...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
Внимание!
среда, 27 марта 2019
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Название: Несущий скорбь
Оригинал: Bringer of Sorrow, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 4615 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Аркхэн Лэнд, Зефон
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В разгар Войны в Паутине знаменитый техноархеолог-Механикум Аркхэн Лэнд спустился в этот ксеносский лабиринт во имя защиты Империума. Рядом с ним был раненый воин Кровавых Ангелов, Зефон. Теперь Лэнд встает перед нелегкой задачей: исправить вред, нанесенный Зефону, причем частью нанесенный в результате улучшений самого техножреца. Но как может Лэнд достичь успеха там, где потерпели неудачу лучшие апотекарии? И когда это будет сделано — останется ли единственный человек, которого техножрец почти может называть другом, самим собой?
Скачать: .doc | .epub
Аркхэн Лэнд никогда прежде не видел, как плачет космодесантник. Это был один из тех редчайших моментов, когда его заботили чужие чувства, и он даже не знал, куда теперь стоит смотреть. Смутится ли Кровавый Ангел, если Лэнд уставится на него или укажет на эту внезапную эмоциональную уязвимость? Он предпочел пока что заняться настройкой линз в своих очках, хотя они и не требовали никакой настройки.
До чего же интересно, подумал он. Из всех причин, заслуживающих слез, — именно эта.
— В этом есть определенная мера искусства, — признался марсианский ученый, — но я предполагаю, что ты видел сотни высадок на планеты. И я не в силах понять, что вызывает у тебя настолько смущающий уровень эмоций при виде этой высадки.
Зефон, Кровавый Ангел, не ответил. Он не опускал взгляда, наблюдая, как спасение нисходит с небес на крыльях — метафорических и буквальных. Штурмовые катера пронизывали облака — исчерченный шрамами войны керамит корпусов, огненные следы за двигателями. Тысячи их плавно опускались по непрерывной спирали: циклон десантных транспортников и боевых машин, устремляющихся к поверхности планеты. Щиты, обожженные жаром трения об атмосферу, вспыхивали в лучах заходящего солнца.
Аркхэн Лэнд и капитан Зефон созерцали этот воздушный балет со стен Дворца, и хотя Лэнд не позволял себе постыдных реакций, свойственных простому народу и некоторым эмоционально нестабильным воинам, бывшим ему свидетелями, — но даже техноархеолог обнаружил, что впечатлен искусством и точностью массовой высадки Легиона.
Был ли он растроган? Нет, не стоило настолько увлекаться. Был ли он потрясен? Сама мысль об этом была смехотворна. Но он был впечатлен, о да. Лэнд мог оценить легкий гипнотический эффект кружащих летательных машин, маневрирующих в строю, который становился восхитительно-сложным благодаря чистому количеству. Это напоминало ему о потоках кода, бегущих по монитору: нечто полу-органическое, нечто с биологическими вариациями, сливающееся воедино с точностью чистых вычислений. Человеческий элемент, если хотите.
Сапиен, его питомец, устроился на плече у Зефона. Заостренный хвост псибер-обезьяны медленно покачивался взад-вперед, однозначно сигнализируя о полном довольстве жизнью. Лэнд прищелкнул пальцами, привлекая внимание Сапиена, но обезьяна продолжала цепляться за керамитовый наплечник Зефона с привычной легкостью.
Сапиен даже издал серию негромких звуков, очевидно, свойственных обезьянам, устраиваясь поудобнее, и Кровавый Ангел поднял бионическую руку, рассеянно почесывая загривок зверька.
Лэнд щелкнул пальцами снова. На этот раз псибер-обезьяна обратила внимание на хозяина и перебралась на плечо Лэнда. Разница в росте между космодесантником и марсианским ученым была довольно существенной. Маленькому зверьку пришлось практически прыгать.
Они наблюдали за высадкой Кровавых Ангелов еще несколько всё более скучных (и удручающих) минут, пока Лэнд наконец не заговорил.
— Если в ближайшие дни ты хочешь, чтобы я разобрался с твоей неисправной бионикой, я могу это сделать.
Зефон не ответил. Казалось, он даже не услышал. Это было странно, учитывая, что довольно долго мысли Ангела в первую очередь занимало именно восстановление его нарушенных физических функций. Но вот, пожалуйста — Лэнд предлагал разобраться со всеми бесчисленными изъянами аугметики Зефона и не получал вообще никакой реакции.
Он повторил предложение с точно той же интонацией, скрывая раздражение от того, что в первый раз его проигнорировали.
Зефон медленно моргнул, словно бы его против воли выдернули из просветленного транса. На его прекрасном лице, сверхчеловеческом в своей кротости, отразилось рассеянное смущение.
— Прости, друг мой, что ты сказал?
Лэнд повторил предложение в третий раз. На его плече Сапиен играл с собственным хвостом. Это слегка уменьшило строгую торжественность момента, что было досадно. Тем не менее, сделав это поистине добродетельное предложение, он вернулся к настройкам своих очков, на этот раз следя за траекторией одной в особенности потрепанной «Грозовой птицы».
— Если у тебя найдется для этого время, — сказал Кровавый Ангел, — я буду благодарен безмерно.
— Найдется, — фыркнул Лэнд.
Их привыкли видеть вместе во Дворце в последние месяцы; частично оттого, что Лэнд — по некоторому размышлению — пришел к выводу, что раненый воин раздражает его куда как меньше, чем кто-либо другой на Терре. Пожалуй, было бы преувеличением сказать, что Лэнд испытывал искреннюю привязанность к космодесантнику, но в отношении Зефона он чувствовал нечто большее, чем обычное насмешливое презрение, — а во внутренней иерархии Лэнда это делало их едва ли не братьями.
— Я никогда прежде не видел плачущего космодесантника.
Ангел улыбнулся, продолжая проливать сдержанные, почти торжественные слезы.
— Что ж, теперь увидел.
Лэнд, который не раз читал нотации Зефону (как и всем, оказавшимся в его присутствии) о том, что он не терпит людей, утверждающих мучительно очевидные вещи, каким-то образом ухитрился на этот раз сдержать осуждение.
Зефон по-прежнему плакал, глядя, как штурмовые катера по спирали опускаются ниже, как тяжелые транспортники, содрогаясь, ползут к силуэту башен космопорта на горизонте. Серебряные следы его эмоций оставляли тонкие двойные линии на бледных щеках.
— Я не понимаю тебя, — наконец сказал ему Лэнд. — Почему ты плачешь?
Кровавый Ангел перевел взгляд на техноархеолога — невыносимо проникновенные глаза, невыносимо благостная улыбка.
— Мой легион, — сказал он. — Мои братья. Мой отец.
Лэнд замешкался. Он видел приземляющийся транспорт не хуже, чем любой другой. Даже лучше, по правде говоря, учитывая приближающие эффекты его очков. Непонимание добавило его тону нетерпеливых ноток.
— И что?
Ангел уже поднял глаза обратно, к полному движения небу, где Девятый легион продолжал свою бесконечную высадку.
— Они живы.
Лэнд приподнял очки, почесывая свой внушительный нос. Большинство людей не сочли бы его привлекательным; впрочем, сам он не считал большинство людей достаточно умными, чтобы их мнения имели для него хоть какой-то вес. И, к тому же, привлекательность и сексуальное влечение только сбивали с пути при Поиске Знания. Можно провести жизнь, разбрасывая свой генетический материал среди других людей, а можно заниматься делом.
Лэнд предпочитал дела.
— Ты уже несколько недель знал, что они живы, — сказал он. — Ты знал это с тех пор, как они достигли границы субсектора и ауспексы дальнего действия начали провозглашать их прибытие. Что меняется от того, что теперь они действительно здесь?
Даже недовольная гримаса Ангела была полна безмерного терпения.
— Я не знаю, как выразить мои эмоции и мое облегчение в словах, которые ты поймешь, Аркхэн.
Лэнд сдержал желание закатить глаза.
— Если ты закончил с мелодраматичностью — не то чтобы ты хоть когда-нибудь это прекращаешь, конечно, — мое предложение по-прежнему в силе. — Он ткнул пальцем в сторону воздушного представления, которое должно было продолжаться еще несколько дней. Высадить на планету весь легион — дело небыстрое. — Если хочешь снова сражаться вместе со своими братьями, приходи ко мне. Я помогу тебе.
Лэнд не был кибернетиком; не был он и биоинженером, специализирующимся на восстановлении костной структуры или микрохирургии искусственных мышц. Во всяком случае, это не были области его экспертных знаний. Он изучал их, разумеется. Нужно же давать работу мозгу, в конце-то концов.
У него были соратники, тоже застрявшие на Терре (хотя он ни в коей мере не считал их равными; они были, в лучшем случае, коллегами), и некоторые из них интересовались, почему он решил посвятить себя направлению, столь далекому от его обычной сферы интересов. На эти вопросы он всегда отвечал одним и тем же объяснением:
— Потому что здесь нет ничего более подходящего, чем я мог бы занять время.
Разумеется, это было не совсем так. Он вряд ли мог посвятить себя своей страсти (своему призванию) — исследованию техно-руин, будучи заперт в Имперском Дворце, но всегда можно было чинить оружие или конструировать новые игрушки. Военные дела неизменно требовали его внимания, и если Империуму суждено было вернуть Священный Марс, Лэнд намеревался сделать всё возможное, чтобы приблизить этот исход.
Тем не менее, такой способ избавляться от глупых вопросов служил своей цели — тому, чтобы от него отстали; когда стремишься к жизни подальше от идиотских расспросов, цель всегда оправдывает средства. С этой точки зрения он не считал свою прямоту грубостью — только практической необходимостью.
В зависимости от того, кто именно его спрашивал, Лэнд мог добавить ядовитый намек на то, что Легионы Астартес до сих пор так и не могут завоевать Священный Марс, или изящно прервать собеседника, предположив, что лорд Рогал Дорн мог бы приложить чуть больше усилий, чтобы возвратить родной мир Механикум.
Лэнд не скрывал своих взглядов. В день, на который назначена была хирургическая операция Зефона, Лэнд высказал одно из таких замечаний офицеру Имперской Армии, служившей координатором отведенной ему для проживания секции Дворца. Офицер не слишком впечатлилась этим образцом искусства беседы. Мало кто впечатлялся.
— Мне следует доложить о вашем подстрекательстве к мятежу, — сказала она.
— Да неужели? — насмешливо протянул Лэнд. — Вы должны это сделать? Ну давайте. Может быть, чувство вины заставит лорда Дорна поднять свой позолоченный афедрон и вернуться в небеса над Священным Марсом. Ему может понравиться возможность на сей раз исполнить свой долг как следует.
Офицер была явно потрясена отповедью Лэнда. Техноархеолог воспользовался ее молчанием, довершив свою мысль с небрежным взмахом руки:
— Я встречался с самим Императором, женщина. Я беседовал с ним! Немалое количество машин Империума функционирует — и просто существует! — благодаря моим усилиям по открытию СШК. Не угрожай мне такой чепухой. На этом всё.
Провожая уходящую женщину взглядом, Зефон улыбнулся обычной для него сочувственной улыбкой. Похоже, он один обращал внимание на то, что упоминание Марса всегда приводило Лэнда в отвратительное настроение — даже когда тот сам поднимал эту тему.
— Аркхэн, друг мой, тебе не приходило в голову, что она пошутила?
— Да, да, — резко отозвался ученый. — А теперь помолчи и позволь мне обследовать тебя, прежде чем мы начнем.
Спустя долгих пятнадцать часов Лэнд стоял у операционного стола, на котором лежал его товарищ, хирургически вскрытый, кое-где — до кости. Пот стекал по его лицу, смывая разводы крови Зефона. Позвоночник превратился в дрожащую колонну боли — он часами не разгибал спину. И его работа была еще далека от завершения.
Старые протезы Зефона деградировали за годы неполной функциональности. Недостаточное сращение с нервами, мышцами и костью означало, что передача информации и движений оказывалась сильно ограничена. Это не было следствием некачественной имплантации или обслуживания — простое биологическое отторжение. Зефон был одним из тех редчайших воинов Легионов Астартес, чье тело отказывалось принимать кибернетические импланты. Органика в тех местах, где протезы крепились к телу, пострадала не меньше: мышечная ткань износилась из-за некачественного подсоединения, сухожилия и кости тоже не избежали повреждений.
Но Лэнд ожидал всего этого. Ничто из перечисленного не было проблемой.
Проблема была в том, что он сделал всё куда хуже.
Во время их путешествия в Имперские подземелья и Войны в Паутине Зефону необходимо было сражаться снова, что бы ни случилось с отказывающими протезами. В отсутствие других ресурсов (и, по правде говоря, просто чтобы посмотреть, сможет ли он преуспеть там, где потерпели поражение биотехнологии Легионов) Лэнд нашел временное решение, дающее Кровавому Ангелу возможность снова держать болтер и клинок. Теперь он смотрел на последствия этого решения. Выгоревшие остатки его, отсоединенные и извлеченные из бессознательного тела Зефона.
В стальных хирургических кюветах была разложена окровавленная паутина из синаптических узлов усиления, нейронных стимуляторов, мускульных инжекторов и окостеневшей соединительной ткани. Некоторые из этих материалов использовались в ремонте транспорта, а центральный интерфейс представлял собой контролирующий боль участок мозга убитого боевого киборга. Некоторые из узлов паутины были сняты с мертвых сервиторов и переделаны. Кое-что было примитивной технологией, встречающейся в автоматических детских игрушках. Еще больше — детали сломанной медицинской техники, приспособленные для использования в этих предельно отчаянных обстоятельствах. Всё это было модифицировано, подогнано и приживлено к искалеченному телу Кровавого Ангела, чтобы симулировать свободу движений, доступную естественному организму.
Это нельзя было назвать одним решением; скорее — несколько решений, слепленных воедино ради функциональности. Теперь же он смотрел на обожженные нервные окончания, лопающиеся кровяные сосуды, стертые мышцы... Что ж, список повреждений выходил обширным. В тот момент главное было — вернуть Зефона обратно в строй. Лэнд даже не ожидал, что ему придется исправлять дополнительный ущерб, нанесенный им же самим.
Он перевел взгляд на безмятежное лицо Ангела: Зефон находился в искусственной коме, вызванной дозой химических веществ и активацией его анабиозной мембраны.
— Тебе вообще полагалось умереть там, внизу.
Ангел продолжал спать. Сапиен следил за ними, устроившись на ближайшем столе. Псибер-обезьяна даже щеголяла хирургической маской соответствующих размеров, в полном подобии своему хозяину. Никто и никогда не мог бы сказать, что Аркхэн Лэнд бывал невнимателен к мельчайшим деталям.
Надвинув очки, Лэнд вгляделся в соединения мышц и нервов там, где обрубок правой руки Зефона встречал его предыдущий бионический протез. Деградация здесь ничем не отличалась от состояния других конечностей: Зефон должен был испытывать значительную боль в последние месяцы, когда паутина поспешно переделанных имплантов и усилителей прожигала его тело.
Ангел не пожаловался ни разу. Он даже не упоминал об этом. Настолько ценной была для него возможность снова двигаться по-настоящему, что он готов был терпеть постоянную беспощадную боль в молчании — лишь бы вновь встать и сражаться за Императора.
Лэнд не был уверен, что это его восхищало. В конце концов, именно такой упрямый фанатизм привел к тому, что Легионы Астартес заставили полыхать огнем половину галактики. Они были гордой и опасной породой, в этом не следовало сомневаться.
Но Зефон был Зефоном.
Так что Лэнд продолжил работу.
На исходе тридцать шестого часа операции, когда новые бионические руки и ноги были закреплены на своих местах и каждый соединительный узел был подсоединен к костям, нервам, сухожилиям, венам и мышцам с идеальной точностью, Лэнд добрался до финальной проблемы. Вся эта кибернетическая хирургия, пусть даже выполненная по куда более высоким стандартам, чем Ангелу доставалось прежде, не касалась главного вопроса: отторжения. Прекрасно исполненные протезы конечностей — серебряное скульптурное отражение настоящей, давно утраченной, плоти Ангела — неизбежно должны были начать отказывать, ломаться и срабатывать невпопад, как и вся бионика до них. Именно эти поломки в первую очередь и обрекли Зефона на ссылку на Терру — вдали от легиона, вдали от фронтов Великого Крестового похода: надзиратель над пустыми казармами, не командующий никем, не собирающий больше славы. Заслуживший уважение и награды воин, прозванный за свои подвиги «Несущим Скорбь», превратился в почти немого очевидца проходящей перед его глазами истории, лишенный своего места в жизни.
Но Аркхэн Лэнд не стал бы ввязываться в эту авантюру, не имея плана.
Был ли этот план обязан своим существованием бесконечным глубинам его сокровенных знаний? О, разумеется. Была ли это идея, требующая раздвинуть границы гениальности до неиспытанных прежде пределов? О чем тут и спрашивать.
Было ли это законным?
Ну, как сказать.
Хотя большая часть его драгоценного имущества и наиболее важных артефактов осталась на Священном Марсе (и можно было лишь надеяться, что они всё еще не попали в лапы обезумевших техноеретиков), Лэнд обладал кое-какими ресурсами. Уникальными ресурсами. Ресурсами редчайшими в своей функции и еще более редкими в применении. Он был человеком, посвятившим свою жизнь Поиску Знания. Раскопки в древних техно-гробницах и могильных курганах времен Темной Эры Технологий обеспечили его парой-другой безделушек, которые могли теперь пригодиться в полуметафорическом возрождении Зефона.
Искаженный интеллект, разумеется, обоснованно находился вне закона. Мыслящие машины, лишенные балансирующего элемента органических компонентов, упоминались в бесчисленных надгробных надписях как причина древних войн и резни в эпоху до начала достоверной письменной истории. Что бы ни положило конец до-имперскому распространению человечества в галактике, так называемый «искусственный интеллект» сыграл в этом существенную роль. Машины — со всей неблагодарностью — восстали против своих хозяев, и...
И, да, пролилась кровь. Крови вообще это было свойственно. Исторические и доисторические события были равно изобильны подобными периодами. Такого человека, как Лэнд — лишенного стремления к насилию — тенденция прошлого окрашиваться красным весьма утомляла.
Тем не менее, вполне можно было позаимствовать частицы Искаженного Интеллекта и использовать их где-нибудь еще. Кусочек машинного мозга там, осколок микросхемы с искусственными мыслями здесь. Ничего слишком законченного. Ничего такого, что могло показаться подозрительным или приблизиться к нарушению суровых законов Механикум. Лэнд всю жизнь был закоренелым расхитителем гробниц Темной Эры. У него скопились остатки древних технологий, каждый из которых был — по любым стандартам — не меньше чем чудом механики.
Искалеченное тело Кровавого Ангела отказывалось принимать бионические протезы? Ну что же. Следовало обмануть тело и заставить его подчиниться. И этот процесс начинался с мозга.
Лэнд взвесил на ладони горсть крошечных, похожих на осколки, вычислительных схем. Их паутинно-тонкие контакты блестели в ярком свете лабораторных ламп. Несколько лет назад он очень, очень осторожно извлек эти схемы из черепной коробки давно мертвого боевого робота; с тех пор он использовал их в самых разнообразных устройствах и оружии — одна из них даже стояла в синтетическом разуме Сапиена, добавляя уровень автономии и самосознания, выходящий за строгие пределы разрешенного марсианскими законами.
Еще два осколка схемы были уже имплантированы в новые бионические руки Кровавого Ангела. Там они должны были получать сигналы от базовых биопроцессов в мозгу воина и убеждать ампутированные суставы слиться с приращенными протезами. «Принять, принять, принять» — будут пульсировать они вечно, или, во всяком случае, до тех пор, пока сердца Зефона не перестанут биться и его мозг — функционировать. Не просто обманывать тело — это было бы бесполезно — но переписывать ложь, заставляя ее становиться правдой. Физиологически изменяя тело посредством добавления еще одного, невидимого разума.
Но, несмотря на всё, оставался еще один шаг. Фрагменты мозговых клеток робота не могли просто угнездиться в искусственных конечностях. Нужна была еще одна, последняя микросхема, чтобы замкнуть цепь...
Лэнд постучал пальцем по черной точке, которую нарисовал на виске Зефона, и взялся за лазерную дрель.
Зефон открыл глаза. Он был один. Один в импровизированной лаборатории Аркхэна Лэнда, которая больше напоминала кладовку безумца-коллекционера, чем операционную палату.
Каждый раз, когда он проходил операцию по замене аугметических конечностей раньше, Зефон приходил в себя в легионном апотекарионе, окруженный медицинскими сервиторами и в присутствии своих братьев. Затем всё начиналось заново: цикл надежды, медленные проверки протезов, исследование их функций... и понимание, снова и снова, что они будут дергаться невпопад, застревать и не повиноваться, слишком плохо срастаясь с его телом, чтобы позволить ему присоединиться к братьям на переднем краю сражений.
Сегодня он поднялся не со стандартного хирургического стола, но с простерилизованного верстака Аркхэна Лэнда. Первое, что он ощутил, была боль — ожидаемая и естественная — в его новых конечностях. Второе — тупая пульсация, напоминающая инфекцию, в его виске. Это тоже было ожидаемо, хотя и неестественно: предложение Лэнда, которое он объяснил лишь в общих чертах, требовало перенаправления нейронных связей. Возможно, мысль о том, что Аркхэн Лэнд — ученый-авантюрист и расхититель гробниц — будет копаться в его мозгах, должна была бы пробудить в Кровавом Ангеле подозрения, но Зефон уже давно перестал волноваться о подобном. У него был выбор: либо эта операция, как последнее средство, либо прежняя бесполезная жизнь, где будет лишь его боль и дефективные протезы. Он воспользовался своим шансом, не оглядываясь.
Зефону понадобилось несколько секунд, чтобы сосредоточить свое восприятие. Он моргнул, проясняя зрение; открыл и закрыл рот, прочищая заложенные уши. Он слышал дыхание неподалеку, узнавая медленный ритм спящего смертного — и, конечно же, это был техноархеолог Лэнд, в очках, сдвинутых вверх на лысый череп, сгорбившийся в углу и глубоко спящий. Должно быть, усталость одолела его в конце процедуры, и он заснул, едва успев сесть. Сапиен подражал своему хозяину и точно так же спал, обернувшись вокруг плеч Лэнда, точно экзотический меховой шарф.
Сперва двигаясь медленно, Зефон поднял руку к лицу. Повернул запястье. Сжал кулак, медленно сгибая пальцы. Так же осторожно разогнул их. Он чувствовал движение, мельчайшие сокращения искусственных нервов и то, как проворачивались крохотные шестеренки в костяшках пальцев. Рука была прекрасной работы — специально выкованное для него произведение искусства, намного превосходящее стандартную бионику Легионов, которой обычно награждали раненых воинов.
Он снова сжал кулак. Снова разжал его. Движения были четкими и точными. Никаких судорог. Никаких задержек или микроспазмов. И никакой боли; никакой медленной пульсации, ползущей вверх по его руке, чтобы засесть в локтевом суставе, точно озеро текучего расплавленного стекла. Когда он встал и принялся разминать плечи, Лэнд зашевелился в своем углу.
— Хммф, — сказал марсианский ученый в качестве приветствия. Лэнд моргнул покрасневшими глазами, глядя, как Ангел проверяет новые конечности.
— Пока что всё хорошо, — рискнул заметить Зефон.
— Ну конечно, — даже измученный усталостью, Лэнд не растерял своей привычной резкости. — И тебе еще предстоит обнаружить, что со временем не произойдет никаких ухудшений в движениях. Я это гарантирую. Ты, за неимением лучшего слова, исцелен.
Ангел обратил полные отчаянной надежды глаза на согбенного, лысеющего, раздражительного человека, скорчившегося в углу.
— Вот только избавь меня от этого, — ответил Лэнд, видя его выражение лица. — Почему тебе непременно нужно выглядеть так возвышенно, что бы ты ни делал? Ты будто сошел с фрески, изображающей проникновенную искренность. Это ужасно раздражает.
Зефон не отреагировал на подначку. Он никогда на них не реагировал.
— Как тебе это удалось? — спросил он. Он готов был решиться поверить, что его увечье было, наконец и вопреки всему, исцелено. Его легион вернулся на Терру, и Зефон осмеливался надеяться, что сможет снова встать рядом с ними.
— Детали несущественны и скучны все до единой, — надменно ответил Лэнд, почесывая лысую голову. — Тебе еще потребуется время, чтобы привыкнуть к новым конечностям, но ты сможешь приступить к тренировкам в легком режиме в течение недели.
Зефон рассмеялся. Для большинства людей это был бы музыкальный звук, но слух Лэнда не различил никакой мелодии.
— Мои слова так забавляют тебя? — спросил ученый, приподняв кустистую бровь.
— Аркхэн, ты подарил мне второй шанс в жизни и единственное, о чем я мечтал десятки лет. Я не смеюсь над тобой, друг мой. Это просто... радость.
— Хм. Да. Понимаю, — ответил Лэнд, хотя по его тону было ясно — ему было безразлично. — Теперь твой легион восстановит тебя в звании капитана?
— Я не знаю, — даже перспектива вернуться к своим родичам в роли рядового боевого брата не уменьшила восторг Ангела. — Но это неважно. Вновь сражаться рядом с братьями — для меня этого будет достаточно.
— Хмм, — Лэнд прищелкнул языком. — В таком случае, ты скоро доложишься Девятому, не так ли?
Зефон наконец поднял глаза от своих новых рук, встретив пронзительный взгляд ученого.
— Если импланты приживутся...
— Разумеется, приживутся. Отвечай, чтоб тебя.
— Тогда, конечно, я встречусь со своим отцом. Лорд Сангвиний разделит мою радость и примет меня назад в легион, в этом я не сомневаюсь.
— Значит, ты окажешься в присутствии Девятого очень скоро, — настойчиво продолжил Лэнд. — Так?
Усмешка Зефона померкла. Полуулыбка, оставшаяся на его идеальном лице, не лишена была юмора, но в ней не было и доли той радости, что озаряла его несколько секунд назад.
— А, — негромко сказал Ангел.
Лэнд прищурился.
— «А», — передразнил он. — На тебя только что снизошло откровение?
Голос Зефона оставался дружелюбным, но его глаза стали холоднее. Ангельские, неизменно ангельские — но теперь это были глаза ледяного ангела.
— Возможно. Значит, ты желаешь встретиться с моим отцом?
В глазах Лэнда светился голод. Неутолимая, яростная нужда.
— Я не хочу ничего другого. Ты отведешь меня к нему, да?
Зефон взглянул на прекрасные серебряные руки, которыми его пытались подкупить. Он не сразу смог заговорить, и голос его был окрашен тихой болью, которую Лэнд никогда не слышал раньше.
— Тебе не нужно был подкупать меня этой операцией, Аркхэн. Если ты хотел поговорить с моим отцом, я отвел бы тебя к нему вне зависимости от твоей помощи. — Ангел заколебался. — Я думал, что мы — что-то наподобие друзей.
— Да, да, мы — великолепная пара, и хроники наших приключений опишут в священных текстах, дабы потрясать будущие поколения. — Его глаза горели лихорадочным блеском. — Ты можешь мне ответить, пожалуйста? Ты отведешь меня к Девятому примарху или нет?
Зефон кивнул, и его улыбка исчезла совсем.
— Я сделаю это, как только мой отец сочтет это возможным. Но, Аркхэн, я хочу предупредить тебя — лорд Сангвиний вряд ли отправит свой легион на завоевание Марса.
Лэнд ничего не ответил. Его взгляд говорил всё за него — там отчаянная надежда и неприкрытая жадность смешивались в уродливую насмешку.
— Хорошо же, — уступил Зефон. — Как пожелаешь. Но что я должен сказать апотекариям моего легиона, если они спросят о процедурах, которые ты провел?
— Скажи им, что мои методы принадлежат только мне. Я советую тебе наслаждаться своим возрождением, Кровавый Ангел, вместо того, чтобы переживать о всяческих «как», «почему» и «тем не менее».
Зефон молча смотрел на него несколько мгновений.
— Так я и сделаю. И... спасибо, Аркхэн.
Техноархеолог фыркнул.
— Я сделал это не ради твоих благодарностей.
— Это, — ответил Ангел, — я прекрасно понял.
Девять дней спустя Аркхэн Лэнд стоял перед гигантскими белыми деревянными воротами апартаментов Афелиона; рядом с дверным проемом в пять раз выше своего роста он казался карликом, и его то и дело толкал кто-то из непрерывного потока писцов, офицеров Армии и Кровавых Ангелов, проходящих через открытые ворота в обоих направлениях. Он даже заметил в толпе кого-то из Кустодиев; впрочем, это был не Диоклетиан, а Лэнд не озаботился тем, чтобы запоминать имена кого-то еще из них. Он подумал о том, чтобы подойти к Кустодию и справиться о здоровье Диоклетиана, но не стал — на самом деле ему было всё равно.
Один из стражей ворот вычленил его среди бурлящего моря людей. Золотой Кровавый Ангел, шагавший к нему, носил прыжковый ранец с огромными крыльями, железные перья которых в некоторой степени помогали очистить пространство вокруг воина. Целеустремленный шаг и его размеры довершали дело.
— Аркхэн Лэнд, — сказал Кровавый Ангел. — Жди здесь.
Его шлем был маской смерти из терранской древности, отмеченный алыми слезами: рубины, припаянные к золотой щеке. Нагрудник был скульптурным отражением идеальной мужской мускулатуры, выкованный из того же золота, что и остальная его броня. На любой другой планете этот воин смотрелся бы, как король. На Терре, среди элиты Кровавых Ангелов, он был просто одним из воинов.
— Меня ожидают, — ответил Лэнд. — Я...
— Я оповещен о твоем деле, — оборвал его офицер. Он не снял свой шлем для беседы. — Ты пройдешь в четвертый Зал Высокого Света в Афелионе. Лорд Сангвиний ждет тебя там. У тебя будет десять минут его времени, не больше.
Лэнд моргнул.
— Зефон?
— Ты понял инструкции, которые я дал тебе?
— Да, да, конечно, я понял. Я не идиот. Зефон, это ты? Значит, они позволили тебе вернуться в легион, а?
Капитан Кровавых Ангелов отступил назад, позволяя Лэнду вновь присоединиться к движущемуся потоку.
— Ты можешь войти, — разрешил ему офицер.
— Зефон, — произнес техноархеолог. — Я хотел сказать...
Но Кровавый Ангел уже уходил прочь, и его золотой крылатый доспех заставлял людей перед ним расступаться медленной волной. Он присоединился к своим братьям на посту у белых ворот.
Лэнд шагал в толпе просителей и посланников, следя за тем, чтобы пройти как можно ближе к воину, с которым он разговаривал. Когда он проходил мимо, Сапиен спрыгнул с его плеча. Псибер-обезьяна пружинисто приземлилась на золотой наплечник Кровавого Ангела и тотчас же со всем удобством устроилась на новом насесте.
Крылатый воин поднял руку, осторожно касаясь пальцами в золотой перчатке шерсти зверька.
Усмехнувшись про себя, Лэнд вошел в обширные, полные людей апартаменты, готовя себя к встрече с одним из непредсказуемых, во многом нерациональных, полубожественных сыновей-мутантов Омниссии.
Оригинал: Bringer of Sorrow, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 4615 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Аркхэн Лэнд, Зефон
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В разгар Войны в Паутине знаменитый техноархеолог-Механикум Аркхэн Лэнд спустился в этот ксеносский лабиринт во имя защиты Империума. Рядом с ним был раненый воин Кровавых Ангелов, Зефон. Теперь Лэнд встает перед нелегкой задачей: исправить вред, нанесенный Зефону, причем частью нанесенный в результате улучшений самого техножреца. Но как может Лэнд достичь успеха там, где потерпели неудачу лучшие апотекарии? И когда это будет сделано — останется ли единственный человек, которого техножрец почти может называть другом, самим собой?
Скачать: .doc | .epub
Аркхэн Лэнд никогда прежде не видел, как плачет космодесантник. Это был один из тех редчайших моментов, когда его заботили чужие чувства, и он даже не знал, куда теперь стоит смотреть. Смутится ли Кровавый Ангел, если Лэнд уставится на него или укажет на эту внезапную эмоциональную уязвимость? Он предпочел пока что заняться настройкой линз в своих очках, хотя они и не требовали никакой настройки.
До чего же интересно, подумал он. Из всех причин, заслуживающих слез, — именно эта.
— В этом есть определенная мера искусства, — признался марсианский ученый, — но я предполагаю, что ты видел сотни высадок на планеты. И я не в силах понять, что вызывает у тебя настолько смущающий уровень эмоций при виде этой высадки.
Зефон, Кровавый Ангел, не ответил. Он не опускал взгляда, наблюдая, как спасение нисходит с небес на крыльях — метафорических и буквальных. Штурмовые катера пронизывали облака — исчерченный шрамами войны керамит корпусов, огненные следы за двигателями. Тысячи их плавно опускались по непрерывной спирали: циклон десантных транспортников и боевых машин, устремляющихся к поверхности планеты. Щиты, обожженные жаром трения об атмосферу, вспыхивали в лучах заходящего солнца.
Аркхэн Лэнд и капитан Зефон созерцали этот воздушный балет со стен Дворца, и хотя Лэнд не позволял себе постыдных реакций, свойственных простому народу и некоторым эмоционально нестабильным воинам, бывшим ему свидетелями, — но даже техноархеолог обнаружил, что впечатлен искусством и точностью массовой высадки Легиона.
Был ли он растроган? Нет, не стоило настолько увлекаться. Был ли он потрясен? Сама мысль об этом была смехотворна. Но он был впечатлен, о да. Лэнд мог оценить легкий гипнотический эффект кружащих летательных машин, маневрирующих в строю, который становился восхитительно-сложным благодаря чистому количеству. Это напоминало ему о потоках кода, бегущих по монитору: нечто полу-органическое, нечто с биологическими вариациями, сливающееся воедино с точностью чистых вычислений. Человеческий элемент, если хотите.
Сапиен, его питомец, устроился на плече у Зефона. Заостренный хвост псибер-обезьяны медленно покачивался взад-вперед, однозначно сигнализируя о полном довольстве жизнью. Лэнд прищелкнул пальцами, привлекая внимание Сапиена, но обезьяна продолжала цепляться за керамитовый наплечник Зефона с привычной легкостью.
Сапиен даже издал серию негромких звуков, очевидно, свойственных обезьянам, устраиваясь поудобнее, и Кровавый Ангел поднял бионическую руку, рассеянно почесывая загривок зверька.
Лэнд щелкнул пальцами снова. На этот раз псибер-обезьяна обратила внимание на хозяина и перебралась на плечо Лэнда. Разница в росте между космодесантником и марсианским ученым была довольно существенной. Маленькому зверьку пришлось практически прыгать.
Они наблюдали за высадкой Кровавых Ангелов еще несколько всё более скучных (и удручающих) минут, пока Лэнд наконец не заговорил.
— Если в ближайшие дни ты хочешь, чтобы я разобрался с твоей неисправной бионикой, я могу это сделать.
Зефон не ответил. Казалось, он даже не услышал. Это было странно, учитывая, что довольно долго мысли Ангела в первую очередь занимало именно восстановление его нарушенных физических функций. Но вот, пожалуйста — Лэнд предлагал разобраться со всеми бесчисленными изъянами аугметики Зефона и не получал вообще никакой реакции.
Он повторил предложение с точно той же интонацией, скрывая раздражение от того, что в первый раз его проигнорировали.
Зефон медленно моргнул, словно бы его против воли выдернули из просветленного транса. На его прекрасном лице, сверхчеловеческом в своей кротости, отразилось рассеянное смущение.
— Прости, друг мой, что ты сказал?
Лэнд повторил предложение в третий раз. На его плече Сапиен играл с собственным хвостом. Это слегка уменьшило строгую торжественность момента, что было досадно. Тем не менее, сделав это поистине добродетельное предложение, он вернулся к настройкам своих очков, на этот раз следя за траекторией одной в особенности потрепанной «Грозовой птицы».
— Если у тебя найдется для этого время, — сказал Кровавый Ангел, — я буду благодарен безмерно.
— Найдется, — фыркнул Лэнд.
Их привыкли видеть вместе во Дворце в последние месяцы; частично оттого, что Лэнд — по некоторому размышлению — пришел к выводу, что раненый воин раздражает его куда как меньше, чем кто-либо другой на Терре. Пожалуй, было бы преувеличением сказать, что Лэнд испытывал искреннюю привязанность к космодесантнику, но в отношении Зефона он чувствовал нечто большее, чем обычное насмешливое презрение, — а во внутренней иерархии Лэнда это делало их едва ли не братьями.
— Я никогда прежде не видел плачущего космодесантника.
Ангел улыбнулся, продолжая проливать сдержанные, почти торжественные слезы.
— Что ж, теперь увидел.
Лэнд, который не раз читал нотации Зефону (как и всем, оказавшимся в его присутствии) о том, что он не терпит людей, утверждающих мучительно очевидные вещи, каким-то образом ухитрился на этот раз сдержать осуждение.
Зефон по-прежнему плакал, глядя, как штурмовые катера по спирали опускаются ниже, как тяжелые транспортники, содрогаясь, ползут к силуэту башен космопорта на горизонте. Серебряные следы его эмоций оставляли тонкие двойные линии на бледных щеках.
— Я не понимаю тебя, — наконец сказал ему Лэнд. — Почему ты плачешь?
Кровавый Ангел перевел взгляд на техноархеолога — невыносимо проникновенные глаза, невыносимо благостная улыбка.
— Мой легион, — сказал он. — Мои братья. Мой отец.
Лэнд замешкался. Он видел приземляющийся транспорт не хуже, чем любой другой. Даже лучше, по правде говоря, учитывая приближающие эффекты его очков. Непонимание добавило его тону нетерпеливых ноток.
— И что?
Ангел уже поднял глаза обратно, к полному движения небу, где Девятый легион продолжал свою бесконечную высадку.
— Они живы.
Лэнд приподнял очки, почесывая свой внушительный нос. Большинство людей не сочли бы его привлекательным; впрочем, сам он не считал большинство людей достаточно умными, чтобы их мнения имели для него хоть какой-то вес. И, к тому же, привлекательность и сексуальное влечение только сбивали с пути при Поиске Знания. Можно провести жизнь, разбрасывая свой генетический материал среди других людей, а можно заниматься делом.
Лэнд предпочитал дела.
— Ты уже несколько недель знал, что они живы, — сказал он. — Ты знал это с тех пор, как они достигли границы субсектора и ауспексы дальнего действия начали провозглашать их прибытие. Что меняется от того, что теперь они действительно здесь?
Даже недовольная гримаса Ангела была полна безмерного терпения.
— Я не знаю, как выразить мои эмоции и мое облегчение в словах, которые ты поймешь, Аркхэн.
Лэнд сдержал желание закатить глаза.
— Если ты закончил с мелодраматичностью — не то чтобы ты хоть когда-нибудь это прекращаешь, конечно, — мое предложение по-прежнему в силе. — Он ткнул пальцем в сторону воздушного представления, которое должно было продолжаться еще несколько дней. Высадить на планету весь легион — дело небыстрое. — Если хочешь снова сражаться вместе со своими братьями, приходи ко мне. Я помогу тебе.
***
Лэнд не был кибернетиком; не был он и биоинженером, специализирующимся на восстановлении костной структуры или микрохирургии искусственных мышц. Во всяком случае, это не были области его экспертных знаний. Он изучал их, разумеется. Нужно же давать работу мозгу, в конце-то концов.
У него были соратники, тоже застрявшие на Терре (хотя он ни в коей мере не считал их равными; они были, в лучшем случае, коллегами), и некоторые из них интересовались, почему он решил посвятить себя направлению, столь далекому от его обычной сферы интересов. На эти вопросы он всегда отвечал одним и тем же объяснением:
— Потому что здесь нет ничего более подходящего, чем я мог бы занять время.
Разумеется, это было не совсем так. Он вряд ли мог посвятить себя своей страсти (своему призванию) — исследованию техно-руин, будучи заперт в Имперском Дворце, но всегда можно было чинить оружие или конструировать новые игрушки. Военные дела неизменно требовали его внимания, и если Империуму суждено было вернуть Священный Марс, Лэнд намеревался сделать всё возможное, чтобы приблизить этот исход.
Тем не менее, такой способ избавляться от глупых вопросов служил своей цели — тому, чтобы от него отстали; когда стремишься к жизни подальше от идиотских расспросов, цель всегда оправдывает средства. С этой точки зрения он не считал свою прямоту грубостью — только практической необходимостью.
В зависимости от того, кто именно его спрашивал, Лэнд мог добавить ядовитый намек на то, что Легионы Астартес до сих пор так и не могут завоевать Священный Марс, или изящно прервать собеседника, предположив, что лорд Рогал Дорн мог бы приложить чуть больше усилий, чтобы возвратить родной мир Механикум.
Лэнд не скрывал своих взглядов. В день, на который назначена была хирургическая операция Зефона, Лэнд высказал одно из таких замечаний офицеру Имперской Армии, служившей координатором отведенной ему для проживания секции Дворца. Офицер не слишком впечатлилась этим образцом искусства беседы. Мало кто впечатлялся.
— Мне следует доложить о вашем подстрекательстве к мятежу, — сказала она.
— Да неужели? — насмешливо протянул Лэнд. — Вы должны это сделать? Ну давайте. Может быть, чувство вины заставит лорда Дорна поднять свой позолоченный афедрон и вернуться в небеса над Священным Марсом. Ему может понравиться возможность на сей раз исполнить свой долг как следует.
Офицер была явно потрясена отповедью Лэнда. Техноархеолог воспользовался ее молчанием, довершив свою мысль с небрежным взмахом руки:
— Я встречался с самим Императором, женщина. Я беседовал с ним! Немалое количество машин Империума функционирует — и просто существует! — благодаря моим усилиям по открытию СШК. Не угрожай мне такой чепухой. На этом всё.
Провожая уходящую женщину взглядом, Зефон улыбнулся обычной для него сочувственной улыбкой. Похоже, он один обращал внимание на то, что упоминание Марса всегда приводило Лэнда в отвратительное настроение — даже когда тот сам поднимал эту тему.
— Аркхэн, друг мой, тебе не приходило в голову, что она пошутила?
— Да, да, — резко отозвался ученый. — А теперь помолчи и позволь мне обследовать тебя, прежде чем мы начнем.
***
Спустя долгих пятнадцать часов Лэнд стоял у операционного стола, на котором лежал его товарищ, хирургически вскрытый, кое-где — до кости. Пот стекал по его лицу, смывая разводы крови Зефона. Позвоночник превратился в дрожащую колонну боли — он часами не разгибал спину. И его работа была еще далека от завершения.
Старые протезы Зефона деградировали за годы неполной функциональности. Недостаточное сращение с нервами, мышцами и костью означало, что передача информации и движений оказывалась сильно ограничена. Это не было следствием некачественной имплантации или обслуживания — простое биологическое отторжение. Зефон был одним из тех редчайших воинов Легионов Астартес, чье тело отказывалось принимать кибернетические импланты. Органика в тех местах, где протезы крепились к телу, пострадала не меньше: мышечная ткань износилась из-за некачественного подсоединения, сухожилия и кости тоже не избежали повреждений.
Но Лэнд ожидал всего этого. Ничто из перечисленного не было проблемой.
Проблема была в том, что он сделал всё куда хуже.
Во время их путешествия в Имперские подземелья и Войны в Паутине Зефону необходимо было сражаться снова, что бы ни случилось с отказывающими протезами. В отсутствие других ресурсов (и, по правде говоря, просто чтобы посмотреть, сможет ли он преуспеть там, где потерпели поражение биотехнологии Легионов) Лэнд нашел временное решение, дающее Кровавому Ангелу возможность снова держать болтер и клинок. Теперь он смотрел на последствия этого решения. Выгоревшие остатки его, отсоединенные и извлеченные из бессознательного тела Зефона.
В стальных хирургических кюветах была разложена окровавленная паутина из синаптических узлов усиления, нейронных стимуляторов, мускульных инжекторов и окостеневшей соединительной ткани. Некоторые из этих материалов использовались в ремонте транспорта, а центральный интерфейс представлял собой контролирующий боль участок мозга убитого боевого киборга. Некоторые из узлов паутины были сняты с мертвых сервиторов и переделаны. Кое-что было примитивной технологией, встречающейся в автоматических детских игрушках. Еще больше — детали сломанной медицинской техники, приспособленные для использования в этих предельно отчаянных обстоятельствах. Всё это было модифицировано, подогнано и приживлено к искалеченному телу Кровавого Ангела, чтобы симулировать свободу движений, доступную естественному организму.
Это нельзя было назвать одним решением; скорее — несколько решений, слепленных воедино ради функциональности. Теперь же он смотрел на обожженные нервные окончания, лопающиеся кровяные сосуды, стертые мышцы... Что ж, список повреждений выходил обширным. В тот момент главное было — вернуть Зефона обратно в строй. Лэнд даже не ожидал, что ему придется исправлять дополнительный ущерб, нанесенный им же самим.
Он перевел взгляд на безмятежное лицо Ангела: Зефон находился в искусственной коме, вызванной дозой химических веществ и активацией его анабиозной мембраны.
— Тебе вообще полагалось умереть там, внизу.
Ангел продолжал спать. Сапиен следил за ними, устроившись на ближайшем столе. Псибер-обезьяна даже щеголяла хирургической маской соответствующих размеров, в полном подобии своему хозяину. Никто и никогда не мог бы сказать, что Аркхэн Лэнд бывал невнимателен к мельчайшим деталям.
Надвинув очки, Лэнд вгляделся в соединения мышц и нервов там, где обрубок правой руки Зефона встречал его предыдущий бионический протез. Деградация здесь ничем не отличалась от состояния других конечностей: Зефон должен был испытывать значительную боль в последние месяцы, когда паутина поспешно переделанных имплантов и усилителей прожигала его тело.
Ангел не пожаловался ни разу. Он даже не упоминал об этом. Настолько ценной была для него возможность снова двигаться по-настоящему, что он готов был терпеть постоянную беспощадную боль в молчании — лишь бы вновь встать и сражаться за Императора.
Лэнд не был уверен, что это его восхищало. В конце концов, именно такой упрямый фанатизм привел к тому, что Легионы Астартес заставили полыхать огнем половину галактики. Они были гордой и опасной породой, в этом не следовало сомневаться.
Но Зефон был Зефоном.
Так что Лэнд продолжил работу.
На исходе тридцать шестого часа операции, когда новые бионические руки и ноги были закреплены на своих местах и каждый соединительный узел был подсоединен к костям, нервам, сухожилиям, венам и мышцам с идеальной точностью, Лэнд добрался до финальной проблемы. Вся эта кибернетическая хирургия, пусть даже выполненная по куда более высоким стандартам, чем Ангелу доставалось прежде, не касалась главного вопроса: отторжения. Прекрасно исполненные протезы конечностей — серебряное скульптурное отражение настоящей, давно утраченной, плоти Ангела — неизбежно должны были начать отказывать, ломаться и срабатывать невпопад, как и вся бионика до них. Именно эти поломки в первую очередь и обрекли Зефона на ссылку на Терру — вдали от легиона, вдали от фронтов Великого Крестового похода: надзиратель над пустыми казармами, не командующий никем, не собирающий больше славы. Заслуживший уважение и награды воин, прозванный за свои подвиги «Несущим Скорбь», превратился в почти немого очевидца проходящей перед его глазами истории, лишенный своего места в жизни.
Но Аркхэн Лэнд не стал бы ввязываться в эту авантюру, не имея плана.
Был ли этот план обязан своим существованием бесконечным глубинам его сокровенных знаний? О, разумеется. Была ли это идея, требующая раздвинуть границы гениальности до неиспытанных прежде пределов? О чем тут и спрашивать.
Было ли это законным?
Ну, как сказать.
Хотя большая часть его драгоценного имущества и наиболее важных артефактов осталась на Священном Марсе (и можно было лишь надеяться, что они всё еще не попали в лапы обезумевших техноеретиков), Лэнд обладал кое-какими ресурсами. Уникальными ресурсами. Ресурсами редчайшими в своей функции и еще более редкими в применении. Он был человеком, посвятившим свою жизнь Поиску Знания. Раскопки в древних техно-гробницах и могильных курганах времен Темной Эры Технологий обеспечили его парой-другой безделушек, которые могли теперь пригодиться в полуметафорическом возрождении Зефона.
Искаженный интеллект, разумеется, обоснованно находился вне закона. Мыслящие машины, лишенные балансирующего элемента органических компонентов, упоминались в бесчисленных надгробных надписях как причина древних войн и резни в эпоху до начала достоверной письменной истории. Что бы ни положило конец до-имперскому распространению человечества в галактике, так называемый «искусственный интеллект» сыграл в этом существенную роль. Машины — со всей неблагодарностью — восстали против своих хозяев, и...
И, да, пролилась кровь. Крови вообще это было свойственно. Исторические и доисторические события были равно изобильны подобными периодами. Такого человека, как Лэнд — лишенного стремления к насилию — тенденция прошлого окрашиваться красным весьма утомляла.
Тем не менее, вполне можно было позаимствовать частицы Искаженного Интеллекта и использовать их где-нибудь еще. Кусочек машинного мозга там, осколок микросхемы с искусственными мыслями здесь. Ничего слишком законченного. Ничего такого, что могло показаться подозрительным или приблизиться к нарушению суровых законов Механикум. Лэнд всю жизнь был закоренелым расхитителем гробниц Темной Эры. У него скопились остатки древних технологий, каждый из которых был — по любым стандартам — не меньше чем чудом механики.
Искалеченное тело Кровавого Ангела отказывалось принимать бионические протезы? Ну что же. Следовало обмануть тело и заставить его подчиниться. И этот процесс начинался с мозга.
Лэнд взвесил на ладони горсть крошечных, похожих на осколки, вычислительных схем. Их паутинно-тонкие контакты блестели в ярком свете лабораторных ламп. Несколько лет назад он очень, очень осторожно извлек эти схемы из черепной коробки давно мертвого боевого робота; с тех пор он использовал их в самых разнообразных устройствах и оружии — одна из них даже стояла в синтетическом разуме Сапиена, добавляя уровень автономии и самосознания, выходящий за строгие пределы разрешенного марсианскими законами.
Еще два осколка схемы были уже имплантированы в новые бионические руки Кровавого Ангела. Там они должны были получать сигналы от базовых биопроцессов в мозгу воина и убеждать ампутированные суставы слиться с приращенными протезами. «Принять, принять, принять» — будут пульсировать они вечно, или, во всяком случае, до тех пор, пока сердца Зефона не перестанут биться и его мозг — функционировать. Не просто обманывать тело — это было бы бесполезно — но переписывать ложь, заставляя ее становиться правдой. Физиологически изменяя тело посредством добавления еще одного, невидимого разума.
Но, несмотря на всё, оставался еще один шаг. Фрагменты мозговых клеток робота не могли просто угнездиться в искусственных конечностях. Нужна была еще одна, последняя микросхема, чтобы замкнуть цепь...
Лэнд постучал пальцем по черной точке, которую нарисовал на виске Зефона, и взялся за лазерную дрель.
***
Зефон открыл глаза. Он был один. Один в импровизированной лаборатории Аркхэна Лэнда, которая больше напоминала кладовку безумца-коллекционера, чем операционную палату.
Каждый раз, когда он проходил операцию по замене аугметических конечностей раньше, Зефон приходил в себя в легионном апотекарионе, окруженный медицинскими сервиторами и в присутствии своих братьев. Затем всё начиналось заново: цикл надежды, медленные проверки протезов, исследование их функций... и понимание, снова и снова, что они будут дергаться невпопад, застревать и не повиноваться, слишком плохо срастаясь с его телом, чтобы позволить ему присоединиться к братьям на переднем краю сражений.
Сегодня он поднялся не со стандартного хирургического стола, но с простерилизованного верстака Аркхэна Лэнда. Первое, что он ощутил, была боль — ожидаемая и естественная — в его новых конечностях. Второе — тупая пульсация, напоминающая инфекцию, в его виске. Это тоже было ожидаемо, хотя и неестественно: предложение Лэнда, которое он объяснил лишь в общих чертах, требовало перенаправления нейронных связей. Возможно, мысль о том, что Аркхэн Лэнд — ученый-авантюрист и расхититель гробниц — будет копаться в его мозгах, должна была бы пробудить в Кровавом Ангеле подозрения, но Зефон уже давно перестал волноваться о подобном. У него был выбор: либо эта операция, как последнее средство, либо прежняя бесполезная жизнь, где будет лишь его боль и дефективные протезы. Он воспользовался своим шансом, не оглядываясь.
Зефону понадобилось несколько секунд, чтобы сосредоточить свое восприятие. Он моргнул, проясняя зрение; открыл и закрыл рот, прочищая заложенные уши. Он слышал дыхание неподалеку, узнавая медленный ритм спящего смертного — и, конечно же, это был техноархеолог Лэнд, в очках, сдвинутых вверх на лысый череп, сгорбившийся в углу и глубоко спящий. Должно быть, усталость одолела его в конце процедуры, и он заснул, едва успев сесть. Сапиен подражал своему хозяину и точно так же спал, обернувшись вокруг плеч Лэнда, точно экзотический меховой шарф.
Сперва двигаясь медленно, Зефон поднял руку к лицу. Повернул запястье. Сжал кулак, медленно сгибая пальцы. Так же осторожно разогнул их. Он чувствовал движение, мельчайшие сокращения искусственных нервов и то, как проворачивались крохотные шестеренки в костяшках пальцев. Рука была прекрасной работы — специально выкованное для него произведение искусства, намного превосходящее стандартную бионику Легионов, которой обычно награждали раненых воинов.
Он снова сжал кулак. Снова разжал его. Движения были четкими и точными. Никаких судорог. Никаких задержек или микроспазмов. И никакой боли; никакой медленной пульсации, ползущей вверх по его руке, чтобы засесть в локтевом суставе, точно озеро текучего расплавленного стекла. Когда он встал и принялся разминать плечи, Лэнд зашевелился в своем углу.
— Хммф, — сказал марсианский ученый в качестве приветствия. Лэнд моргнул покрасневшими глазами, глядя, как Ангел проверяет новые конечности.
— Пока что всё хорошо, — рискнул заметить Зефон.
— Ну конечно, — даже измученный усталостью, Лэнд не растерял своей привычной резкости. — И тебе еще предстоит обнаружить, что со временем не произойдет никаких ухудшений в движениях. Я это гарантирую. Ты, за неимением лучшего слова, исцелен.
Ангел обратил полные отчаянной надежды глаза на согбенного, лысеющего, раздражительного человека, скорчившегося в углу.
— Вот только избавь меня от этого, — ответил Лэнд, видя его выражение лица. — Почему тебе непременно нужно выглядеть так возвышенно, что бы ты ни делал? Ты будто сошел с фрески, изображающей проникновенную искренность. Это ужасно раздражает.
Зефон не отреагировал на подначку. Он никогда на них не реагировал.
— Как тебе это удалось? — спросил он. Он готов был решиться поверить, что его увечье было, наконец и вопреки всему, исцелено. Его легион вернулся на Терру, и Зефон осмеливался надеяться, что сможет снова встать рядом с ними.
— Детали несущественны и скучны все до единой, — надменно ответил Лэнд, почесывая лысую голову. — Тебе еще потребуется время, чтобы привыкнуть к новым конечностям, но ты сможешь приступить к тренировкам в легком режиме в течение недели.
Зефон рассмеялся. Для большинства людей это был бы музыкальный звук, но слух Лэнда не различил никакой мелодии.
— Мои слова так забавляют тебя? — спросил ученый, приподняв кустистую бровь.
— Аркхэн, ты подарил мне второй шанс в жизни и единственное, о чем я мечтал десятки лет. Я не смеюсь над тобой, друг мой. Это просто... радость.
— Хм. Да. Понимаю, — ответил Лэнд, хотя по его тону было ясно — ему было безразлично. — Теперь твой легион восстановит тебя в звании капитана?
— Я не знаю, — даже перспектива вернуться к своим родичам в роли рядового боевого брата не уменьшила восторг Ангела. — Но это неважно. Вновь сражаться рядом с братьями — для меня этого будет достаточно.
— Хмм, — Лэнд прищелкнул языком. — В таком случае, ты скоро доложишься Девятому, не так ли?
Зефон наконец поднял глаза от своих новых рук, встретив пронзительный взгляд ученого.
— Если импланты приживутся...
— Разумеется, приживутся. Отвечай, чтоб тебя.
— Тогда, конечно, я встречусь со своим отцом. Лорд Сангвиний разделит мою радость и примет меня назад в легион, в этом я не сомневаюсь.
— Значит, ты окажешься в присутствии Девятого очень скоро, — настойчиво продолжил Лэнд. — Так?
Усмешка Зефона померкла. Полуулыбка, оставшаяся на его идеальном лице, не лишена была юмора, но в ней не было и доли той радости, что озаряла его несколько секунд назад.
— А, — негромко сказал Ангел.
Лэнд прищурился.
— «А», — передразнил он. — На тебя только что снизошло откровение?
Голос Зефона оставался дружелюбным, но его глаза стали холоднее. Ангельские, неизменно ангельские — но теперь это были глаза ледяного ангела.
— Возможно. Значит, ты желаешь встретиться с моим отцом?
В глазах Лэнда светился голод. Неутолимая, яростная нужда.
— Я не хочу ничего другого. Ты отведешь меня к нему, да?
Зефон взглянул на прекрасные серебряные руки, которыми его пытались подкупить. Он не сразу смог заговорить, и голос его был окрашен тихой болью, которую Лэнд никогда не слышал раньше.
— Тебе не нужно был подкупать меня этой операцией, Аркхэн. Если ты хотел поговорить с моим отцом, я отвел бы тебя к нему вне зависимости от твоей помощи. — Ангел заколебался. — Я думал, что мы — что-то наподобие друзей.
— Да, да, мы — великолепная пара, и хроники наших приключений опишут в священных текстах, дабы потрясать будущие поколения. — Его глаза горели лихорадочным блеском. — Ты можешь мне ответить, пожалуйста? Ты отведешь меня к Девятому примарху или нет?
Зефон кивнул, и его улыбка исчезла совсем.
— Я сделаю это, как только мой отец сочтет это возможным. Но, Аркхэн, я хочу предупредить тебя — лорд Сангвиний вряд ли отправит свой легион на завоевание Марса.
Лэнд ничего не ответил. Его взгляд говорил всё за него — там отчаянная надежда и неприкрытая жадность смешивались в уродливую насмешку.
— Хорошо же, — уступил Зефон. — Как пожелаешь. Но что я должен сказать апотекариям моего легиона, если они спросят о процедурах, которые ты провел?
— Скажи им, что мои методы принадлежат только мне. Я советую тебе наслаждаться своим возрождением, Кровавый Ангел, вместо того, чтобы переживать о всяческих «как», «почему» и «тем не менее».
Зефон молча смотрел на него несколько мгновений.
— Так я и сделаю. И... спасибо, Аркхэн.
Техноархеолог фыркнул.
— Я сделал это не ради твоих благодарностей.
— Это, — ответил Ангел, — я прекрасно понял.
***
Девять дней спустя Аркхэн Лэнд стоял перед гигантскими белыми деревянными воротами апартаментов Афелиона; рядом с дверным проемом в пять раз выше своего роста он казался карликом, и его то и дело толкал кто-то из непрерывного потока писцов, офицеров Армии и Кровавых Ангелов, проходящих через открытые ворота в обоих направлениях. Он даже заметил в толпе кого-то из Кустодиев; впрочем, это был не Диоклетиан, а Лэнд не озаботился тем, чтобы запоминать имена кого-то еще из них. Он подумал о том, чтобы подойти к Кустодию и справиться о здоровье Диоклетиана, но не стал — на самом деле ему было всё равно.
Один из стражей ворот вычленил его среди бурлящего моря людей. Золотой Кровавый Ангел, шагавший к нему, носил прыжковый ранец с огромными крыльями, железные перья которых в некоторой степени помогали очистить пространство вокруг воина. Целеустремленный шаг и его размеры довершали дело.
— Аркхэн Лэнд, — сказал Кровавый Ангел. — Жди здесь.
Его шлем был маской смерти из терранской древности, отмеченный алыми слезами: рубины, припаянные к золотой щеке. Нагрудник был скульптурным отражением идеальной мужской мускулатуры, выкованный из того же золота, что и остальная его броня. На любой другой планете этот воин смотрелся бы, как король. На Терре, среди элиты Кровавых Ангелов, он был просто одним из воинов.
— Меня ожидают, — ответил Лэнд. — Я...
— Я оповещен о твоем деле, — оборвал его офицер. Он не снял свой шлем для беседы. — Ты пройдешь в четвертый Зал Высокого Света в Афелионе. Лорд Сангвиний ждет тебя там. У тебя будет десять минут его времени, не больше.
Лэнд моргнул.
— Зефон?
— Ты понял инструкции, которые я дал тебе?
— Да, да, конечно, я понял. Я не идиот. Зефон, это ты? Значит, они позволили тебе вернуться в легион, а?
Капитан Кровавых Ангелов отступил назад, позволяя Лэнду вновь присоединиться к движущемуся потоку.
— Ты можешь войти, — разрешил ему офицер.
— Зефон, — произнес техноархеолог. — Я хотел сказать...
Но Кровавый Ангел уже уходил прочь, и его золотой крылатый доспех заставлял людей перед ним расступаться медленной волной. Он присоединился к своим братьям на посту у белых ворот.
Лэнд шагал в толпе просителей и посланников, следя за тем, чтобы пройти как можно ближе к воину, с которым он разговаривал. Когда он проходил мимо, Сапиен спрыгнул с его плеча. Псибер-обезьяна пружинисто приземлилась на золотой наплечник Кровавого Ангела и тотчас же со всем удобством устроилась на новом насесте.
Крылатый воин поднял руку, осторожно касаясь пальцами в золотой перчатке шерсти зверька.
Усмехнувшись про себя, Лэнд вошел в обширные, полные людей апартаменты, готовя себя к встрече с одним из непредсказуемых, во многом нерациональных, полубожественных сыновей-мутантов Омниссии.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous
вторник, 26 марта 2019
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Не знаю, кем и как делали перевод мобилоереси, но делали это — будем честны — хреново. Причем если вначале еще видно, что какую-то человеческую руку к этому прикладывали (другое дело, что прикладывали не очень качественно и явно без особого знания канона), то сейчас они, похоже, скатились совсем уже на автоматический перевод. И даже не перечитывают его, в результате чего транслитерация порождает монстров типа «Щаькулла», «Драыур» или «Граил Абысс». Про согласование падежей вообще молчу — кто это такие, зачем они нужны (и поэтому, например, абилка Гвардии Ворона, которая «sentenced», в локализации выглядит как «приговором» везде и всегда).
Смысловая связность тоже... страдает, скажем мягко. Там и объединение легиона с Губительными Силами, и армия, которая преумножила ряды Астартес, и отличающийсяумом и сообразительностью спокойствием и умом Локен, и «возрождение в сердце вероучения Прометея», и «Мстительная душа» вместо «Мстительного духа» (хотя в этом варианте даже что-то есть, учитывая, что корабли у них she)...
В общем, смотрели мы на всё это, смотрели. Ржали, ибо регулярно попадаются истинные перлы. А потом решили, что надо как-нибудь увековечить — например, в аватарках. И вот. (А заодно — увлекательная игра «угадай, чем это было в оригинале» (= )
20 штук
Смысловая связность тоже... страдает, скажем мягко. Там и объединение легиона с Губительными Силами, и армия, которая преумножила ряды Астартес, и отличающийся
В общем, смотрели мы на всё это, смотрели. Ржали, ибо регулярно попадаются истинные перлы. А потом решили, что надо как-нибудь увековечить — например, в аватарках. И вот. (А заодно — увлекательная игра «угадай, чем это было в оригинале» (= )
20 штук
| -01- | -02- | -03- | -04- |
 |
 |
 |
 |
| -05- | -06- | -07- | -08- | |
|
 |
 |
| -09- | -10- | -11- | -12- |  |
|
 |
 |
| -13- | -14- | -15- | -16- |  |
 |
 |
 |
| -17- | -18- | -19- | -20- |  |
 |
 |
 |
понедельник, 25 марта 2019
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Название: В изгнание
Оригинал: Into Exile, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 4810 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Аркхэн Лэнд, космодесантник из Имперских Кулаков
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Когда предатели — союзники Хоруса — захватили Марс, они отправили лучших охотников перехватить ключевые цели, без которых сопротивление лоялистов было бы обречено. Одна из этих целей — легендарный техноархеолог Аркхэн Лэнд, открывший множество потерянных сокровищ Золотого века человечества. И Имперские Кулаки не могут позволить столь ценному разуму попасть в руки врага. Возможно, у Лэнда есть причины опасаться своих спасителей?
Скачать: .doc | .epub
10.
Охристая песчаная пыль липнет к открытым глазам мертвого воина. От его застывшего тела отделяется тень — нечто огромное, но сгорбленное, нечто с дребезжащими сочленениями и скрежещущими металлическими когтями. Оно отступает, ощутимо прихрамывая: его приказы не выполнены, его хозяева оповещены.
Легионер лежит на земле. Его долг исполнен.
9.
Ученый сидит, сгорбившись, в помещении, полном зловония стали и окровавленных тел, вдыхая горелый запах искореженных автоматонов и разодранной смертной плоти. Создание у него на плече обладает немалым сходством с представителями отряда приматов, как их описывают архивы Древней Терры. Имя этого создания — Сапиен. Ученый сам назвал его так, когда изготовил из клонированного в пробирке меха и освященных металлов.
Псибер-обезьяна издает обеспокоенное чириканье, оглядываясь вокруг. Сам ученый не ощущает никакой подобной тревоги — только смешанное с отвращением недовольство. Он кривит губы, глядя на окружающее его подобие склепа, это собрание сломанных и раненых, которое должно стать ему спасением.
Арочные стены вокруг него сотрясаются. За пределами взлетающего корабля небеса над Священным Марсом охвачены пламенем. Далеко внизу Никанор уже должен быть мертв. Растерзан, самое малое. Дурак.
Аркхэн Лэнд съеживается, словно какой-то грязный беженец, среди других выживших и молится Омниссии, чтобы зловоние их трусости и неудачи не прицепилось к нему.
Сапиен перескакивает на другое его плечо. Снова чирикает, бессловесно, но все же с искренним любопытством.
— Он был дураком, — бормочет ученый, безучастно поглаживая похожие на шестеренки позвоночные пластины, составляющие хребет маленького создания. — Космодесантники, — фыркает он. — Все они дураки.
Но даже ему самому, на сей раз, эти слова кажутся немного неискренними.
8.
Никанор смотрит в глаза своему убийце. Округлые золотые выступы зрительных анализаторов боевой машины забрызганы его собственной кровью — кровью, которую он выплюнул прямо в лицо этой штуковине, когда она пробила потрескивающей механической пикой его нагрудник. Пика удерживает его на весу, пронзенного, его ботинки едва касаются пыли, покрывающей бесплодную — и бесценную — почву Марса. Каждое шарканье подошв сметает прочь красно-коричневый реголит, и под ним открывается более серого оттенка земля — тайна Красной Планеты, укрытая в считанных дюймах под ее поверхностью, и всё же неведомая большинству тех, кто способен вызвать в воображении облик этого мира.
Машина наклоняется ближе, выпуклости ее фасеточных глаз изучают добычу, записывая в память лицо Никанора и опознавательные знаки на его броне. Умирающий воин слышит прерывистое жужжание открытого канала связи: его убийца выгружает обнаруженные результаты своим далеким хозяевам.
Это добыча. Машина знает об этом из обрабатывающих процессов своего убийственно простого сознания.
Но это не та добыча.
Никанор подавляет боль. Он не прячется от нее, и он не позволяет ей пожрать себя. Боль ощущают только живые, а значит, о ней нечего сожалеть. Боль — это жизнь. Боль можно преодолевать до тех пор, пока человек — или трансчеловек — еще дышит. Он умрет, он знает об этом, но он не умрет с позором. Честь — главное, остальное неважно.
Кровь льется сквозь стиснутые зубы Никанора, когда боевая машина встряхивает его, стремясь сбросить с зазубренной руки-пики. Копье слишком глубоко застряло в его внутренностях, стиснутое между усиленными костями и пластиной брони, и ее никак не удается выдернуть. Левая нога Никанора ударяет об упавший болтер, керамит лязгает по покрытому метками смерти металлическому корпусу оружия. Даже если бы удалось извернуться и схватить болтер, не разорвав притом себя надвое, в нем не осталось патронов. Туманящимся зрением Никанор всё еще различает отметины горелых темных провалов на голове машины, там, где каждый его выстрел нашел свою цель.
Боевая машина опускает пику, бесцеремонно ударяя пронзенного воина о сухую землю, и ее когтистая нога с хрустом опускается на безвольное тело Никанора, ища опору. Скрип и поворот механических сочленений — пика выходит рывком, разбрызгивая осколки керамита и остывающую кровь.
Вместе с этим последний вздох покидает то, что осталось от тела Никанора. Он глядит вверх в бессильном молчании и не видит ничего в неумолимых зрительных сенсорах робота. Там нет ни намека на разум, равно как нет и никакой подсказки о том, кто мог бы сейчас смотреть сквозь сетчатку автоматона.
Его угасающий взгляд скользит к небу, теряя из виду сгорбленный и изъязвленный выстрелами панцирь его механического убийцы. Там, поднимаясь в кипящее боем небо, виден силуэт транспортного судна ученого.
Поэтично было бы сказать, что такова была последняя мысль Никанора, что последнее, что он видел — свидетельство победы. Ни то, ни другое не будет правдой. Последнее, о чем он думает — о поврежденном нагруднике своей брони, где так горделиво красовался символ Раптор Империалис: слоновой костью на золотисто-желтом. Последнее, что он видит — Мондус Оккулум, где под поверхностью Марса пылают подземные кузницы и цеха по производству снарядов, и откуда последний из боевых кораблей его братьев взмывает в небо.
Пыль начинает оседать из воздуха на его броню, на его разорванное тело, даже поверх его глаз, когда они вздрагивают в последний раз — но не могут закрыться.
Боевая машина отбрасывает тень на его труп, пока записывает его конец.
7.
Лэнд бежит; дыхание с хрипом вырывается у него изо рта, слюна брызгает с каждым вздохом. Его ботинки лязгают о причальный трап, который уже поднимается прямо под его полными паники шагами. Он не оглядывается: ни для того, чтобы попрощаться с космодесантником, ни для того, чтобы засвидетельствовать последние секунды жизни воина. Грохот стреляющего болтера Никанора — последнее, что Лэнд слышит перед тем, как люк закрывается с неотвратимым скрежетом.
Там, в новой темноте, он падает на четвереньки, позабыв о всяком достоинстве. Дрожащими руками стягивает с лица мультилинзовые автофокусные очки.
В безопасности, думает он. В безопасности.
И по какой-то причине он чувствует себя едва ли не предателем. Возможно, не столь просвещенные могли бы счесть это чувством вины. Угрызениями совести, присущими слабым людям — ведь он знает, что Никанор по-прежнему там, снаружи, расплачивается своей жизнью за спасение Лэнда.
Но прагматичность отметает все жалкие поползновения морали. Совесть и вина — концепции, созданные теми, кто слишком слаб, чтобы признать свои ошибки, кто пытается выставить свои колебания добродетелью.
Он должен выжить. Это — начало и конец рассуждений. Он значит бесконечно больше, чем один-единственный легионер. Действия самого Никанора доказывают это.
— Взлет начат, — произносит бесстрастный голос сервитора из вокс-системы. Транспортник начинает трястись и подниматься, лишенный всякого изящества.
Аркхэн Лэнд пробирается через сплошное море стонущих и раненых тел и усаживается, оперевшись спиной о стену. Сапиен издает совершенно несвойственный обезьянам писк, устраиваясь на плече хозяина.
6.
— Беги! — голос Никанора, даже ослабевший, перекрывает рев ветра. — Беги, чтоб тебя!
Он разворачивается, вскинув болтер к плечу, надеясь, что если и не его приказ, то хотя бы гордость и страх заставят техноархеолога двигаться. Боевая машина приближается широкими шагами, перепрыгивая через обточенные ветром камни, разбросанные на поверхности Марса, точно поваленные шаманские каменные круги Старой Земли.
И это — та же самая машина. Видны шрамы, которые Никанор уже оставил на ее броне болтером и бомбами там, в Месатанском комплексе. Она бежит на вывернутых коленями назад ногах, цепные клинки на ее конечностях завывают, сменив замолчавшие и опустевшие пулеметы.
Гремит болтер Никанора — тщетно. Разрывные заряды попадают в цель, взрываясь о черепную броню убийцы-преследователя, но лишь заставляют машину отдернуть в сторону голову с выпуклыми золотистыми глазами.
Он знает, что не может убить ее. Он знает, что ему не нужно это делать. Сигизмунд послал его сюда не для того, чтобы убить это создание.
Он бросает болтер в ту же секунду, когда дисплей на сетчатке сообщает, что у него не осталось больше патронов. Силовой меч вспыхивает в руках прежде, чем болтер успевает коснуться земли.
Машина-охотник могла бы обойти его вокруг, если бы так решили ее когнитивные процессы, но сенсоры угрозы мигают, напоминая об осторожности. Эта добыча уже помешала ей однажды, а время дорого. Нужно убить сейчас — иначе не удастся этого сделать никогда.
Машина бросается вперед, лязгая сочленениями ног. Суставы руки-копья напрягаются, отходя назад на поршнях. Она прыгает, испуская скрежет обрывков кода за неимением настоящего боевого клича.
Никанор отскакивает в сторону, перекатываясь в пыли и грязи, оскверняя свою поврежденную броню еще больше — скрывая гордые символы, что украшали керамит больше трех десятков лет. Из-за ран он двигается медленно, медленней, чем когда-либо прежде. Он поднимается на колени в тумане дезориентации, не глядя ударяет клинком вверх.
Клинок вонзается в цель. Вонзается глубоко, и силовое поле со злым шипением рассекает чувствительные механизмы. Летят искры — вместо брызг крови. Он чувствует, как машина над ним подается назад, ее синтетический разум напряженно отыскивает решения; меч, всаженный в ее бедренный сустав, угрожает обрушить машину на землю.
Он должен жить, думает Никанор, чувствуя во рту вкус крови. И он будет жить.
Он вытягивает меч из покалеченной боевой машины в гордом молчании, несокрушимый до последнего, оставляя громогласные боевые кличи воинам меньших легионов, которым нужно подобное бахвальство. Меч ломается у самой рукояти, когда машина с механическим воем делает шаг назад.
Никанор поднимается, поворачивается — и в этот же момент основное оружие убийцы-преследователя с громовым ударом пробивает нагрудник космодесантника. Оно ломает усиленную защиту его сросшихся ребер, лишает энергии боевой доспех, пронизывая силовой ранец за спиной. Оно уничтожает оба его сердца, два из трех легких, прогеноиды в его груди.
Он кашляет кровью, когда искалеченная машина подтаскивает его ближе, к своему нечеловеческому лицу. Он усмехается, слыша какофонию двигателей взлетающего транспортника.
— Он жив, — говорит он своему убийце. Это его последние слова. — Вы проиграли.
5.
Они почти уже добираются до точки эвакуации, когда Аркхэн Лэнд осознаёт, насколько серьезно ранен космодесантник. Воин уже не просто хромает, а спотыкается, сбиваясь с шага и останавливаясь; наконец он стягивает шлем, чтобы вдохнуть без фильтров респиратора. Под шлемом открывается смуглое лицо типичного для экваториальной Терры оттенка кожи, с запекшейся кровью вокруг стиснутых зубов. Лэнд в первый раз видит лицо воина. Он никак не комментирует это: ему всё равно.
С тех пор, как они вышли из подземного комплекса, они не замечали никаких признаков погони. Впереди, посреди ржавой пустыни, стоит орбитальный транспортник с опущенными причальными трапами, к которому устремляется сбивчивый поток эвакуирующихся и техники.
Это не тот корабль, который Лэнд предпочел бы для себя. Равно как он не хотел бы никоим образом быть связанным с тем отребьем, которое загружается на корабль, будь у него выбор. Но верно говорят, что нищим выбирать не пристало. То же самое можно сказать и о беженцах.
Сам не осознавая этого, Лэнд прикрывает Сапиена от нарастающего ветра, укутывая псибер-обезьяну в складках своей величественной алой мантии. Сапиен не возражает, только скалит клыкастую пасть, которой никогда не обладала ни одна настоящая обезьяна. Вероятно, это выражение можно счесть улыбкой.
— Космодесантник, — окликает его Лэнд, перекрикивая ветер.
— Всё в порядке, — отзывается возвышающийся над ним воин. Это, очевидно, ложь. Всё уж никак не в порядке. Никанор трогает разбитый керамит на своем боку. Бронированные пальцы окрашиваются красным.
— Вы не должны истекать кровью так сильно, — упрекает его Лэнд с ленивым азартом. — Я лично изучал данные по физиологии. В деталях.
— Мы истекаем кровью, — отвечает Имперский Кулак, — когда мы умираем. — Он указывает на сегментированный корпус эвакуационного корабля, стоящий под порывами ветра и вихрями песка. — Двигайся, техноархеолог Лэнд.
Но Лэнд не двигается. Он поправляет мультилинзовые очки на глазах, глядя назад — туда, откуда они пришли. Не в первый раз он жалеет, что не вооружен. Его коллекция древностей может похвастаться многими образцами археотех-оружия, в особенности жемчужиной собрания — прекрасным пистолетом со звуковыми поглотителями, вращающимися магнитными антеннами и способностью стрелять миниатюрными атомными бомбами. Но он — как и многие его вещи — находится не здесь. Существенная часть его бесценных находок уже в безопасности и ожидает его, как только он достигнет Железного Кольца, что окружает Марс священным нимбом орбитальных доков.
Но, несмотря на это, он уже составляет каталог бесчисленных ценностей, которые он был вынужден бросить сегодня на планете.
Эвакуация — такое грязное слово.
Сапиен шипит, укутанный в его мантию. Лэнд кивает, словно в этом звуке содержится какой-то смысл, и настраивает дальность своих очков, со щелчком проворачивая ручку сбоку.
— Космодесантник, — говорит он, глядя на пыльную равнину за ними. — Что-то приближается с южного гребня.
Итак, оно сумело последовать за ними через комплекс. Все эти запутанные петли и повороты, благодаря которым они надеялись оторваться от врага, оказались всего лишь бесполезным блужданием.
Раненый воин крепче сжимает в руках оружие, поворачиваясь. Лэнд слышит щелчок — линзы шлема Никанора перенастраиваются, сбрасывая приближение.
Здесь всё и кончится, думает Лэнд. Так или иначе, здесь всё и кончится.
— Иди к кораблю, — говорит космодесантник. И, когда Лэнд двигается медленной, измученной походкой, вместо того, чтобы броситься бегом, Никанор наконец не выдерживает. — Беги! — выкрикивает он, и в его голосе слышен треск ломающегося арктического льда. — Беги, чтоб тебя!
4.
Они идут по тоннелям, освещенным мигающими лампами — реакторы, питающие энергией Месатанский комплекс, отказывают один за другим, брошенные или уничтоженные предательством. Звук их шагов гулко отдается под сводами — усталая, шаркающая походка техноархеолога, слабеющая поступь Кулака.
Никанор уже не пытается скрывать свою хромоту. Жидкость сочится из его брони в тех местах, где по ней прошелся безжалостный вихрь пуль из орудий робота. Хуже всего — в средней части и на боку, и ему не нужны показания дисплея на сетчатке, чтобы это знать. Он чувствует изломанный металл, скребущий о раненую плоть — и металл внутри плоти — без всякой помощи предупреждений, агрессивно вспыхивающих на дисплее.
Он чувствует запах собственной крови, отдающий медью запах открытых ран — они не затягиваются с ожидаемой скоростью. Плохой знак.
— Ты говорил, нас ждет корабль, — замечает Аркхэн Лэнд, не оглядываясь на воина.
— Суб-орбитальный транспорт, — подтверждает Никанор.
— Звучит, точно какой-то абсурдный последний шанс для беженцев.
Именно так и есть, думает Никанор.
— Распоряжения были отданы, исходя из имеющихся возможностей.
— И кто же так распорядился? — техноархеолог, тяжело дышащий и укутанный в развевающуюся красную мантию, излучает ауру неодобрения. — Ты?
— Первый капитан Сигизмунд, — отвечает Никанор, — и Фабрикатор-Локум Загрей Кейн.
Лэнд по-прежнему не оборачивается, но Никанор различает усмешку в его голосе:
— Теперь уже Фабрикатор-Генерал Кейн, готов поспорить. Да хранит нас Омниссия от его утомительной скуки и ограниченного восприятия.
Никанор оглядывается, смаргивая льющийся в глаза пот, смотрит в мигающую лампами глубину коридора позади. Он не видит ничего. На дисплее на его сетчатке нет новых предупреждений, кроме тех, что настойчиво напоминают о его ранах. Сканер ауспекса ничего не обнаруживает.
Они движутся вверх через комплекс, проходя один коридор за другим. Никанор чувствует, как наливаются свинцом руки и ноги: его тело постепенно растворяет в себе жгучий адреналин боевых наркотиков, введенных в организм. Сила, которую они дарили ему на протяжении последних часов, капля за каплей покидает его, сменяясь тупой болью в ранах.
— Я никогда не встречался с подобными автоматами прежде, — замечает Никанор.
Аркхэн Лэнд поворачивает лицо с резкими чертами к своему закованному в броню спутнику. В полуприкрытых тяжелыми веками глазах ученого искрится веселье.
— Космодесантник со страстью к болтовне? Ну надо же. Нет предела удивлению.
Никанор хмурится.
— Мне нужны ответы, а не разговоры.
Лэнд отвечает неприятной улыбкой, прежде чем вновь отвернуться, глядя в тоннель впереди. Псибер-обезьяна на его плече шумно грызет стальной слиток.
— Это Воракс, — важно поясняет техноархеолог. — Конкретно этот был модифицирован кем-то из аристократии кузниц, чтобы служить его или ее целям, но корпус принадлежит автоматону Воракса. Их почти уже не применяют в армиях Великого Крестового похода. Мы выпускаем их в города-кузницы, когда перенаселение становится проблемой. — Они также, — добавляет он надменно, — иногда используются для протоколов убийства. Но только против целей с достаточно высоким приоритетом.
Никанор слышит гордость в голосе ученого. Поистине, высокомерие этого человека не знает границ.
— Кому нужна твоя смерть, техноархеолог Лэнд? Тем мужчинам и женщинам, которых ты так хотел встретить в одиночку, оставшись здесь?
Ученый почесывает лысый затылок — почему-то Никанор замечает, как псибер-обезьяна повторяет жест, почесывая собственную голову.
— Этот вопрос выдает твое потрясающее невежество, космодесантник. Многие из моих коллег обрадовались бы, узнав, что я испустил последний вздох. Не все, разумеется. Но достаточно многие из них. По обе стороны этой новой войны.
Никанор хмыкает, чувствуя новую волну боли. Лэнд принимает это за вопрос.
— И почему же, спросишь ты? — продолжает техноархеолог, хотя Никанор не спрашивал ничего подобного. — Потому что я — Аркхэн Лэнд. Зависть ведет их. Зависть, основанная на их собственной неуверенности. Полагаю, это объясняет всё.
Имперский Кулак не отвечает. Он уже видел, как немодифицированные люди вели себя таким образом — даже наиболее самоуверенные из них склонны болтать от страха в тяжелые времена.
Когда они выходят наконец в неверный свет марсианского рассвета, перед ними простираются солончаки Зетек.
Никанор указывает на возвышенность впереди.
— Корабль ждет за тем гребнем.
3.
По правде говоря, сложно не чувствовать себя оскорбленным. Один-единственный космодесантник.
Месатанский комплекс раскрывается и разворачивается перед ними чередой скрежещущих дверей, напоминающих шлюзы космического корабля — Аркхэн Лэнд склонен объяснять эту особенность конструкции скорее защитой от радиации и катастроф, чем требованиями безопасности. Учитывая всё, что происходит сейчас на Марсе — безумие, безуспешно прикрывающееся знаменем революции, — он не удивлен, что комплекс автоматически законсервировался.
— За нами идут, — в какой-то момент говорит космодесантник.
Лэнд, не слышавший ничего, устало вздыхает. Они идут слишком быстро. У него нет аугментаций. В горле пересохло. Ноги болят.
Техноархеолог и его спутник движутся быстро, стук их шагов звучит эхом в пустых колоннадах. Не слишком воодушевляющее зрелище, без сомнения. Хотя он использовал заброшенный комплекс только в качестве подземного перехода ради удобства, Лэнд помимо воли испытывает меланхолическое раздражение. Пустота напоминает ему о подземных мантийных городах, которые он так жадно исследовал, где его единственными спутниками в Поиске Знания были защитные системы забытых эпох и спокойствие его собственных мыслей.
Суждено ли ему еще испытать подобный покой?
И насколько еще хватит энергии в Месатане? Лишенные присмотра рабов комплекса горгульи фильтрационной системы, установленные в каждом зале, рано или поздно перестанут перегонять воздух. Всякий, оставшийся здесь, через несколько дней наверняка умрет от удушья.
И это, думает Лэнд, будет поистине бессмысленным местом для гибели.
Спасаться бегством от своих же собственных коллег, не меньше. Омниссия, смилуйся — это возмутительно настолько, что становится смешным.
Имперский Кулак ведет его через мост, вытянувшийся над помещением склада, где тысячи ящиков и контейнеров сложены внизу, будто город.
Один-единственный космодесантник...
Лэнд набирает воздуха, чтобы спросить, почему Имперский Кулак один, почему единственного воина посчитали достаточным для его сопровождения и защиты... когда их преследователь выходит из тени.
Воракс наносит удар, когда они успевают наполовину преодолеть мост — им некуда отступать, и его жестокое, почти звериное сознание понимает, что они вряд ли могут спрыгнуть с такой высоты.
Они замечают его, когда полотно моста содрогается на опорах, и оба — и Лэнд, и Кулак — срываются на бег. Лэнд бросается вперед в безумном порыве — он ни на секунду не верит, что машина явилась спасти его, — а легионер немедленно разворачивается в ту сторону, откуда они пришли.
Имперский Кулак проносится мимо Лэнда размытым силуэтом, его броня отзывается низким гулом; техноархеолога сопровождает хлопанье развевающейся мантии и обезьяний вой (последний исходит от Сапиена). Даже убегая ради спасения своей жизни, Лэнд чувствует смешанный с ужасом стыд — как мог он поверить, что они в самом деле навсегда избавились от преследователя.
— Встань за мной, — приказывает Кулак.
Лэнд повинуется, не задумываясь. Воракс переходит на бег, неуклюже-изящно наклоняясь вперед; выпуклые сенсоры его глаз не сводят с них холодного хищного взгляда. Его многоствольные пулеметы оживают, вращаясь, руки-копья отходят назад, словно в предвкушении охоты, готовясь ударить.
Имперский Кулак стоит между Лэндом и автоматоном. Космодесантник стреляет первым.
Лэнд никогда прежде не видел Астартес в бою. Не в визуальных записях, собственными глазами. Несмотря на весь вклад, который внесла его работа — по правде говоря, здесь неплохо подошло бы слово «революция», — в арсенал боевой техники Легионов, сами воины и их разнообразные способности никогда особенно не интересовали его — разве что в том смысле, насколько проявился гений Омниссии в их создании. Он изучал их физиологию, насколько это было возможно, но немалая часть этой информации была запечатана Имперским эдиктом, а многое из того, к чему удавалось получить доступ, оказывалось не более чем пропагандой.
На этом он и оставил попытки. Не то чтобы это его волновало.
Война, с точки зрения Аркхэна Лэнда, всегда была невыносимо скучным занятием.
Лэнд увлечен тем, как вновь открытые секреты прошлого могут улучшить будущее, а не утомительной жестокостью настоящего. Космодесантники — всего лишь инструменты, и они исполняют свою роль с тяжеловесной самоуверенностью.
Тем не менее, этот — впечатляющий образец боевого искусства. Он открывает огонь с оглушительным грохотом болтера, и каждый выстрел ударяет в пластины брони Воракса без единого промаха. Вместе с этим он продолжает отступать, держась между машиной и ее целью, вздрагивая и покачиваясь под стрекочущими очередями пулеметов — и всё же не падая.
От брони Имперского Кулака летят искры. Керамитовые осколки, дымясь, осыпаются на мост. Его просверливают. Другими словами невозможно описать происходящее с воином уничтожение. Его просверливают выстрелами.
Пули с визгом проносятся мимо Лэнда, укрыващегося в тени воина. Они звенят, отскакивая от ограждения моста — всего в каких-то дюймах рядом.
Но болтер по-прежнему стреляет.
— Никанор... — говорит Лэнд. Это — первый и последний раз, когда он называет Имперского Кулака по имени.
Никанор стреляет, держа болтер в одной руке, и его кровь мельчайшими брызгами разлетается в воздухе. Свободной рукой он тянется за спину, к закрепленной там мелта-бомбе.
— Беги, — приказывает космодесантник и достает бомбу.
— Это не...
— Для моста. — Никанор держится так, что его бронированный наплечник повернут к приближающемуся врагу, и шлем наполовину скрыт за ним. — Не для машины. Беги.
Он собирается взорвать м...
Лэнд бежит.
2.
— Ты — техноархеолог Аркхэн Лэнд, — говорит Никанор.
Это — не вопрос. Человек, к которому он обращается — хрупкого сложения, с редкими волосами, носит мультилинзовые широкоспектральные очки, сдвинутые высоко на лоб, одет в многослойную мантию старшего адепта поверх более практичного дорожного костюма и потрепанной брони марсианских странников, и ему составляет компанию псибер-обезьяна, глядящая на Никанора со щелчками глаз-пиктеров.
К тому же черты лица человека в точности совпадают с изображениями, которые Никанор сохранил на своем дисплее. Это, несомненно, Аркхэн Лэнд.
Никанор понимает, что человек напуган: его выдает учащенное сердцебиение и вспотевший от страха лоб. Но он и не лишен гордости; да, Аркхэн Лэнд не воин, и он боится за свою жизнь — за весь свой образ жизни, — но он всё же гордо выпрямляется, несмотря на дрожащие руки и ноги.
Это хорошо, думает Никанор в своей бесстрастно-довольной манере. Хорошо восхищаться кем-то, за кого тебе, возможно, придется умереть.
— Это я, — отвечает человек с пронзительным взглядом. — И я осмелюсь спросить — на чьей ты стороне, космодесантник?
Никанор напрягается, слыша оскорбительные слова — хотя, учитывая обстоятельства, они более чем понятны.
— Я — сержант Никанор Туллус, Седьмой легион.
Лэнд презрительно усмехается, не принимая ответ.
— Это не говорит мне ничего, кроме твоего имени и твоего происхождения, космодесантник.
— Я верен Императору.
На это техноархеолог выдыхает — нечто среднее между вздохом облегчения и раздраженным хмыканьем.
— В таком случае, надо полагать, ты явился «спасти» меня. Что ж, хотя твои усилия отыскать меня и похвальны, но всё же напрасны. Я не оставлю мой родной мир. Священный Марс охвачен пламенем раскола, не спорю, но это — мой дом.
Никанор ожидал этого. Он тратит драгоценные секунды, осматривая лабораторию, разыскивая любой намек на оружие, способное навредить ему. Но среди едва ли не сверхъестественного беспорядка не обнаруживается почти никакой угрозы. Аркхэн Лэнд — прославленный гений, но если его разум столь же лишен порядка, как место его обитания, то гений, скрытый за этим безрадостным лицом, — поистине хаотичен.
— Мои братья участвуют в обороне и эвакуации кузницы Мондус Оккулум. Я был назначен...
Лэнд хрипло смеется, перебивая пояснения Никанора.
— О благородные легионеры! Пришли спасти свои драгоценные мастерские оружия и ограбить всё, что можете, прежде чем оставить Первый Мир-кузницу гореть, так?
— Я отказываюсь спорить с тобой, техноархеолог Лэнд. Нас ждет корабль, спрятанный на равнине Зетек. Желательны скрытность и осторожность, поэтому ты не будешь пользоваться транспортом. Ты доберешься до Зетека через Месатанский механический комплекс и там погрузишься на корабль. Оттуда ты будешь переправлен к Железному Кольцу и далее на Терру.
Лэнд скалит зубы. Это не улыбка — на сей раз. Даже не насмешка.
— Я не могу оставить мою работу без присмотра, космодесантник.
Псибер-обезьяна, раскачиваясь, перебирается по ряду балок, подвешенных под потолком лаборатории. Похоже, что они сконструированы специально для этого. Пока воин и ученый разговаривают, обезьяна пересекает комнату и прыгает на плечо своему хозяину.
— Если ты останешься здесь, — говорит Никанор, — вероятно, ты будешь казнен нашими врагами. Убийцы могут быть уже в пути.
— Омниссия защитит меня, — отвечает Лэнд, благочестиво и искренне складывая Знак Шестеренки сцепленными пальцами.
— Регент самого Императора отправил мой легион сюда, Аркхэн Лэнд. Возможно, мы и есть та защита, о который ты говоришь и молишься.
— Мета-спиритуалистическая философия от закованного в керамит громилы? Как будто мятежа, раздирающего эту планету, мне было недостаточно для удивления! Нет, идиот ты терранский, я никуда не иду.
Не реагируя на его упорство, Никанор предпринимает еще одну попытку.
— Также существует большая вероятность, что, если войска предателя Фабрикатора-генерала не казнят тебя, они возьмут тебя в плен.
Что-то — некая эмоция, которую Никанор не способен прочесть — мелькает в глазах ученого.
— Это очевидная возможность.
— И ты понимаешь, — продолжает воин с нечеловеческим спокойствием, — что подобное нельзя допустить.
— А, — теперь в голосе Лэнда звучит простое отвращение. — Я знаю слишком много, да? Нельзя позволить мне перейти на другую сторону. В этом дело?
Никанор ничего не говорит. Он достает болтер и целится в голову Аркхэна Лэнда.
1.
— Он должен выжить, — говорит Сигизмунд.
Никанор вслушивается в его слова; слова, которые на самом деле — приказ. Его лицо — как и лицо каждого из присутствующих воинов — залито мерцающим светом тактического гололита. Изображения вращаются в воздухе над столом-проектором, повторяя свой медленный танец раз за разом и изменяя освещение.
Они высадятся на планету через час. Они уже знают всё, что необходимо знать. Осталось только распределить зоны высадки, выбрать, кто из воинов куда отправится.
Одна из сторон тактического дисплея полностью занята информацией об Аркхэне Лэнде.
Тот самый Аркхэн Лэнд. Исследователь и ученый, организовавший так много экспедиций в древние инфо-крипты в недрах коры и мантии Марса. Человек, вернувший зачатки антигравитационной технологии нарождающемуся Империуму; человек, ответственный за находку и распространение схем, что привели к массовому производству «Рейдеров» и «Спидеров», которые теперь тысячами стоят на вооружении Легионов.
«Лэнд Рейдеры». «Лэнд Спидеры». Эти боевые машины даже названы в его честь.
Суровый, холодный взгляд Первого капитана падает на Никанора. Он чувствует взгляд Сигизмунда прежде, чем замечает его, и, встретившись со своим маршалом глазами, может лишь кивнуть.
— Он должен выжить, — повторяет Сигизмунд.
Никанор кивает.
— И он выживет.
Оригинал: Into Exile, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 4810 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Аркхэн Лэнд, космодесантник из Имперских Кулаков
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Когда предатели — союзники Хоруса — захватили Марс, они отправили лучших охотников перехватить ключевые цели, без которых сопротивление лоялистов было бы обречено. Одна из этих целей — легендарный техноархеолог Аркхэн Лэнд, открывший множество потерянных сокровищ Золотого века человечества. И Имперские Кулаки не могут позволить столь ценному разуму попасть в руки врага. Возможно, у Лэнда есть причины опасаться своих спасителей?
Скачать: .doc | .epub
10.
Охристая песчаная пыль липнет к открытым глазам мертвого воина. От его застывшего тела отделяется тень — нечто огромное, но сгорбленное, нечто с дребезжащими сочленениями и скрежещущими металлическими когтями. Оно отступает, ощутимо прихрамывая: его приказы не выполнены, его хозяева оповещены.
Легионер лежит на земле. Его долг исполнен.
9.
Ученый сидит, сгорбившись, в помещении, полном зловония стали и окровавленных тел, вдыхая горелый запах искореженных автоматонов и разодранной смертной плоти. Создание у него на плече обладает немалым сходством с представителями отряда приматов, как их описывают архивы Древней Терры. Имя этого создания — Сапиен. Ученый сам назвал его так, когда изготовил из клонированного в пробирке меха и освященных металлов.
Псибер-обезьяна издает обеспокоенное чириканье, оглядываясь вокруг. Сам ученый не ощущает никакой подобной тревоги — только смешанное с отвращением недовольство. Он кривит губы, глядя на окружающее его подобие склепа, это собрание сломанных и раненых, которое должно стать ему спасением.
Арочные стены вокруг него сотрясаются. За пределами взлетающего корабля небеса над Священным Марсом охвачены пламенем. Далеко внизу Никанор уже должен быть мертв. Растерзан, самое малое. Дурак.
Аркхэн Лэнд съеживается, словно какой-то грязный беженец, среди других выживших и молится Омниссии, чтобы зловоние их трусости и неудачи не прицепилось к нему.
Сапиен перескакивает на другое его плечо. Снова чирикает, бессловесно, но все же с искренним любопытством.
— Он был дураком, — бормочет ученый, безучастно поглаживая похожие на шестеренки позвоночные пластины, составляющие хребет маленького создания. — Космодесантники, — фыркает он. — Все они дураки.
Но даже ему самому, на сей раз, эти слова кажутся немного неискренними.
8.
Никанор смотрит в глаза своему убийце. Округлые золотые выступы зрительных анализаторов боевой машины забрызганы его собственной кровью — кровью, которую он выплюнул прямо в лицо этой штуковине, когда она пробила потрескивающей механической пикой его нагрудник. Пика удерживает его на весу, пронзенного, его ботинки едва касаются пыли, покрывающей бесплодную — и бесценную — почву Марса. Каждое шарканье подошв сметает прочь красно-коричневый реголит, и под ним открывается более серого оттенка земля — тайна Красной Планеты, укрытая в считанных дюймах под ее поверхностью, и всё же неведомая большинству тех, кто способен вызвать в воображении облик этого мира.
Машина наклоняется ближе, выпуклости ее фасеточных глаз изучают добычу, записывая в память лицо Никанора и опознавательные знаки на его броне. Умирающий воин слышит прерывистое жужжание открытого канала связи: его убийца выгружает обнаруженные результаты своим далеким хозяевам.
Это добыча. Машина знает об этом из обрабатывающих процессов своего убийственно простого сознания.
Но это не та добыча.
Никанор подавляет боль. Он не прячется от нее, и он не позволяет ей пожрать себя. Боль ощущают только живые, а значит, о ней нечего сожалеть. Боль — это жизнь. Боль можно преодолевать до тех пор, пока человек — или трансчеловек — еще дышит. Он умрет, он знает об этом, но он не умрет с позором. Честь — главное, остальное неважно.
Кровь льется сквозь стиснутые зубы Никанора, когда боевая машина встряхивает его, стремясь сбросить с зазубренной руки-пики. Копье слишком глубоко застряло в его внутренностях, стиснутое между усиленными костями и пластиной брони, и ее никак не удается выдернуть. Левая нога Никанора ударяет об упавший болтер, керамит лязгает по покрытому метками смерти металлическому корпусу оружия. Даже если бы удалось извернуться и схватить болтер, не разорвав притом себя надвое, в нем не осталось патронов. Туманящимся зрением Никанор всё еще различает отметины горелых темных провалов на голове машины, там, где каждый его выстрел нашел свою цель.
Боевая машина опускает пику, бесцеремонно ударяя пронзенного воина о сухую землю, и ее когтистая нога с хрустом опускается на безвольное тело Никанора, ища опору. Скрип и поворот механических сочленений — пика выходит рывком, разбрызгивая осколки керамита и остывающую кровь.
Вместе с этим последний вздох покидает то, что осталось от тела Никанора. Он глядит вверх в бессильном молчании и не видит ничего в неумолимых зрительных сенсорах робота. Там нет ни намека на разум, равно как нет и никакой подсказки о том, кто мог бы сейчас смотреть сквозь сетчатку автоматона.
Его угасающий взгляд скользит к небу, теряя из виду сгорбленный и изъязвленный выстрелами панцирь его механического убийцы. Там, поднимаясь в кипящее боем небо, виден силуэт транспортного судна ученого.
Поэтично было бы сказать, что такова была последняя мысль Никанора, что последнее, что он видел — свидетельство победы. Ни то, ни другое не будет правдой. Последнее, о чем он думает — о поврежденном нагруднике своей брони, где так горделиво красовался символ Раптор Империалис: слоновой костью на золотисто-желтом. Последнее, что он видит — Мондус Оккулум, где под поверхностью Марса пылают подземные кузницы и цеха по производству снарядов, и откуда последний из боевых кораблей его братьев взмывает в небо.
Пыль начинает оседать из воздуха на его броню, на его разорванное тело, даже поверх его глаз, когда они вздрагивают в последний раз — но не могут закрыться.
Боевая машина отбрасывает тень на его труп, пока записывает его конец.
7.
Лэнд бежит; дыхание с хрипом вырывается у него изо рта, слюна брызгает с каждым вздохом. Его ботинки лязгают о причальный трап, который уже поднимается прямо под его полными паники шагами. Он не оглядывается: ни для того, чтобы попрощаться с космодесантником, ни для того, чтобы засвидетельствовать последние секунды жизни воина. Грохот стреляющего болтера Никанора — последнее, что Лэнд слышит перед тем, как люк закрывается с неотвратимым скрежетом.
Там, в новой темноте, он падает на четвереньки, позабыв о всяком достоинстве. Дрожащими руками стягивает с лица мультилинзовые автофокусные очки.
В безопасности, думает он. В безопасности.
И по какой-то причине он чувствует себя едва ли не предателем. Возможно, не столь просвещенные могли бы счесть это чувством вины. Угрызениями совести, присущими слабым людям — ведь он знает, что Никанор по-прежнему там, снаружи, расплачивается своей жизнью за спасение Лэнда.
Но прагматичность отметает все жалкие поползновения морали. Совесть и вина — концепции, созданные теми, кто слишком слаб, чтобы признать свои ошибки, кто пытается выставить свои колебания добродетелью.
Он должен выжить. Это — начало и конец рассуждений. Он значит бесконечно больше, чем один-единственный легионер. Действия самого Никанора доказывают это.
— Взлет начат, — произносит бесстрастный голос сервитора из вокс-системы. Транспортник начинает трястись и подниматься, лишенный всякого изящества.
Аркхэн Лэнд пробирается через сплошное море стонущих и раненых тел и усаживается, оперевшись спиной о стену. Сапиен издает совершенно несвойственный обезьянам писк, устраиваясь на плече хозяина.
6.
— Беги! — голос Никанора, даже ослабевший, перекрывает рев ветра. — Беги, чтоб тебя!
Он разворачивается, вскинув болтер к плечу, надеясь, что если и не его приказ, то хотя бы гордость и страх заставят техноархеолога двигаться. Боевая машина приближается широкими шагами, перепрыгивая через обточенные ветром камни, разбросанные на поверхности Марса, точно поваленные шаманские каменные круги Старой Земли.
И это — та же самая машина. Видны шрамы, которые Никанор уже оставил на ее броне болтером и бомбами там, в Месатанском комплексе. Она бежит на вывернутых коленями назад ногах, цепные клинки на ее конечностях завывают, сменив замолчавшие и опустевшие пулеметы.
Гремит болтер Никанора — тщетно. Разрывные заряды попадают в цель, взрываясь о черепную броню убийцы-преследователя, но лишь заставляют машину отдернуть в сторону голову с выпуклыми золотистыми глазами.
Он знает, что не может убить ее. Он знает, что ему не нужно это делать. Сигизмунд послал его сюда не для того, чтобы убить это создание.
Он бросает болтер в ту же секунду, когда дисплей на сетчатке сообщает, что у него не осталось больше патронов. Силовой меч вспыхивает в руках прежде, чем болтер успевает коснуться земли.
Машина-охотник могла бы обойти его вокруг, если бы так решили ее когнитивные процессы, но сенсоры угрозы мигают, напоминая об осторожности. Эта добыча уже помешала ей однажды, а время дорого. Нужно убить сейчас — иначе не удастся этого сделать никогда.
Машина бросается вперед, лязгая сочленениями ног. Суставы руки-копья напрягаются, отходя назад на поршнях. Она прыгает, испуская скрежет обрывков кода за неимением настоящего боевого клича.
Никанор отскакивает в сторону, перекатываясь в пыли и грязи, оскверняя свою поврежденную броню еще больше — скрывая гордые символы, что украшали керамит больше трех десятков лет. Из-за ран он двигается медленно, медленней, чем когда-либо прежде. Он поднимается на колени в тумане дезориентации, не глядя ударяет клинком вверх.
Клинок вонзается в цель. Вонзается глубоко, и силовое поле со злым шипением рассекает чувствительные механизмы. Летят искры — вместо брызг крови. Он чувствует, как машина над ним подается назад, ее синтетический разум напряженно отыскивает решения; меч, всаженный в ее бедренный сустав, угрожает обрушить машину на землю.
Он должен жить, думает Никанор, чувствуя во рту вкус крови. И он будет жить.
Он вытягивает меч из покалеченной боевой машины в гордом молчании, несокрушимый до последнего, оставляя громогласные боевые кличи воинам меньших легионов, которым нужно подобное бахвальство. Меч ломается у самой рукояти, когда машина с механическим воем делает шаг назад.
Никанор поднимается, поворачивается — и в этот же момент основное оружие убийцы-преследователя с громовым ударом пробивает нагрудник космодесантника. Оно ломает усиленную защиту его сросшихся ребер, лишает энергии боевой доспех, пронизывая силовой ранец за спиной. Оно уничтожает оба его сердца, два из трех легких, прогеноиды в его груди.
Он кашляет кровью, когда искалеченная машина подтаскивает его ближе, к своему нечеловеческому лицу. Он усмехается, слыша какофонию двигателей взлетающего транспортника.
— Он жив, — говорит он своему убийце. Это его последние слова. — Вы проиграли.
5.
Они почти уже добираются до точки эвакуации, когда Аркхэн Лэнд осознаёт, насколько серьезно ранен космодесантник. Воин уже не просто хромает, а спотыкается, сбиваясь с шага и останавливаясь; наконец он стягивает шлем, чтобы вдохнуть без фильтров респиратора. Под шлемом открывается смуглое лицо типичного для экваториальной Терры оттенка кожи, с запекшейся кровью вокруг стиснутых зубов. Лэнд в первый раз видит лицо воина. Он никак не комментирует это: ему всё равно.
С тех пор, как они вышли из подземного комплекса, они не замечали никаких признаков погони. Впереди, посреди ржавой пустыни, стоит орбитальный транспортник с опущенными причальными трапами, к которому устремляется сбивчивый поток эвакуирующихся и техники.
Это не тот корабль, который Лэнд предпочел бы для себя. Равно как он не хотел бы никоим образом быть связанным с тем отребьем, которое загружается на корабль, будь у него выбор. Но верно говорят, что нищим выбирать не пристало. То же самое можно сказать и о беженцах.
Сам не осознавая этого, Лэнд прикрывает Сапиена от нарастающего ветра, укутывая псибер-обезьяну в складках своей величественной алой мантии. Сапиен не возражает, только скалит клыкастую пасть, которой никогда не обладала ни одна настоящая обезьяна. Вероятно, это выражение можно счесть улыбкой.
— Космодесантник, — окликает его Лэнд, перекрикивая ветер.
— Всё в порядке, — отзывается возвышающийся над ним воин. Это, очевидно, ложь. Всё уж никак не в порядке. Никанор трогает разбитый керамит на своем боку. Бронированные пальцы окрашиваются красным.
— Вы не должны истекать кровью так сильно, — упрекает его Лэнд с ленивым азартом. — Я лично изучал данные по физиологии. В деталях.
— Мы истекаем кровью, — отвечает Имперский Кулак, — когда мы умираем. — Он указывает на сегментированный корпус эвакуационного корабля, стоящий под порывами ветра и вихрями песка. — Двигайся, техноархеолог Лэнд.
Но Лэнд не двигается. Он поправляет мультилинзовые очки на глазах, глядя назад — туда, откуда они пришли. Не в первый раз он жалеет, что не вооружен. Его коллекция древностей может похвастаться многими образцами археотех-оружия, в особенности жемчужиной собрания — прекрасным пистолетом со звуковыми поглотителями, вращающимися магнитными антеннами и способностью стрелять миниатюрными атомными бомбами. Но он — как и многие его вещи — находится не здесь. Существенная часть его бесценных находок уже в безопасности и ожидает его, как только он достигнет Железного Кольца, что окружает Марс священным нимбом орбитальных доков.
Но, несмотря на это, он уже составляет каталог бесчисленных ценностей, которые он был вынужден бросить сегодня на планете.
Эвакуация — такое грязное слово.
Сапиен шипит, укутанный в его мантию. Лэнд кивает, словно в этом звуке содержится какой-то смысл, и настраивает дальность своих очков, со щелчком проворачивая ручку сбоку.
— Космодесантник, — говорит он, глядя на пыльную равнину за ними. — Что-то приближается с южного гребня.
Итак, оно сумело последовать за ними через комплекс. Все эти запутанные петли и повороты, благодаря которым они надеялись оторваться от врага, оказались всего лишь бесполезным блужданием.
Раненый воин крепче сжимает в руках оружие, поворачиваясь. Лэнд слышит щелчок — линзы шлема Никанора перенастраиваются, сбрасывая приближение.
Здесь всё и кончится, думает Лэнд. Так или иначе, здесь всё и кончится.
— Иди к кораблю, — говорит космодесантник. И, когда Лэнд двигается медленной, измученной походкой, вместо того, чтобы броситься бегом, Никанор наконец не выдерживает. — Беги! — выкрикивает он, и в его голосе слышен треск ломающегося арктического льда. — Беги, чтоб тебя!
4.
Они идут по тоннелям, освещенным мигающими лампами — реакторы, питающие энергией Месатанский комплекс, отказывают один за другим, брошенные или уничтоженные предательством. Звук их шагов гулко отдается под сводами — усталая, шаркающая походка техноархеолога, слабеющая поступь Кулака.
Никанор уже не пытается скрывать свою хромоту. Жидкость сочится из его брони в тех местах, где по ней прошелся безжалостный вихрь пуль из орудий робота. Хуже всего — в средней части и на боку, и ему не нужны показания дисплея на сетчатке, чтобы это знать. Он чувствует изломанный металл, скребущий о раненую плоть — и металл внутри плоти — без всякой помощи предупреждений, агрессивно вспыхивающих на дисплее.
Он чувствует запах собственной крови, отдающий медью запах открытых ран — они не затягиваются с ожидаемой скоростью. Плохой знак.
— Ты говорил, нас ждет корабль, — замечает Аркхэн Лэнд, не оглядываясь на воина.
— Суб-орбитальный транспорт, — подтверждает Никанор.
— Звучит, точно какой-то абсурдный последний шанс для беженцев.
Именно так и есть, думает Никанор.
— Распоряжения были отданы, исходя из имеющихся возможностей.
— И кто же так распорядился? — техноархеолог, тяжело дышащий и укутанный в развевающуюся красную мантию, излучает ауру неодобрения. — Ты?
— Первый капитан Сигизмунд, — отвечает Никанор, — и Фабрикатор-Локум Загрей Кейн.
Лэнд по-прежнему не оборачивается, но Никанор различает усмешку в его голосе:
— Теперь уже Фабрикатор-Генерал Кейн, готов поспорить. Да хранит нас Омниссия от его утомительной скуки и ограниченного восприятия.
Никанор оглядывается, смаргивая льющийся в глаза пот, смотрит в мигающую лампами глубину коридора позади. Он не видит ничего. На дисплее на его сетчатке нет новых предупреждений, кроме тех, что настойчиво напоминают о его ранах. Сканер ауспекса ничего не обнаруживает.
Они движутся вверх через комплекс, проходя один коридор за другим. Никанор чувствует, как наливаются свинцом руки и ноги: его тело постепенно растворяет в себе жгучий адреналин боевых наркотиков, введенных в организм. Сила, которую они дарили ему на протяжении последних часов, капля за каплей покидает его, сменяясь тупой болью в ранах.
— Я никогда не встречался с подобными автоматами прежде, — замечает Никанор.
Аркхэн Лэнд поворачивает лицо с резкими чертами к своему закованному в броню спутнику. В полуприкрытых тяжелыми веками глазах ученого искрится веселье.
— Космодесантник со страстью к болтовне? Ну надо же. Нет предела удивлению.
Никанор хмурится.
— Мне нужны ответы, а не разговоры.
Лэнд отвечает неприятной улыбкой, прежде чем вновь отвернуться, глядя в тоннель впереди. Псибер-обезьяна на его плече шумно грызет стальной слиток.
— Это Воракс, — важно поясняет техноархеолог. — Конкретно этот был модифицирован кем-то из аристократии кузниц, чтобы служить его или ее целям, но корпус принадлежит автоматону Воракса. Их почти уже не применяют в армиях Великого Крестового похода. Мы выпускаем их в города-кузницы, когда перенаселение становится проблемой. — Они также, — добавляет он надменно, — иногда используются для протоколов убийства. Но только против целей с достаточно высоким приоритетом.
Никанор слышит гордость в голосе ученого. Поистине, высокомерие этого человека не знает границ.
— Кому нужна твоя смерть, техноархеолог Лэнд? Тем мужчинам и женщинам, которых ты так хотел встретить в одиночку, оставшись здесь?
Ученый почесывает лысый затылок — почему-то Никанор замечает, как псибер-обезьяна повторяет жест, почесывая собственную голову.
— Этот вопрос выдает твое потрясающее невежество, космодесантник. Многие из моих коллег обрадовались бы, узнав, что я испустил последний вздох. Не все, разумеется. Но достаточно многие из них. По обе стороны этой новой войны.
Никанор хмыкает, чувствуя новую волну боли. Лэнд принимает это за вопрос.
— И почему же, спросишь ты? — продолжает техноархеолог, хотя Никанор не спрашивал ничего подобного. — Потому что я — Аркхэн Лэнд. Зависть ведет их. Зависть, основанная на их собственной неуверенности. Полагаю, это объясняет всё.
Имперский Кулак не отвечает. Он уже видел, как немодифицированные люди вели себя таким образом — даже наиболее самоуверенные из них склонны болтать от страха в тяжелые времена.
Когда они выходят наконец в неверный свет марсианского рассвета, перед ними простираются солончаки Зетек.
Никанор указывает на возвышенность впереди.
— Корабль ждет за тем гребнем.
3.
По правде говоря, сложно не чувствовать себя оскорбленным. Один-единственный космодесантник.
Месатанский комплекс раскрывается и разворачивается перед ними чередой скрежещущих дверей, напоминающих шлюзы космического корабля — Аркхэн Лэнд склонен объяснять эту особенность конструкции скорее защитой от радиации и катастроф, чем требованиями безопасности. Учитывая всё, что происходит сейчас на Марсе — безумие, безуспешно прикрывающееся знаменем революции, — он не удивлен, что комплекс автоматически законсервировался.
— За нами идут, — в какой-то момент говорит космодесантник.
Лэнд, не слышавший ничего, устало вздыхает. Они идут слишком быстро. У него нет аугментаций. В горле пересохло. Ноги болят.
Техноархеолог и его спутник движутся быстро, стук их шагов звучит эхом в пустых колоннадах. Не слишком воодушевляющее зрелище, без сомнения. Хотя он использовал заброшенный комплекс только в качестве подземного перехода ради удобства, Лэнд помимо воли испытывает меланхолическое раздражение. Пустота напоминает ему о подземных мантийных городах, которые он так жадно исследовал, где его единственными спутниками в Поиске Знания были защитные системы забытых эпох и спокойствие его собственных мыслей.
Суждено ли ему еще испытать подобный покой?
И насколько еще хватит энергии в Месатане? Лишенные присмотра рабов комплекса горгульи фильтрационной системы, установленные в каждом зале, рано или поздно перестанут перегонять воздух. Всякий, оставшийся здесь, через несколько дней наверняка умрет от удушья.
И это, думает Лэнд, будет поистине бессмысленным местом для гибели.
Спасаться бегством от своих же собственных коллег, не меньше. Омниссия, смилуйся — это возмутительно настолько, что становится смешным.
Имперский Кулак ведет его через мост, вытянувшийся над помещением склада, где тысячи ящиков и контейнеров сложены внизу, будто город.
Один-единственный космодесантник...
Лэнд набирает воздуха, чтобы спросить, почему Имперский Кулак один, почему единственного воина посчитали достаточным для его сопровождения и защиты... когда их преследователь выходит из тени.
Воракс наносит удар, когда они успевают наполовину преодолеть мост — им некуда отступать, и его жестокое, почти звериное сознание понимает, что они вряд ли могут спрыгнуть с такой высоты.
Они замечают его, когда полотно моста содрогается на опорах, и оба — и Лэнд, и Кулак — срываются на бег. Лэнд бросается вперед в безумном порыве — он ни на секунду не верит, что машина явилась спасти его, — а легионер немедленно разворачивается в ту сторону, откуда они пришли.
Имперский Кулак проносится мимо Лэнда размытым силуэтом, его броня отзывается низким гулом; техноархеолога сопровождает хлопанье развевающейся мантии и обезьяний вой (последний исходит от Сапиена). Даже убегая ради спасения своей жизни, Лэнд чувствует смешанный с ужасом стыд — как мог он поверить, что они в самом деле навсегда избавились от преследователя.
— Встань за мной, — приказывает Кулак.
Лэнд повинуется, не задумываясь. Воракс переходит на бег, неуклюже-изящно наклоняясь вперед; выпуклые сенсоры его глаз не сводят с них холодного хищного взгляда. Его многоствольные пулеметы оживают, вращаясь, руки-копья отходят назад, словно в предвкушении охоты, готовясь ударить.
Имперский Кулак стоит между Лэндом и автоматоном. Космодесантник стреляет первым.
Лэнд никогда прежде не видел Астартес в бою. Не в визуальных записях, собственными глазами. Несмотря на весь вклад, который внесла его работа — по правде говоря, здесь неплохо подошло бы слово «революция», — в арсенал боевой техники Легионов, сами воины и их разнообразные способности никогда особенно не интересовали его — разве что в том смысле, насколько проявился гений Омниссии в их создании. Он изучал их физиологию, насколько это было возможно, но немалая часть этой информации была запечатана Имперским эдиктом, а многое из того, к чему удавалось получить доступ, оказывалось не более чем пропагандой.
На этом он и оставил попытки. Не то чтобы это его волновало.
Война, с точки зрения Аркхэна Лэнда, всегда была невыносимо скучным занятием.
Лэнд увлечен тем, как вновь открытые секреты прошлого могут улучшить будущее, а не утомительной жестокостью настоящего. Космодесантники — всего лишь инструменты, и они исполняют свою роль с тяжеловесной самоуверенностью.
Тем не менее, этот — впечатляющий образец боевого искусства. Он открывает огонь с оглушительным грохотом болтера, и каждый выстрел ударяет в пластины брони Воракса без единого промаха. Вместе с этим он продолжает отступать, держась между машиной и ее целью, вздрагивая и покачиваясь под стрекочущими очередями пулеметов — и всё же не падая.
От брони Имперского Кулака летят искры. Керамитовые осколки, дымясь, осыпаются на мост. Его просверливают. Другими словами невозможно описать происходящее с воином уничтожение. Его просверливают выстрелами.
Пули с визгом проносятся мимо Лэнда, укрыващегося в тени воина. Они звенят, отскакивая от ограждения моста — всего в каких-то дюймах рядом.
Но болтер по-прежнему стреляет.
— Никанор... — говорит Лэнд. Это — первый и последний раз, когда он называет Имперского Кулака по имени.
Никанор стреляет, держа болтер в одной руке, и его кровь мельчайшими брызгами разлетается в воздухе. Свободной рукой он тянется за спину, к закрепленной там мелта-бомбе.
— Беги, — приказывает космодесантник и достает бомбу.
— Это не...
— Для моста. — Никанор держится так, что его бронированный наплечник повернут к приближающемуся врагу, и шлем наполовину скрыт за ним. — Не для машины. Беги.
Он собирается взорвать м...
Лэнд бежит.
2.
— Ты — техноархеолог Аркхэн Лэнд, — говорит Никанор.
Это — не вопрос. Человек, к которому он обращается — хрупкого сложения, с редкими волосами, носит мультилинзовые широкоспектральные очки, сдвинутые высоко на лоб, одет в многослойную мантию старшего адепта поверх более практичного дорожного костюма и потрепанной брони марсианских странников, и ему составляет компанию псибер-обезьяна, глядящая на Никанора со щелчками глаз-пиктеров.
К тому же черты лица человека в точности совпадают с изображениями, которые Никанор сохранил на своем дисплее. Это, несомненно, Аркхэн Лэнд.
Никанор понимает, что человек напуган: его выдает учащенное сердцебиение и вспотевший от страха лоб. Но он и не лишен гордости; да, Аркхэн Лэнд не воин, и он боится за свою жизнь — за весь свой образ жизни, — но он всё же гордо выпрямляется, несмотря на дрожащие руки и ноги.
Это хорошо, думает Никанор в своей бесстрастно-довольной манере. Хорошо восхищаться кем-то, за кого тебе, возможно, придется умереть.
— Это я, — отвечает человек с пронзительным взглядом. — И я осмелюсь спросить — на чьей ты стороне, космодесантник?
Никанор напрягается, слыша оскорбительные слова — хотя, учитывая обстоятельства, они более чем понятны.
— Я — сержант Никанор Туллус, Седьмой легион.
Лэнд презрительно усмехается, не принимая ответ.
— Это не говорит мне ничего, кроме твоего имени и твоего происхождения, космодесантник.
— Я верен Императору.
На это техноархеолог выдыхает — нечто среднее между вздохом облегчения и раздраженным хмыканьем.
— В таком случае, надо полагать, ты явился «спасти» меня. Что ж, хотя твои усилия отыскать меня и похвальны, но всё же напрасны. Я не оставлю мой родной мир. Священный Марс охвачен пламенем раскола, не спорю, но это — мой дом.
Никанор ожидал этого. Он тратит драгоценные секунды, осматривая лабораторию, разыскивая любой намек на оружие, способное навредить ему. Но среди едва ли не сверхъестественного беспорядка не обнаруживается почти никакой угрозы. Аркхэн Лэнд — прославленный гений, но если его разум столь же лишен порядка, как место его обитания, то гений, скрытый за этим безрадостным лицом, — поистине хаотичен.
— Мои братья участвуют в обороне и эвакуации кузницы Мондус Оккулум. Я был назначен...
Лэнд хрипло смеется, перебивая пояснения Никанора.
— О благородные легионеры! Пришли спасти свои драгоценные мастерские оружия и ограбить всё, что можете, прежде чем оставить Первый Мир-кузницу гореть, так?
— Я отказываюсь спорить с тобой, техноархеолог Лэнд. Нас ждет корабль, спрятанный на равнине Зетек. Желательны скрытность и осторожность, поэтому ты не будешь пользоваться транспортом. Ты доберешься до Зетека через Месатанский механический комплекс и там погрузишься на корабль. Оттуда ты будешь переправлен к Железному Кольцу и далее на Терру.
Лэнд скалит зубы. Это не улыбка — на сей раз. Даже не насмешка.
— Я не могу оставить мою работу без присмотра, космодесантник.
Псибер-обезьяна, раскачиваясь, перебирается по ряду балок, подвешенных под потолком лаборатории. Похоже, что они сконструированы специально для этого. Пока воин и ученый разговаривают, обезьяна пересекает комнату и прыгает на плечо своему хозяину.
— Если ты останешься здесь, — говорит Никанор, — вероятно, ты будешь казнен нашими врагами. Убийцы могут быть уже в пути.
— Омниссия защитит меня, — отвечает Лэнд, благочестиво и искренне складывая Знак Шестеренки сцепленными пальцами.
— Регент самого Императора отправил мой легион сюда, Аркхэн Лэнд. Возможно, мы и есть та защита, о который ты говоришь и молишься.
— Мета-спиритуалистическая философия от закованного в керамит громилы? Как будто мятежа, раздирающего эту планету, мне было недостаточно для удивления! Нет, идиот ты терранский, я никуда не иду.
Не реагируя на его упорство, Никанор предпринимает еще одну попытку.
— Также существует большая вероятность, что, если войска предателя Фабрикатора-генерала не казнят тебя, они возьмут тебя в плен.
Что-то — некая эмоция, которую Никанор не способен прочесть — мелькает в глазах ученого.
— Это очевидная возможность.
— И ты понимаешь, — продолжает воин с нечеловеческим спокойствием, — что подобное нельзя допустить.
— А, — теперь в голосе Лэнда звучит простое отвращение. — Я знаю слишком много, да? Нельзя позволить мне перейти на другую сторону. В этом дело?
Никанор ничего не говорит. Он достает болтер и целится в голову Аркхэна Лэнда.
1.
— Он должен выжить, — говорит Сигизмунд.
Никанор вслушивается в его слова; слова, которые на самом деле — приказ. Его лицо — как и лицо каждого из присутствующих воинов — залито мерцающим светом тактического гололита. Изображения вращаются в воздухе над столом-проектором, повторяя свой медленный танец раз за разом и изменяя освещение.
Они высадятся на планету через час. Они уже знают всё, что необходимо знать. Осталось только распределить зоны высадки, выбрать, кто из воинов куда отправится.
Одна из сторон тактического дисплея полностью занята информацией об Аркхэне Лэнде.
Тот самый Аркхэн Лэнд. Исследователь и ученый, организовавший так много экспедиций в древние инфо-крипты в недрах коры и мантии Марса. Человек, вернувший зачатки антигравитационной технологии нарождающемуся Империуму; человек, ответственный за находку и распространение схем, что привели к массовому производству «Рейдеров» и «Спидеров», которые теперь тысячами стоят на вооружении Легионов.
«Лэнд Рейдеры». «Лэнд Спидеры». Эти боевые машины даже названы в его честь.
Суровый, холодный взгляд Первого капитана падает на Никанора. Он чувствует взгляд Сигизмунда прежде, чем замечает его, и, встретившись со своим маршалом глазами, может лишь кивнуть.
— Он должен выжить, — повторяет Сигизмунд.
Никанор кивает.
— И он выживет.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Надо написать уже про мобилоересь, в которую мы так славно упоролись (=
Вообще, игрушка называется «Horus Heresy: Legions» и существует пока только в телефоне (кстати, на днях обещают выпустить версию для PC). Происходят там, как несложно догадаться, битвы космодесанта. Пошаговые и карточные. И это весело.
Примерно так это выглядит.
Во мраке далекого будущего...Пока что события там развиваются не очень быстро — из всех сражений Ереси мы имеем только два и всё еще торчим в системе Исстван — и легионы, соотвественно, есть не все. Впрочем, обещают вот-вот добавить следующую кампанию (надеюсь, там будет Калт, хочупожмякать посмотреть на Несунов).
С другой стороны, сначала было вообще всего четыре легиона, и ничего, справлялись как-то. А сейчас уже десять, плюс Механикум, хаоситы и армия как отдельные фракции. Ми (=
Есть тактика как ключевой пункт геймплея, причем у всех легионов своя специфика, и ее надо учитывать, иначе получается грустненько. Зато если помнишь, чем тебя может упящить конкретный легион и чем можешь упящить ты в зависимости от выбранной колоды — гораздо веселее становится просчитывать стратегию.
Отдельно доставляет, конечно, что всё это не просто так, а в полном соотвествии с каноном. У Детей Императора есть спец-абилка «совершенство», Саламандры жгут, воронята умеют напрыгивать из засады (=
Знакомые лица (=
Озвучка! За озвучку я готов простить разработчикам абсолютно всё(хотя у меня и претензий-то к ним не так много, основная — завязывайте уже с Исстваном-5, сколько можно его тянуть).
Голоса прекрасны, интонации тоже (чего стоит один Фабий, проникновенно предлагающий «улучшить твое тело», или Ингетель, обещающий отвести в Око Ужаса). Реплики — да — канонные, местами прямо дословно из книжек. У некоторых персонажей бывают уникальные диалоги, если повезет их столкнуть в одном поединке.
Это вот Локен, ага. Его, кстати, выдают дефолтом вместе с пачкой хорусят, как начальный набор войск.
Новых персонажей и войска можно покупать (тут на сцену выходит донат, конечно, но игровой валюты в принципе реально накопить), плюс из ящиков по нескольку раз в день что-нибудь да выпадает, плюс бонусные штуки за ивенты. Набрать приличную армию можно абсолютно бесплатно, и даже не одну.
Поначалу в изображениях попадались довольно жуткие картинки, но потом разработчики взяли лапки в лапки и арты явственно получшали. Персонажи, надо отметить, абсолютно все не взяты с потолка, а где-нибудь да упоминались, даже если это вариант «один абзац на полях рулбука» или «три строчки в очередной книжке». Понятно, что с нашим бескрайним бэком это вполне выполнимо и даже логично, но все-таки вызывает уважение.
И да, там есть Лотара! И она очень клевая (=.
Ну окей, одна претензия есть: локализация. Она делалась явно левой ногой, вплоть до тупо несогласования падежей (в переводах игр вообще регулярно творится бардак, подозреваю, потому что бюджет на них выделяют по остаточному принципу).
С другой стороны, из-за кривизны перевода часто получается очень смешно. Но про это я отдельный пост напишу, оно того заслуживает (=.
Противники подбираются рандомно, поэтому бывает и вот такое.
Короче. Кто любит Ваху и кому не влом упороться по тактике легионов — всячески рекомендую, отличная штука.
Вообще, игрушка называется «Horus Heresy: Legions» и существует пока только в телефоне (кстати, на днях обещают выпустить версию для PC). Происходят там, как несложно догадаться, битвы космодесанта. Пошаговые и карточные. И это весело.
Примерно так это выглядит.
Во мраке далекого будущего...Пока что события там развиваются не очень быстро — из всех сражений Ереси мы имеем только два и всё еще торчим в системе Исстван — и легионы, соотвественно, есть не все. Впрочем, обещают вот-вот добавить следующую кампанию (надеюсь, там будет Калт, хочу
С другой стороны, сначала было вообще всего четыре легиона, и ничего, справлялись как-то. А сейчас уже десять, плюс Механикум, хаоситы и армия как отдельные фракции. Ми (=
Есть тактика как ключевой пункт геймплея, причем у всех легионов своя специфика, и ее надо учитывать, иначе получается грустненько. Зато если помнишь, чем тебя может упящить конкретный легион и чем можешь упящить ты в зависимости от выбранной колоды — гораздо веселее становится просчитывать стратегию.
Отдельно доставляет, конечно, что всё это не просто так, а в полном соотвествии с каноном. У Детей Императора есть спец-абилка «совершенство», Саламандры жгут, воронята умеют напрыгивать из засады (=
Знакомые лица (=
Озвучка! За озвучку я готов простить разработчикам абсолютно всё
Голоса прекрасны, интонации тоже (чего стоит один Фабий, проникновенно предлагающий «улучшить твое тело», или Ингетель, обещающий отвести в Око Ужаса). Реплики — да — канонные, местами прямо дословно из книжек. У некоторых персонажей бывают уникальные диалоги, если повезет их столкнуть в одном поединке.
Это вот Локен, ага. Его, кстати, выдают дефолтом вместе с пачкой хорусят, как начальный набор войск.
Новых персонажей и войска можно покупать (тут на сцену выходит донат, конечно, но игровой валюты в принципе реально накопить), плюс из ящиков по нескольку раз в день что-нибудь да выпадает, плюс бонусные штуки за ивенты. Набрать приличную армию можно абсолютно бесплатно, и даже не одну.
Поначалу в изображениях попадались довольно жуткие картинки, но потом разработчики взяли лапки в лапки и арты явственно получшали. Персонажи, надо отметить, абсолютно все не взяты с потолка, а где-нибудь да упоминались, даже если это вариант «один абзац на полях рулбука» или «три строчки в очередной книжке». Понятно, что с нашим бескрайним бэком это вполне выполнимо и даже логично, но все-таки вызывает уважение.
И да, там есть Лотара! И она очень клевая (=.
Ну окей, одна претензия есть: локализация. Она делалась явно левой ногой, вплоть до тупо несогласования падежей (в переводах игр вообще регулярно творится бардак, подозреваю, потому что бюджет на них выделяют по остаточному принципу).
С другой стороны, из-за кривизны перевода часто получается очень смешно. Но про это я отдельный пост напишу, оно того заслуживает (=.
Противники подбираются рандомно, поэтому бывает и вот такое.
Короче. Кто любит Ваху и кому не влом упороться по тактике легионов — всячески рекомендую, отличная штука.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, глубина-глубина, я не твой
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Переставлял тарелки в кухне и поймал себя на мысли, что керамит брони должен звенеть примерно так же (на самом деле вряд ли, керамитовое там покрытие, а под ним пласталь и адамантий, но). Теперь из головы не выходит образ космодесантников, которые сталкиваются и дребезжат, как куча посуды (=
А как это, должно быть, красиво звенит от выстрелов... Ну, не болтером, конечно — болтер разносит вдребезги, но вот если обычная пуля попадает, скажем, в нагрудник... Некоторые легионы могут еще и соревноваться среди себя в красоте звучания (=
А как это, должно быть, красиво звенит от выстрелов... Ну, не болтером, конечно — болтер разносит вдребезги, но вот если обычная пуля попадает, скажем, в нагрудник... Некоторые легионы могут еще и соревноваться среди себя в красоте звучания (=
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Название: Резня
Оригинал: Massacre, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 5207 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Талос Валкоран, воины Первого Когтя
Категория: джен
Жанр: драма, экшн
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Отвергнутые другими легионами после уничтожения родного мира, Повелители Ночи сражались без своего примарха много лет. Но теперь Ночной Призрак вернулся и ведет их на отдаленный мир Исстван V, где разворачивается великое предательство. И вскоре мрачные легионеры Первого Когтя будут вынуждены принять свою темную судьбу.
Скачать: .doc | .epub
— Нас вызвали, — сказал Малхарион. — Не приписанные к нам подразделения Армии. Не ауксилию. Не Механикум. Только нас.
Командующий флотом начал совет этими словами, зная, что немало воинов захотят откликнуться на них.
— Того требует от нас высший источник власти, — продолжил он.
— Император? — вставил вне очереди один из его воинов. Как и следовало ожидать, из рядов ему отозвались приглушенными смешками.
— Высший источник власти из признанных нами, — уточнил капитан Малхарион — без тени улыбки. Он отличался суровостью, и не в его привычках было показывать веселье даже в тех редких случаях, когда он действительно его испытывал.
Военные советы Малхариона были неформальными собраниями, хотя и подчинялись определенному протоколу. К вящему раздражению подчиненных ему офицеров, Десятый капитан Восьмого легиона порой считал нужным менять этот протокол без всякого предупреждения, заимствуя традиции этикета из других культур и даже других легионов — руководствуясь, судя по всему, случайными порывами.
Сам он утверждал, что это побуждает его сородичей опробовать новый взгляд на планирование и проведение военных действий. Многие из его братьев были уверены, что он делал это просто из извращенной склонности к эклектике.
В этот раз он предпочел искаженное подражание обычаю Лунных Волков — согласно ему, воины должны были помещать в центр некий знак или символ, чтобы указать, что они хотят обратиться к своим братьям. На борту «Мстительного духа» офицеры Лунных Волков, как правило, клали на центральный стол свое оружие или шлемы и ожидали разрешения говорить. Здесь, на военном совете Восьмого легиона на борту «Завета крови», Малхарион постановил, что его офицеры вправе использовать лишь знаки, взятые с тел павших врагов.
Здесь было почти пятьдесят офицеров: капитаны кораблей, центурионы, чемпионы — все в сопровождении своей связанной клятвой почетной стражи и личных адъютантов; таким образом, в целом под знаменами четырех рот собралось около двух сотен воинов.
Каждому из присутствующих Повелителей Ночи, невзирая на звание, было позволено говорить, и это означало, что в черепах — их использовали в качестве знаков — не было недостатка. На столе грудой лежали вытянутые, искаженных пропорций черепа ксеносов, на каждом из которых были выцарапаны или нарисованы извилистые рунические буквы сладкозвучного нострамского языка. Среди трофеев из очищенной кости то и дело попадалось экзотическое оружие и фрагменты брони, принадлежавшие погибшим человеческим культурам, — из миров, которые Восьмой легион либо привел к Согласию, либо уничтожил.
Талос оглядел мешанину траурных трофеев, сваленную на стол неаккуратными кучами. Если Лунные Волки, следуя этой традиции, и придерживались какого-то порядка, то в исполнении Повелителей Ночи его не было и в помине. Без эйдетической памяти космодесантников невозможно было бы вспомнить, кому из воинов принадлежала та или иная реликвия.
Держа шлем подмышкой, молодой апотекарий вдыхал теплый, затхлый воздух, почти не циркулирующий в похожем на пещеру зале. Сладковатая вонь тревожила его ноздри — нечто сродни запаху испортившейся еды и приторного мускуса. Запах был для Талоса скорее надоедливым, чем неприятным; не для того вступали в легион Повелителей Ночи, сражаясь в его битвах и путешествуя на его кораблях-склепах, чтобы отшатываться в отвращении от смрада разлагающейся плоти.
Талос бросил быстрый взгляд на сотни трупов, висевших под потолком на прочных цепях. Большинство из них принадлежали людям или эльдар; их броня была расколота выстрелами болтеров и рассечена клинками, и многие из них превратились уже в обтянутые кожей скелеты в разбитых доспехах. Некоторые были подвешены за запястья и шеи; другие — за щиколотки, и их мертвые руки свисали вниз, будто тянулись к собравшимся офицерам в безмолвной мольбе. Многие из тел были обмотаны цепями полностью, напоминая коконы, свитые по прихоти некоего невозможного голодного металлического паука.
Апотекарий вновь перевел взгляд темных глаз на собрание. В воздухе над заваленным реликвиями столом висело гололитическое изображение армады Повелителей Ночи, показывая пятнадцать кораблей различных классов, сопровождавших «Завет крови». Талос отыскал центральный корабль, ставший его домом с тех пор, как он покинул Нострамо так много лет назад, — очерченный голубым светом и чуть мерцающий, плывущий в общем строю. Меньшие крейсера и фрегаты сопровождения кружили в медленном танце по периметру своего флагмана, а три других боевых корабля Повелителей Ночи держались около «Завета» в сердце армады.
Талос видел гибель своего родного мира с командной палубы «Завета».
Он стоял там со своими ближайшими братьями больше двадцати лет назад, когда Восьмой легион обрушил огонь на мир, породивший их, и расколол его на части гневом десяти тысяч орудий.
Это было последнее великое собрание Повелителей Ночи. Если и была в этом факте радость, то горькая.
Из всех восемнадцати легионов мало кто избегал общества собственных братьев столь же часто и с таким же умением, как Восьмой. Многие имперские командующие говорили, что они не слишком хорошо сотрудничают с другими, но но в истине было чуть больше мрачной иронии.
Повелителям Ночи едва ли удавалось сотрудничать даже друг с другом.
Апотекарий Талос моргнул — нечеловечески медленно — и обратил лишенные радужки глаза на тех, кто стоял вокруг стола. Офицеры всех четырех рот, составлявших 2901-й Экспедиционный флот, были созваны на срочное совещание. И только воины легиона присутствовали здесь. Равные им по званию командиры из Имперской Армии и офицеры ауксилии, которые верно — пусть и испытывая неудобства — служили рядом с ними на протяжении нескольких последних кампаний, остались на борту собственных кораблей.
Если не считать непрерывного низкого гула активной силовой брони, среди собравшихся воинов царили тишина и молчание. Ни слова, ни шепота не срывалось с их губ. Они ждали, неестественно затихнув — не благодаря дисциплине, но в холодном предчувствии.
Что-то было не так. Все они ощущали это.
Висящие на цепях черепа загрохотали о броню Малхариона, когда командующий флотом набрал код на панели управления центральным гололитическим проектором. Схема флота рассыпалась искрами и погасла, и другое изображение обрело аудиовизуальную форму над грудой кровавых трофеев.
Первый капитан Яго Севатарион, Претор Нокс Восьмого легиона, стоял там, сотканный из ломанных лучей света. Его шлем с высоким гребнем висел у бедра, а копье — почти столь же прославленное в легионах, как и сам воин, — опиралось о плечо. Двое его терминаторов-Атраментар застыли статуями по обе стороны от него, их деактивированные силовые когти оставались безмолвными и неподвижными. Бледные лица воинов, окружавших Талоса, обратились к гололиту, и призрачный свет окрасил их белую кожу болезненным синеватым оттенком.
— Братья Восьмого легиона, — произнес Севатар; помехи вокс-передачи придавали его голосу шипящие нотки. — Где бы вы ни были на просторах этой лицемерной империи, какие бы кампании ни вели ее именем, наш отец требует, чтобы вы все немедленно присоединились к «Приходу ночи».
Талос отметил, как жизненные показатели воинов его взвода на нартециуме подскочили вверх, когда Первый капитан заговорил снова.
— Время пришло. Всем флотам — курс на систему Исстван.
Флот расходился без всякого порядка. Боевой корабль «Заклятый» отошел первым; пылая двигателями, он вывернулся из строя и тут же принялся штурмовать барьер между материальным миром и областью за завесой.
На палубах кораблей, еще идущих в общем строю, взвыли тревожные сирены, но к тому времени, как суда сопровождения попытались разойтись перед убегающим «Заклятым», было уже слишком поздно. Машины в сердце корабля сработали, окутывая его металлическую кожу разрядами варповых молний, и «Заклятый» нырнул в разорванную им дыру в реальности.
Два ближайших эсминца, оба несущие по несколько тысяч человек экипажа, оказались безжалостно втянуты следом. Чудовищные вихри эктоплазменного дыма, пронизанные молниями и бурлящие кричащими лицами, цеплялись за беспомощные, содрогающиеся корабли. Жадные щупальца шторма увлекли их — неподготовленных и незащищенных — в глубины варпа вслед за «Заклятым».
Талос наблюдал за этим с мостика «Завета крови». Он оперся о перила, окружавшие приподнятую центральную платформу, где командный трон Малхариона царил над всей палубой. Ничто в его лице не дрогнуло, когда он смотрел на беспомощные корабли, кувыркающиеся в потоках варпа, несущиеся к неминуемой гибели вопреки всем усилиям их двигателей. Он лишь на мгновение подумал о тысячах мужчин и женщин на борту этих кораблей, чьи вопли наполнили коридоры, пока кипящая кислота нереальности заливала незащищенные палубы.
Возможно, это была быстрая смерть — но она вмещала бесконечность страданий души в последние мучительные секунды.
«Завет крови» начал собственные маневры. Палуба под ногами Талоса содрогнулась. Сервиторы склонились над своими станциями, подчиняясь запрограммированным инстинктам, а экипаж напрягся, готовясь к погружению в Море Душ.
Отовсюду из динамиков под готическим потолком командной палубы начали раздаваться запросы от остального флота — требования подтвердить приказ или пояснить ситуацию. Все они затихли, повинуясь короткому жесту Малхариона, терпеливо и неподвижно восседавшего на своем троне.
Талос почувствовал, как один из его братьев подошел ближе — ощутил низкий гул активной брони. Он знал, кто это, даже не глядя на маркеры расстояния на своем нартециуме. Умение различать братьев-по-взводу, полагаясь лишь на инстинкты и привычку, давно стало второй натурой: их шаги звучали с разной частотой, запах их пота отдавал разными оттенками, и даже их дыхание подчинялось разному ритму. Восприятие космодесантника непрестанно снабжало его лавиной информации.
— Брат, — произнес Вандред Анрати, становясь рядом с ним.
— Сержант, — отозвался Талос. Он не отводил взгляд своих черных глаз от кувыркающихся кораблей, теперь наполовину поглощенных нематериальным огнем.
Сержант Анрати обладал тонкими точеными чертами лица; его зубы были подпилены по обычаям поклоняющихся ночи племен, что обитали за пределами утопающих в преступности городов Нострамо. Несмотря на варварское происхождение, его выдержке и самоконтролю завидовали многие воины; мало кто мог управлять истребителем с таким же спокойствием или командовать орбитальным сражением с той же терпеливой точностью.
Он возглавлял оперативный штаб капитана Малхариона и нередко давал командующему советы в стратегии космических боев.
— То еще зрелище, верно? — спросил он.
Талос не ответил. Прежде подобные разрушения затронули бы струны мрачного восхищения в его душе. Прежде, даже причиняя необходимые мучения пленникам легиона во время пыток, он чувствовал, что его действия справедливы. Боль и страх подчинялись некоей цели, имели смысл. Они не были случайны.
Но после того, как он видел, как горит и распадается на части его родной мир, его способность к состраданию словно бы угасла. По правде говоря, Талос не восхищался и не оплакивал трагедию, которая разворачивалась сейчас перед ним. Он вообще мало что чувствовал, кроме разве что смутного любопытства — выплюнет ли варп однажды поглощенные корабли обратно в реальность, и какие именно повреждения могут постичь их в его бурных потоках.
Палуба с силой содрогнулась под далекие раскаты грома. Бортовые орудия, понял Талос. «Завет крови» стрелял по собственному флоту.
Это, наконец, заставило его набрать воздуха и задать вопрос — что происходит.
— Почему? — спросил он, поворачиваясь, чтобы взглянуть в глаза сержанту.
Анрати усмехался чаще, чем большинство его братьев. Он усмехнулся и сейчас, демонстрируя изящно подпиленные зубы. Ему не нужно было уточнять, о чем именно спрашивает апотекарий.
— Потому что я отдал приказ, и капитан Малхарион подтвердил его.
— Почему? — повторил Талос. Он прищурился в раздраженном любопытстве. Ему нужны были ответы, а не очередные пляски Анрати вокруг семантики.
— Если мы убьем их сейчас, — сказал сержант, — нам не придется убивать их позже.
Это не обмануло апотекария. Талос хмыкнул, вновь переводя взгляд на широкие экраны окулуса, где теперь видны были горящие останки их кораблей сопровождения, умирающих в черной пустоте между мирами, распадающихся на части в тщетных попытках отползти прочь. «Завет» был рожден в небесах над священным Марсом и благословлен сонмом орудий, способных стирать в пыль города. У доверявших им кораблей союзников, лишенных щитов, не было ни единого шанса.
— Мы делаем это из чистой злобы, — сказал Талос. В висках начинала пульсировать боль, оплетая отвратительной паутиной его мозг. — Мы могли бы ранить тех, кого не можем обратить на свою сторону. Мы могли бы попросту бежать, ведь они никогда не угонятся за нами, даже если бы знали о нашей цели. Но вместо этого мы расстреливаем их — из злобы.
Анрати пожал плечами — то ли соглашаясь, то ли возражая.
— Тебе жаль их, Талос?
«Жаль ли мне?» На мгновение, на кратчайший вздох, он задался этим вопросом. Тот мальчик, которым он был давным-давно, до того, как встал, облаченный в полночь, рядом со своими братьями... этот мальчик мог бы смотреть на то, что он видел, в благоговейном ужасе. До того, как сопереживание — вместе с состраданием — стерлось и рассыпалось в прах в его душе.
Он поймал себя на том, что улыбается этой мысли.
— Ты знаешь, что мне не жаль, — сказал Талос.
— Тогда почему же я слышу неодобрение в твоем голосе?
— Мое отвращение — скорее философской природы. Если мы разрушаем из злобы, а не ради цели или необходимости, мы доказываем, что мы — именно то, что приписывают нам другие легионы. Если мы продолжим убивать без истинного смысла, мы станем теми самими чудовищами, которыми считают нас наши кузены. Самоисполняющееся пророчество, знаешь ли.
Анрати опустил латную перчатку на плечо младшего воина. Черепа, украшавшие наплечник Талоса, задребезжали о керамит — будто перешептывались друг с другом приглушенным костяным бормотанием.
— Никогда не мог понять, Талос — то ли ты и впрямь настолько наивен, как кажешься, и впрямь настолько во власти иллюзий, или ты просто втихомолку смеешься над нами всеми.
Апотекарий отвернулся к экрану окулуса, где реальность прогибалась под действием непостижимых машин в сердце «Завета». Перед ними открылась рана в пространстве, истекающая гневной антиматерией в росчерках огненных молний, готовая проглотить корабль целиком.
— Возможно, истина где-то между всеми тремя вариантами, — наконец сказал он. Давление в висках резко усилилось, превращаясь в боль настоящей мигрени, растекаясь по его черепу жгучей жидкостью — и это казалось лишь предвестием истинных мучений.
— Ты в порядке? — спросил Анрати; в его голосе звучало осторожное удивление.
«Он знает, — подумал Талос. — Он чувствует это». Что-то в лице апотекария выдало его внезапную вспышку боли.
— Я никогда не убивал других легионеров, — сказал Талос. — Вот и всё. Не могу не думать, на что это должно быть похоже.
— Но я видел, как ты убивал многих, брат. Видел собственными глазами и могу свидетельствовать об этом.
Апотекарий наклонил голову, принимая уточнение.
— И да, и нет. Пытки и казнь — не то же самое, что убийство.
Штурмовой катер «Очерненный» был окрашен в грязно-синий, с инкрустациями тусклой бронзы. Тела ксеносов и отступников были приварены к корпусу оплавившимися адамантиевыми цепями; трупы сгорали до обугленных костей при каждом входе в атмосферу. Заменять их между вылетами было едва ли не самым священным действием, которое воинам Первого Когтя доводилось совершать вместе. Если под рукой не находилось врагов, Повелители Ночи из взвода Малхариона не гнушались распять вместо них кого-нибудь из членов собственного смертного экипажа.
Талос и его братья стояли в темноте в раскачивающемся чреве катера. Все они оставили крепления в задней части отсека, предпочтя встать впереди — чтобы высадиться как можно быстрее — и держались лишь за поручни над головой. Только самые осторожные из них активировали магниты в подошвах, закрепившись на дрожащей палубе.
— Пять минут, — произнес капитан Малхарион. — Надеть шлемы.
Талос поднял шлем, надевая его на голову; его поле зрения окрасилось алым цветом тактического экрана. Замигали указатели целенаведения, вспыхнули счетчики боеприпасов. Строчки нострамских рун заскользили вниз по линзам шлема — он получал информацию о показателях своего взвода. Системы брони откликнулись на его подключение адреналиновым огнем стимуляторов, впрыснутых в импланты на торсе и вдоль позвоночника.
— Первый Коготь — доложиться, — приказал Малхарион. Строгий голос капитана прерывался хрипением вокс-помех.
— Талос здесь, — немедля отозвался апотекарий.
— Вандред здесь, — ответил сержант Анрати мгновение спустя.
— Рувен здесь.
— Ксарл здесь.
— Кирион здесь.
— Сар Зелл здесь.
— Принято, — сказал Малхарион. — Второй Коготь — доложиться.
Перекличка продолжалась: другие когти на борту отчитывались о готовности. Талос следил, как каждый из символов, обозначающих имена воинов Десятой роты, коротко вспыхивал на его внутреннем дисплее, когда их датчики брони подключались к его перчатке нартециума.
— Девяносто два, — доложил Талос по окончанию переклички. Он повернулся к капитану, стоявшему впереди взвода. Малхарион в последний раз проверял свой сдвоенный болтер. — Десятая рота готова, — сказал ему Талос.
— Viris colratha dath sethicara tesh dasovallian, — негромко произнес Малхарион на змеином нострамском наречии. — Solruthis veh za jasz.
«Сыны нашего Отца, встанем, облаченные в полночь. Мы несем ночь».
Не было ни радостных выкриков, ни торжественных клятв, ни полного адреналином рыка готовности — ничего, столь привычного в других легионах. Повелители Ночи ждали, произнеся положенные традицией слова, глядя в темноту через указатели прицелов — кто-то с улыбкой, кто-то с пустым взглядом, кто-то молча скаля зубы в людоедских эмоциях, недоступных никому из смертных, — и все лица были скрыты за шлемами с нарисованными на них черепами.
Штурмовой катер нырнул вниз, едва ли не падая с небес. На долю секунды Талос ощутил тошноту, прежде чем генетически измененное внутреннее ухо скомпенсировало это. Давление в его черепе, прежде постепенно растворявшееся, вновь усилилось.
— Вход в атмосферу, — сказал Малхарион. — Три минуты.
«Назад возврата нет», — подумал Талос. Хотя, по правде говоря, они миновали точку невозврата уже много месяцев назад. Возможно, даже годы — когда они сожгли Нострамо по приказу Ночного Призрака, чтобы усмирить яд, разливающийся по легиону с их собственной родины.
Ксарл стоял рядом с апотекарием, держась за поручень напротив. Двуручный цепной меч висел за его спиной, и Талос отметил, как горделиво возвышается гребень на шлеме родича.
— Зачем ты это надел? — спросил Талос брата по внутреннему воксу взвода. — Мы не парад собрались.
Ксарл повернул шлем, украшенный крыльями летучей мыши, к Талосу; красные линзы светились в сумраке отсека.
— Гордость легиона, — ответил он низким хриплым голосом. — Это кажется правильным — учитывая, что мы собираемся делать.
Кирион, стоявший позади Ксарла, прикрепил к болтеру цепной штык и для проверки запустил его, заставив оружие издать монотонный вой.
— Этот гребень не ниже, чем у Севатара, — заметил он. — Враги, чего доброго, примут тебя за героя.
Ксарл хмыкнул. То ли не соглашаясь, то ли в отвращении — результат все равно был один и тот же. Он отвернулся, снова глядя вперед.
В наступившем неспокойном молчании, полном тряски и дребезжания железа, Кирион оглянулся через плечо, где Рувен рассеянно смотрел на сполохи молний, пробегающие по клинку его силового меча. Они отбрасывали дрожащий, точно из-под воды, свет на внутренности катера, текучий и неприятный — этот свет был достаточно ярким, чтобы чувствительные глаза нострамских воинов заболели, не будь они в шлемах.
— Намерен ли ты придерживаться постановлений Никейского эдикта после высадки, брат?
Рувен, библиарий Десятой роты, мрачно ухмыльнулся. Он убрал меч в ножны, вновь погрузив их всех в истинную тьму, и не сказал ничего.
Лишившись излюбленных мишеней для насмешек, Кирион перевел взгляд на Талоса. По лицевой пластине его шлема змеились выгравированные молнии, похожие на следы слез. Они отблескивали красным от света его глазных линз.
— Ну что ж, — сказал Кирион. — Как у тебя дела?
Как и подобало Повелителям Ночи, эта битва ни в малейшей мере не была честной. Они оставили основное сражение в Ургалльской низине авангарду армии Воителя Хоруса. У Малхариона были другие планы, и Первый капитан Севатар был только рад дать ему разрешение.
Малхарион повел Десятую роту во главе своего батальона вдоль юго-восточного гребня, нарочно задержавшись, чтобы позволить своим «Громовым ястребам» приземлиться среди колонн разбитых и отступающих Железных Рук, которые пытались добраться до собственных эвакуирующихся катеров.
Только что спустившиеся с орбиты, не измотанные целым днем тяжелой битвы, продолжавшей вытягивать силы обреченных легионов, Повелители Ночи набросились на врагов с беспощадной, радостной яростью.
Спустя половину долгого и кровавого дня усталость от бесконечной резни видна была даже среди сыновей Кёрза. Их штурмовые катера по-прежнему проносились над головами на бреющем полете, поливая лоялистов безжалостными очередями из тяжелых болтеров и подталкивая их вперед, на ждущие клинки Восьмого легиона. Но эти клинки уже опускались медленнее, и держащие их руки начинали слабеть. Пусть раненые и разбитые, Железные Руки сопротивлялись уничтожению с упорством, о котором их нострамские кузены уже научились жалеть.
Талос вырвал свой цепной меч из тела еще одного воина, не обращая внимания на кровь, забрызгавшую линзы шлема. Его рука, сведенная судорогой, сжимала рукоять, указательный палец точно прирос к переключателю и не мог разогнуться. Мышцы горели жгучей кислотой от выматывающего повторения движений — поднять клинок и взмахнуть им, и так снова, и снова, и снова.
Воин Железных Рук на залитой кровью земле попытался уцепиться за Повелителя Ночи — слишком упрямый, чтобы понять, что он уже мертв. Следующий взмах цепного меча отсек тянущуюся бионическую руку в ворохе искр, и на обратном ходу клинка Талос вонзил протестующе взревевшее оружие в горло Железнорукого. Еще несколько оставшихся зубьев отлетели от цепного меча, прорубающего сервомускулы и горжет воина. Когда апотекарий вытащил меч в последний раз, он лишь с мимолетным раздражением взглянул на жалкие остатки зубьев, болтающиеся на еще движущемся клинке.
Он попытался отбросить оружие прочь. Разжать руку удалось лишь со второй попытки— настолько сильной была судорога после многих часов непрерывного боя.
Стоило ему выпустить наконец меч из сведенных пальцев, как что-то врезалось сбоку в его шлем с силой удара молота; голова дернулась назад, на глазных линзах заплясала мешанина окрашенных алым помех — на два удара сердца. Талос заставил себя подняться из грязи, но второй удар пришелся под правую руку, пронизав реберную клетку острой, тяжелой и пульсирующей болью. Он ощутил привкус едкого дыма от выстрелов на языке и кровь в глубине горла.
Тревожные сообщения мигали на сетчатке, требуя внимания, дотошно перечисляя его раны, даже выстраивая траектории вражеского огня. Подбитый «Рино» с оторванными гусеницами высветился мерцающим контуром впереди и выше: предполагаемый источник болтерных выстрелов, сбивших его с ног. На мгновение — такое бывало нечасто — собственные жизненные показатели Талоса оказались для него приоритетнее показателей его братьев. Он чувствовал уколы и растекающееся в крови жжение: системы брони вводили обезболивающие и боевые стимуляторы.
Он выстрелил вслепую через сцепившиеся в сражении тела, удерживая болтер одной рукой, чувствуя в кулаке привычные тяжелые толчки отдачи. Здесь, в открытой схватке, не было никаких укрытий. До ближайших обломков подбитого танка было не меньше тридцати метров.
Двое из его братьев сражались рядом — он почти мог их коснуться. Слева Ксарл размахивал своим огромным цепным мечом налево и направо, позабыв — за ненужностью — о всяком фехтовальном мастерстве, разрубая уязвимые сочленения в черной броне, покрытой боевыми шрамами. Кирион согнулся в грязи, уперевшись коленом в грудь конвульсивно дергающегося воина Железных Рук и перерезая штыком горло умирающего.
Он слышал по воксу, как Ксарл — который обычно дрался в ледяном молчании — издал животный рык, несомненно, тоже ощущая, как горят мышцы после стольких часов боя. Кирион шипел змеиные нострамские ругательства и иногда разражался смехом. Он умел смеяться без всякой жестокости, и странным образом этот смех звучал искренне и добродушно, даже когда он вырывал трахею противника.
Талос шагал вперед: он должен был сражаться и двигаться дальше. Земля под его ногами чавкала месивом разбитого керамита и вязкой кровавой грязи; если он не перебирался через валяющиеся трупы, то утопал в крови, выплеснувшейся из их тел. Он останавливался лишь для того, чтобы подобрать боеприпасы с погибших, награждая умирающих выстрелами милосердия.
+Прекрати.+
Слово вспыхнуло в его разуме — больше образом, чем звуком, огненными буквами на обратной стороне век. Апотекарий пошатнулся и рискнул бросить взгляд по сторонам, отыскивая библиария Рувена. Потребовалось несколько секунд, прежде чем туман мигрени перед его глазами рассеялся.
+Прекрати добивать павших. Милосердию здесь не место.+
Талос зарычал, чувствуя давление в голове — что-то сжимало виски с такой силой, что кости черепа начинали скрипеть от напряжения. Не имеющая источника боль последних нескольких недель отзывалась сильнее и яростнее на телепатию Рувена.
Библиарий стоял рядом с Малхарионом — как всегда, подумал Талос с усмешкой, под охраной лучшего клинка роты — прибавляя свои колдовские молнии к неустанному натиску Десятого капитана.
— Я так понимаю, мы уже даже не пытаемся следовать Никейскому эдикту, — пробормотал Кирион по внутренней связи взвода.
Апотекарий проигнорировал подначку Кириона.
— Это не милосердие, — передал он, глядя на фигуру, сражающуюся в тени Малхариона. — Это предосторожность. Если мы продвинемся достаточно далеко, а раненые соберутся в достаточном количестве...
Впереди Рувен даже не оглянулся на Талоса. Библиарий, облаченный в плащ из кожи, взмахивал тяжелым мечом в молниях психической энергии, порождая раскаты грома каждый раз, когда клинок опускался на истертый черный керамит.
+Выполняй свои приказы, апотекарий.+
Талос набрал было воздуха для ответа, когда еще один болтерный выстрел угодил ему ниже колена, разбивая механические мышцы поножей. Еще два ударили в нижнюю часть нагрудника полсекунды спустя, сбив серебряную аквилу на груди и опрокинув его на землю. Он рухнул в кровавую грязь — и немедля один из упавших Железных Рук вонзил обломанный клинок гладиуса в его раненый бок, вызвав новый панический шквал тревожных сигналов.
— Предатель, — булькающим шепотом выдохнул раненый медузиец через разбитую решетку вокса. Талос уставился в выжженную пустую глазницу воина за расколотой лицевой пластиной шлема. На мгновение он ощутил гротескное братское единство — они оба были связаны ранами, ненавистью и клинком, упирающимся в ребра Повелителя Ночи.
Талос опустил болтер, прижимая его к изувеченному пламенем лицу воина.
— Jasca, — ответил он шипящим нострамским словом. «Да».
Он так и не спустил курок. Голова Железнорукого откатилась в сторону, снесенная взмахом гигантского воющего меча Ксарла.
— Поднимайся, чтоб тебя, — раздраженно скомандовал его брат.
Рыча от жгучих уколов обезболивающих и адреналина, Талос протянул руку вверх. Кирион, заняв место Ксарла, схватил апотекария за запястье и вздернул на ноги.
Пульсирующая боль в голове Талоса теперь обрушилась беспощадным прессом. Он едва различал расплывающиеся руны, скользящие по его сетчатке. Ни одно сканирование мозга из тех, что он втайне провел на «Завете» несколько недель назад, не показало никаких повреждений — но боль становилась всё яростнее с каждым днем.
— Спасибо, — сказал он брату.
— Как уместно, — заметил Кирион.
— Что?
Талос всё еще пытался разобрать все сигналы на своем внутреннем дисплее. Первый Коготь не понес потерь, но из других взводов уже начинал поступать прерывистый поток данных о погибших. Предстояло собрать геносемя.
Кирион стукнул кулаком в латной перчатке о дымящийся нагрудник Талоса, где серебряный знак аквилы превратился в растрескавшиеся, почерневшие руины.
— Это, — сказал он. — Как уместно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Воин сидел, согнувшись, в успокаивающей темноте: для работы ему не нужен был свет. Процарапывать керамит было нелегкой задачей, но боевой нож Легионов Астартес позволял справиться с ней достаточно уверенно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Скрежет лезвия вскрывал, точно скальпелем, пульсирующий нарыв боли в его разуме. Каждая длинная царапина приносила облегчение, пусть даже и не освобождение. Он мог сражаться с болью, уменьшить ее — но не изгнать.
Скрип. Скрип. Скрип.
Звук, похожий на размеренный скрежет точильного камня, отражался эхом от голых стен. Звук грубого искусства, рождающегося в абсолютной черноте. Человеческие глаза не могли пронзить этот мрак, но воин перестал быть человеком много лет назад. Он мог видеть — точно так же, как мог видеть на бессолнечном мире, рожденный и взращенный в городе, где свет был грехом, предаваться которому могли позволить себе лишь богачи.
Скрип. Скрип. Скрип.
Скрежещущий ритм вторил неумолкающему, вездесущему гулу далеких двигателей корабля. Другие звуки вмешивались в работу воина, но их он с легкостью — сам того не замечая — игнорировал. От его убежища далеки были приглушенные стоны мужчин и женщин, тяжко трудящихся на черных палубах, и дребезжащий грохот переборок, открывающихся и закрывающихся где-то в других местах на «Завете крови». Здесь, в этой комнате, его сопровождал лишь ритм медленно бьющегося человеческого сердца и влажные вздохи смертного дыхания. Он слышал это, не воспринимая на самом деле. Это был сенсорный шум, входящие данные без контекста, не проницающие завесу его безжалостной концентрации.
— Господин? — раздался голос.
Скрип. Скрип. Скрип.
— Господин?
Воин не поднял взгляд от своей работы, хотя и сбился с инстинктивного ритма в гравировке.
— Господин? Я не понимаю.
Воин сделал медленный вдох, только сейчас заметив, что удерживал дыхание, что-то бормоча себе под нос монотонным речитативом, сливавшимся с гулом корабельных двигателей. Этого, наконец, оказалось достаточно, чтобы заставить его поднять голову от своей резьбы.
В темноте стоял человек, одетый в грязную форму легиона, с нострамской монетой, висящей на шее на кожаном шнурке. Воин смотрел на него некоторое время, чувствуя, как сжимается его пересохшее горло в попытке выговорить имя раба.
— Примус, — произнес он наконец. Звук собственного голоса ужаснул его. Казалось, будто он умер недели назад, и вместо него говорил высохший покойник.
Явственное облегчение отразилось на бородатом лице раба.
— Я принес воды.
Воин моргнул, чтобы перед глазами прояснилось, и протянул руку к жестяной фляжке в руках Примуса. Он видел грязь под ногтями раба. Ощущал затхлый противный запах дающей жизнь жидкости в металлическом контейнере.
Он принялся пить. Боль в его голове, уже почти изгнанная его работой, затихала с каждым глотком.
— Сколько? — спросил он. — Сколько я пробыл здесь?
— Двенадцать дней, господин.
Двенадцать дней. Когда закончилась резня? Чем она закончилась?
Он мало что помнил — только расписанный молниями шлем Кириона, после того, как брат поднял его на ноги...
Талос повернулся к ближайшей стене, где кое-как нацарапанные нострамские руны вились уродливыми строчками по темному железу. Надписи пересекались друг с другом без всякого видимого порядка. Они тянулись вдоль всей комнаты, заходя иногда на пол, выцарапанные затупившимся теперь клинком гладиуса в руке воина.
— Двенадцать дней, — повторил он вслух. Он был генетически лишен способности испытывать страх, но ледяная тревога отозвалась холодом в его крови при виде всех этих слов, которые он написал, но не мог вспомнить.
— В моей голове есть... что-то, — сказал он наконец. — Воспоминания о том, что никогда не происходило.
Примус не знал, что ответить. Но Талос и не ожидал от него ответа. Он уже отвлекся — руны покрывали и его собственную броню. Большинство из надписей не имели смысла, хотя среди бессмыслицы и попадались имена его братьев. Имя сержанта Анрати было грубо выцарапано поверх руны, означающей «вознесенный».
Одна фраза отозвалась в нем, стоило его черным глазам прочесть ее. Предложение, которое он никогда не забудет.
Там, записанные изломанными, по-детски неумелыми очертаниями нострамских рун, стояли пять слов.
Это проклятие, — гласили руны, — быть сыном бога.
Оригинал: Massacre, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 5207 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Талос Валкоран, воины Первого Когтя
Категория: джен
Жанр: драма, экшн
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Отвергнутые другими легионами после уничтожения родного мира, Повелители Ночи сражались без своего примарха много лет. Но теперь Ночной Призрак вернулся и ведет их на отдаленный мир Исстван V, где разворачивается великое предательство. И вскоре мрачные легионеры Первого Когтя будут вынуждены принять свою темную судьбу.
Скачать: .doc | .epub
— Нас вызвали, — сказал Малхарион. — Не приписанные к нам подразделения Армии. Не ауксилию. Не Механикум. Только нас.
Командующий флотом начал совет этими словами, зная, что немало воинов захотят откликнуться на них.
— Того требует от нас высший источник власти, — продолжил он.
— Император? — вставил вне очереди один из его воинов. Как и следовало ожидать, из рядов ему отозвались приглушенными смешками.
— Высший источник власти из признанных нами, — уточнил капитан Малхарион — без тени улыбки. Он отличался суровостью, и не в его привычках было показывать веселье даже в тех редких случаях, когда он действительно его испытывал.
Военные советы Малхариона были неформальными собраниями, хотя и подчинялись определенному протоколу. К вящему раздражению подчиненных ему офицеров, Десятый капитан Восьмого легиона порой считал нужным менять этот протокол без всякого предупреждения, заимствуя традиции этикета из других культур и даже других легионов — руководствуясь, судя по всему, случайными порывами.
Сам он утверждал, что это побуждает его сородичей опробовать новый взгляд на планирование и проведение военных действий. Многие из его братьев были уверены, что он делал это просто из извращенной склонности к эклектике.
В этот раз он предпочел искаженное подражание обычаю Лунных Волков — согласно ему, воины должны были помещать в центр некий знак или символ, чтобы указать, что они хотят обратиться к своим братьям. На борту «Мстительного духа» офицеры Лунных Волков, как правило, клали на центральный стол свое оружие или шлемы и ожидали разрешения говорить. Здесь, на военном совете Восьмого легиона на борту «Завета крови», Малхарион постановил, что его офицеры вправе использовать лишь знаки, взятые с тел павших врагов.
Здесь было почти пятьдесят офицеров: капитаны кораблей, центурионы, чемпионы — все в сопровождении своей связанной клятвой почетной стражи и личных адъютантов; таким образом, в целом под знаменами четырех рот собралось около двух сотен воинов.
Каждому из присутствующих Повелителей Ночи, невзирая на звание, было позволено говорить, и это означало, что в черепах — их использовали в качестве знаков — не было недостатка. На столе грудой лежали вытянутые, искаженных пропорций черепа ксеносов, на каждом из которых были выцарапаны или нарисованы извилистые рунические буквы сладкозвучного нострамского языка. Среди трофеев из очищенной кости то и дело попадалось экзотическое оружие и фрагменты брони, принадлежавшие погибшим человеческим культурам, — из миров, которые Восьмой легион либо привел к Согласию, либо уничтожил.
Талос оглядел мешанину траурных трофеев, сваленную на стол неаккуратными кучами. Если Лунные Волки, следуя этой традиции, и придерживались какого-то порядка, то в исполнении Повелителей Ночи его не было и в помине. Без эйдетической памяти космодесантников невозможно было бы вспомнить, кому из воинов принадлежала та или иная реликвия.
Держа шлем подмышкой, молодой апотекарий вдыхал теплый, затхлый воздух, почти не циркулирующий в похожем на пещеру зале. Сладковатая вонь тревожила его ноздри — нечто сродни запаху испортившейся еды и приторного мускуса. Запах был для Талоса скорее надоедливым, чем неприятным; не для того вступали в легион Повелителей Ночи, сражаясь в его битвах и путешествуя на его кораблях-склепах, чтобы отшатываться в отвращении от смрада разлагающейся плоти.
Талос бросил быстрый взгляд на сотни трупов, висевших под потолком на прочных цепях. Большинство из них принадлежали людям или эльдар; их броня была расколота выстрелами болтеров и рассечена клинками, и многие из них превратились уже в обтянутые кожей скелеты в разбитых доспехах. Некоторые были подвешены за запястья и шеи; другие — за щиколотки, и их мертвые руки свисали вниз, будто тянулись к собравшимся офицерам в безмолвной мольбе. Многие из тел были обмотаны цепями полностью, напоминая коконы, свитые по прихоти некоего невозможного голодного металлического паука.
Апотекарий вновь перевел взгляд темных глаз на собрание. В воздухе над заваленным реликвиями столом висело гололитическое изображение армады Повелителей Ночи, показывая пятнадцать кораблей различных классов, сопровождавших «Завет крови». Талос отыскал центральный корабль, ставший его домом с тех пор, как он покинул Нострамо так много лет назад, — очерченный голубым светом и чуть мерцающий, плывущий в общем строю. Меньшие крейсера и фрегаты сопровождения кружили в медленном танце по периметру своего флагмана, а три других боевых корабля Повелителей Ночи держались около «Завета» в сердце армады.
Талос видел гибель своего родного мира с командной палубы «Завета».
Он стоял там со своими ближайшими братьями больше двадцати лет назад, когда Восьмой легион обрушил огонь на мир, породивший их, и расколол его на части гневом десяти тысяч орудий.
Это было последнее великое собрание Повелителей Ночи. Если и была в этом факте радость, то горькая.
Из всех восемнадцати легионов мало кто избегал общества собственных братьев столь же часто и с таким же умением, как Восьмой. Многие имперские командующие говорили, что они не слишком хорошо сотрудничают с другими, но но в истине было чуть больше мрачной иронии.
Повелителям Ночи едва ли удавалось сотрудничать даже друг с другом.
Апотекарий Талос моргнул — нечеловечески медленно — и обратил лишенные радужки глаза на тех, кто стоял вокруг стола. Офицеры всех четырех рот, составлявших 2901-й Экспедиционный флот, были созваны на срочное совещание. И только воины легиона присутствовали здесь. Равные им по званию командиры из Имперской Армии и офицеры ауксилии, которые верно — пусть и испытывая неудобства — служили рядом с ними на протяжении нескольких последних кампаний, остались на борту собственных кораблей.
Если не считать непрерывного низкого гула активной силовой брони, среди собравшихся воинов царили тишина и молчание. Ни слова, ни шепота не срывалось с их губ. Они ждали, неестественно затихнув — не благодаря дисциплине, но в холодном предчувствии.
Что-то было не так. Все они ощущали это.
Висящие на цепях черепа загрохотали о броню Малхариона, когда командующий флотом набрал код на панели управления центральным гололитическим проектором. Схема флота рассыпалась искрами и погасла, и другое изображение обрело аудиовизуальную форму над грудой кровавых трофеев.
Первый капитан Яго Севатарион, Претор Нокс Восьмого легиона, стоял там, сотканный из ломанных лучей света. Его шлем с высоким гребнем висел у бедра, а копье — почти столь же прославленное в легионах, как и сам воин, — опиралось о плечо. Двое его терминаторов-Атраментар застыли статуями по обе стороны от него, их деактивированные силовые когти оставались безмолвными и неподвижными. Бледные лица воинов, окружавших Талоса, обратились к гололиту, и призрачный свет окрасил их белую кожу болезненным синеватым оттенком.
— Братья Восьмого легиона, — произнес Севатар; помехи вокс-передачи придавали его голосу шипящие нотки. — Где бы вы ни были на просторах этой лицемерной империи, какие бы кампании ни вели ее именем, наш отец требует, чтобы вы все немедленно присоединились к «Приходу ночи».
Талос отметил, как жизненные показатели воинов его взвода на нартециуме подскочили вверх, когда Первый капитан заговорил снова.
— Время пришло. Всем флотам — курс на систему Исстван.
***
Флот расходился без всякого порядка. Боевой корабль «Заклятый» отошел первым; пылая двигателями, он вывернулся из строя и тут же принялся штурмовать барьер между материальным миром и областью за завесой.
На палубах кораблей, еще идущих в общем строю, взвыли тревожные сирены, но к тому времени, как суда сопровождения попытались разойтись перед убегающим «Заклятым», было уже слишком поздно. Машины в сердце корабля сработали, окутывая его металлическую кожу разрядами варповых молний, и «Заклятый» нырнул в разорванную им дыру в реальности.
Два ближайших эсминца, оба несущие по несколько тысяч человек экипажа, оказались безжалостно втянуты следом. Чудовищные вихри эктоплазменного дыма, пронизанные молниями и бурлящие кричащими лицами, цеплялись за беспомощные, содрогающиеся корабли. Жадные щупальца шторма увлекли их — неподготовленных и незащищенных — в глубины варпа вслед за «Заклятым».
Талос наблюдал за этим с мостика «Завета крови». Он оперся о перила, окружавшие приподнятую центральную платформу, где командный трон Малхариона царил над всей палубой. Ничто в его лице не дрогнуло, когда он смотрел на беспомощные корабли, кувыркающиеся в потоках варпа, несущиеся к неминуемой гибели вопреки всем усилиям их двигателей. Он лишь на мгновение подумал о тысячах мужчин и женщин на борту этих кораблей, чьи вопли наполнили коридоры, пока кипящая кислота нереальности заливала незащищенные палубы.
Возможно, это была быстрая смерть — но она вмещала бесконечность страданий души в последние мучительные секунды.
«Завет крови» начал собственные маневры. Палуба под ногами Талоса содрогнулась. Сервиторы склонились над своими станциями, подчиняясь запрограммированным инстинктам, а экипаж напрягся, готовясь к погружению в Море Душ.
Отовсюду из динамиков под готическим потолком командной палубы начали раздаваться запросы от остального флота — требования подтвердить приказ или пояснить ситуацию. Все они затихли, повинуясь короткому жесту Малхариона, терпеливо и неподвижно восседавшего на своем троне.
Талос почувствовал, как один из его братьев подошел ближе — ощутил низкий гул активной брони. Он знал, кто это, даже не глядя на маркеры расстояния на своем нартециуме. Умение различать братьев-по-взводу, полагаясь лишь на инстинкты и привычку, давно стало второй натурой: их шаги звучали с разной частотой, запах их пота отдавал разными оттенками, и даже их дыхание подчинялось разному ритму. Восприятие космодесантника непрестанно снабжало его лавиной информации.
— Брат, — произнес Вандред Анрати, становясь рядом с ним.
— Сержант, — отозвался Талос. Он не отводил взгляд своих черных глаз от кувыркающихся кораблей, теперь наполовину поглощенных нематериальным огнем.
Сержант Анрати обладал тонкими точеными чертами лица; его зубы были подпилены по обычаям поклоняющихся ночи племен, что обитали за пределами утопающих в преступности городов Нострамо. Несмотря на варварское происхождение, его выдержке и самоконтролю завидовали многие воины; мало кто мог управлять истребителем с таким же спокойствием или командовать орбитальным сражением с той же терпеливой точностью.
Он возглавлял оперативный штаб капитана Малхариона и нередко давал командующему советы в стратегии космических боев.
— То еще зрелище, верно? — спросил он.
Талос не ответил. Прежде подобные разрушения затронули бы струны мрачного восхищения в его душе. Прежде, даже причиняя необходимые мучения пленникам легиона во время пыток, он чувствовал, что его действия справедливы. Боль и страх подчинялись некоей цели, имели смысл. Они не были случайны.
Но после того, как он видел, как горит и распадается на части его родной мир, его способность к состраданию словно бы угасла. По правде говоря, Талос не восхищался и не оплакивал трагедию, которая разворачивалась сейчас перед ним. Он вообще мало что чувствовал, кроме разве что смутного любопытства — выплюнет ли варп однажды поглощенные корабли обратно в реальность, и какие именно повреждения могут постичь их в его бурных потоках.
Палуба с силой содрогнулась под далекие раскаты грома. Бортовые орудия, понял Талос. «Завет крови» стрелял по собственному флоту.
Это, наконец, заставило его набрать воздуха и задать вопрос — что происходит.
— Почему? — спросил он, поворачиваясь, чтобы взглянуть в глаза сержанту.
Анрати усмехался чаще, чем большинство его братьев. Он усмехнулся и сейчас, демонстрируя изящно подпиленные зубы. Ему не нужно было уточнять, о чем именно спрашивает апотекарий.
— Потому что я отдал приказ, и капитан Малхарион подтвердил его.
— Почему? — повторил Талос. Он прищурился в раздраженном любопытстве. Ему нужны были ответы, а не очередные пляски Анрати вокруг семантики.
— Если мы убьем их сейчас, — сказал сержант, — нам не придется убивать их позже.
Это не обмануло апотекария. Талос хмыкнул, вновь переводя взгляд на широкие экраны окулуса, где теперь видны были горящие останки их кораблей сопровождения, умирающих в черной пустоте между мирами, распадающихся на части в тщетных попытках отползти прочь. «Завет» был рожден в небесах над священным Марсом и благословлен сонмом орудий, способных стирать в пыль города. У доверявших им кораблей союзников, лишенных щитов, не было ни единого шанса.
— Мы делаем это из чистой злобы, — сказал Талос. В висках начинала пульсировать боль, оплетая отвратительной паутиной его мозг. — Мы могли бы ранить тех, кого не можем обратить на свою сторону. Мы могли бы попросту бежать, ведь они никогда не угонятся за нами, даже если бы знали о нашей цели. Но вместо этого мы расстреливаем их — из злобы.
Анрати пожал плечами — то ли соглашаясь, то ли возражая.
— Тебе жаль их, Талос?
«Жаль ли мне?» На мгновение, на кратчайший вздох, он задался этим вопросом. Тот мальчик, которым он был давным-давно, до того, как встал, облаченный в полночь, рядом со своими братьями... этот мальчик мог бы смотреть на то, что он видел, в благоговейном ужасе. До того, как сопереживание — вместе с состраданием — стерлось и рассыпалось в прах в его душе.
Он поймал себя на том, что улыбается этой мысли.
— Ты знаешь, что мне не жаль, — сказал Талос.
— Тогда почему же я слышу неодобрение в твоем голосе?
— Мое отвращение — скорее философской природы. Если мы разрушаем из злобы, а не ради цели или необходимости, мы доказываем, что мы — именно то, что приписывают нам другие легионы. Если мы продолжим убивать без истинного смысла, мы станем теми самими чудовищами, которыми считают нас наши кузены. Самоисполняющееся пророчество, знаешь ли.
Анрати опустил латную перчатку на плечо младшего воина. Черепа, украшавшие наплечник Талоса, задребезжали о керамит — будто перешептывались друг с другом приглушенным костяным бормотанием.
— Никогда не мог понять, Талос — то ли ты и впрямь настолько наивен, как кажешься, и впрямь настолько во власти иллюзий, или ты просто втихомолку смеешься над нами всеми.
Апотекарий отвернулся к экрану окулуса, где реальность прогибалась под действием непостижимых машин в сердце «Завета». Перед ними открылась рана в пространстве, истекающая гневной антиматерией в росчерках огненных молний, готовая проглотить корабль целиком.
— Возможно, истина где-то между всеми тремя вариантами, — наконец сказал он. Давление в висках резко усилилось, превращаясь в боль настоящей мигрени, растекаясь по его черепу жгучей жидкостью — и это казалось лишь предвестием истинных мучений.
— Ты в порядке? — спросил Анрати; в его голосе звучало осторожное удивление.
«Он знает, — подумал Талос. — Он чувствует это». Что-то в лице апотекария выдало его внезапную вспышку боли.
— Я никогда не убивал других легионеров, — сказал Талос. — Вот и всё. Не могу не думать, на что это должно быть похоже.
— Но я видел, как ты убивал многих, брат. Видел собственными глазами и могу свидетельствовать об этом.
Апотекарий наклонил голову, принимая уточнение.
— И да, и нет. Пытки и казнь — не то же самое, что убийство.
***
Штурмовой катер «Очерненный» был окрашен в грязно-синий, с инкрустациями тусклой бронзы. Тела ксеносов и отступников были приварены к корпусу оплавившимися адамантиевыми цепями; трупы сгорали до обугленных костей при каждом входе в атмосферу. Заменять их между вылетами было едва ли не самым священным действием, которое воинам Первого Когтя доводилось совершать вместе. Если под рукой не находилось врагов, Повелители Ночи из взвода Малхариона не гнушались распять вместо них кого-нибудь из членов собственного смертного экипажа.
Талос и его братья стояли в темноте в раскачивающемся чреве катера. Все они оставили крепления в задней части отсека, предпочтя встать впереди — чтобы высадиться как можно быстрее — и держались лишь за поручни над головой. Только самые осторожные из них активировали магниты в подошвах, закрепившись на дрожащей палубе.
— Пять минут, — произнес капитан Малхарион. — Надеть шлемы.
Талос поднял шлем, надевая его на голову; его поле зрения окрасилось алым цветом тактического экрана. Замигали указатели целенаведения, вспыхнули счетчики боеприпасов. Строчки нострамских рун заскользили вниз по линзам шлема — он получал информацию о показателях своего взвода. Системы брони откликнулись на его подключение адреналиновым огнем стимуляторов, впрыснутых в импланты на торсе и вдоль позвоночника.
— Первый Коготь — доложиться, — приказал Малхарион. Строгий голос капитана прерывался хрипением вокс-помех.
— Талос здесь, — немедля отозвался апотекарий.
— Вандред здесь, — ответил сержант Анрати мгновение спустя.
— Рувен здесь.
— Ксарл здесь.
— Кирион здесь.
— Сар Зелл здесь.
— Принято, — сказал Малхарион. — Второй Коготь — доложиться.
Перекличка продолжалась: другие когти на борту отчитывались о готовности. Талос следил, как каждый из символов, обозначающих имена воинов Десятой роты, коротко вспыхивал на его внутреннем дисплее, когда их датчики брони подключались к его перчатке нартециума.
— Девяносто два, — доложил Талос по окончанию переклички. Он повернулся к капитану, стоявшему впереди взвода. Малхарион в последний раз проверял свой сдвоенный болтер. — Десятая рота готова, — сказал ему Талос.
— Viris colratha dath sethicara tesh dasovallian, — негромко произнес Малхарион на змеином нострамском наречии. — Solruthis veh za jasz.
«Сыны нашего Отца, встанем, облаченные в полночь. Мы несем ночь».
Не было ни радостных выкриков, ни торжественных клятв, ни полного адреналином рыка готовности — ничего, столь привычного в других легионах. Повелители Ночи ждали, произнеся положенные традицией слова, глядя в темноту через указатели прицелов — кто-то с улыбкой, кто-то с пустым взглядом, кто-то молча скаля зубы в людоедских эмоциях, недоступных никому из смертных, — и все лица были скрыты за шлемами с нарисованными на них черепами.
Штурмовой катер нырнул вниз, едва ли не падая с небес. На долю секунды Талос ощутил тошноту, прежде чем генетически измененное внутреннее ухо скомпенсировало это. Давление в его черепе, прежде постепенно растворявшееся, вновь усилилось.
— Вход в атмосферу, — сказал Малхарион. — Три минуты.
«Назад возврата нет», — подумал Талос. Хотя, по правде говоря, они миновали точку невозврата уже много месяцев назад. Возможно, даже годы — когда они сожгли Нострамо по приказу Ночного Призрака, чтобы усмирить яд, разливающийся по легиону с их собственной родины.
Ксарл стоял рядом с апотекарием, держась за поручень напротив. Двуручный цепной меч висел за его спиной, и Талос отметил, как горделиво возвышается гребень на шлеме родича.
— Зачем ты это надел? — спросил Талос брата по внутреннему воксу взвода. — Мы не парад собрались.
Ксарл повернул шлем, украшенный крыльями летучей мыши, к Талосу; красные линзы светились в сумраке отсека.
— Гордость легиона, — ответил он низким хриплым голосом. — Это кажется правильным — учитывая, что мы собираемся делать.
Кирион, стоявший позади Ксарла, прикрепил к болтеру цепной штык и для проверки запустил его, заставив оружие издать монотонный вой.
— Этот гребень не ниже, чем у Севатара, — заметил он. — Враги, чего доброго, примут тебя за героя.
Ксарл хмыкнул. То ли не соглашаясь, то ли в отвращении — результат все равно был один и тот же. Он отвернулся, снова глядя вперед.
В наступившем неспокойном молчании, полном тряски и дребезжания железа, Кирион оглянулся через плечо, где Рувен рассеянно смотрел на сполохи молний, пробегающие по клинку его силового меча. Они отбрасывали дрожащий, точно из-под воды, свет на внутренности катера, текучий и неприятный — этот свет был достаточно ярким, чтобы чувствительные глаза нострамских воинов заболели, не будь они в шлемах.
— Намерен ли ты придерживаться постановлений Никейского эдикта после высадки, брат?
Рувен, библиарий Десятой роты, мрачно ухмыльнулся. Он убрал меч в ножны, вновь погрузив их всех в истинную тьму, и не сказал ничего.
Лишившись излюбленных мишеней для насмешек, Кирион перевел взгляд на Талоса. По лицевой пластине его шлема змеились выгравированные молнии, похожие на следы слез. Они отблескивали красным от света его глазных линз.
— Ну что ж, — сказал Кирион. — Как у тебя дела?
***
Как и подобало Повелителям Ночи, эта битва ни в малейшей мере не была честной. Они оставили основное сражение в Ургалльской низине авангарду армии Воителя Хоруса. У Малхариона были другие планы, и Первый капитан Севатар был только рад дать ему разрешение.
Малхарион повел Десятую роту во главе своего батальона вдоль юго-восточного гребня, нарочно задержавшись, чтобы позволить своим «Громовым ястребам» приземлиться среди колонн разбитых и отступающих Железных Рук, которые пытались добраться до собственных эвакуирующихся катеров.
Только что спустившиеся с орбиты, не измотанные целым днем тяжелой битвы, продолжавшей вытягивать силы обреченных легионов, Повелители Ночи набросились на врагов с беспощадной, радостной яростью.
Спустя половину долгого и кровавого дня усталость от бесконечной резни видна была даже среди сыновей Кёрза. Их штурмовые катера по-прежнему проносились над головами на бреющем полете, поливая лоялистов безжалостными очередями из тяжелых болтеров и подталкивая их вперед, на ждущие клинки Восьмого легиона. Но эти клинки уже опускались медленнее, и держащие их руки начинали слабеть. Пусть раненые и разбитые, Железные Руки сопротивлялись уничтожению с упорством, о котором их нострамские кузены уже научились жалеть.
Талос вырвал свой цепной меч из тела еще одного воина, не обращая внимания на кровь, забрызгавшую линзы шлема. Его рука, сведенная судорогой, сжимала рукоять, указательный палец точно прирос к переключателю и не мог разогнуться. Мышцы горели жгучей кислотой от выматывающего повторения движений — поднять клинок и взмахнуть им, и так снова, и снова, и снова.
Воин Железных Рук на залитой кровью земле попытался уцепиться за Повелителя Ночи — слишком упрямый, чтобы понять, что он уже мертв. Следующий взмах цепного меча отсек тянущуюся бионическую руку в ворохе искр, и на обратном ходу клинка Талос вонзил протестующе взревевшее оружие в горло Железнорукого. Еще несколько оставшихся зубьев отлетели от цепного меча, прорубающего сервомускулы и горжет воина. Когда апотекарий вытащил меч в последний раз, он лишь с мимолетным раздражением взглянул на жалкие остатки зубьев, болтающиеся на еще движущемся клинке.
Он попытался отбросить оружие прочь. Разжать руку удалось лишь со второй попытки— настолько сильной была судорога после многих часов непрерывного боя.
Стоило ему выпустить наконец меч из сведенных пальцев, как что-то врезалось сбоку в его шлем с силой удара молота; голова дернулась назад, на глазных линзах заплясала мешанина окрашенных алым помех — на два удара сердца. Талос заставил себя подняться из грязи, но второй удар пришелся под правую руку, пронизав реберную клетку острой, тяжелой и пульсирующей болью. Он ощутил привкус едкого дыма от выстрелов на языке и кровь в глубине горла.
Тревожные сообщения мигали на сетчатке, требуя внимания, дотошно перечисляя его раны, даже выстраивая траектории вражеского огня. Подбитый «Рино» с оторванными гусеницами высветился мерцающим контуром впереди и выше: предполагаемый источник болтерных выстрелов, сбивших его с ног. На мгновение — такое бывало нечасто — собственные жизненные показатели Талоса оказались для него приоритетнее показателей его братьев. Он чувствовал уколы и растекающееся в крови жжение: системы брони вводили обезболивающие и боевые стимуляторы.
Он выстрелил вслепую через сцепившиеся в сражении тела, удерживая болтер одной рукой, чувствуя в кулаке привычные тяжелые толчки отдачи. Здесь, в открытой схватке, не было никаких укрытий. До ближайших обломков подбитого танка было не меньше тридцати метров.
Двое из его братьев сражались рядом — он почти мог их коснуться. Слева Ксарл размахивал своим огромным цепным мечом налево и направо, позабыв — за ненужностью — о всяком фехтовальном мастерстве, разрубая уязвимые сочленения в черной броне, покрытой боевыми шрамами. Кирион согнулся в грязи, уперевшись коленом в грудь конвульсивно дергающегося воина Железных Рук и перерезая штыком горло умирающего.
Он слышал по воксу, как Ксарл — который обычно дрался в ледяном молчании — издал животный рык, несомненно, тоже ощущая, как горят мышцы после стольких часов боя. Кирион шипел змеиные нострамские ругательства и иногда разражался смехом. Он умел смеяться без всякой жестокости, и странным образом этот смех звучал искренне и добродушно, даже когда он вырывал трахею противника.
Талос шагал вперед: он должен был сражаться и двигаться дальше. Земля под его ногами чавкала месивом разбитого керамита и вязкой кровавой грязи; если он не перебирался через валяющиеся трупы, то утопал в крови, выплеснувшейся из их тел. Он останавливался лишь для того, чтобы подобрать боеприпасы с погибших, награждая умирающих выстрелами милосердия.
+Прекрати.+
Слово вспыхнуло в его разуме — больше образом, чем звуком, огненными буквами на обратной стороне век. Апотекарий пошатнулся и рискнул бросить взгляд по сторонам, отыскивая библиария Рувена. Потребовалось несколько секунд, прежде чем туман мигрени перед его глазами рассеялся.
+Прекрати добивать павших. Милосердию здесь не место.+
Талос зарычал, чувствуя давление в голове — что-то сжимало виски с такой силой, что кости черепа начинали скрипеть от напряжения. Не имеющая источника боль последних нескольких недель отзывалась сильнее и яростнее на телепатию Рувена.
Библиарий стоял рядом с Малхарионом — как всегда, подумал Талос с усмешкой, под охраной лучшего клинка роты — прибавляя свои колдовские молнии к неустанному натиску Десятого капитана.
— Я так понимаю, мы уже даже не пытаемся следовать Никейскому эдикту, — пробормотал Кирион по внутренней связи взвода.
Апотекарий проигнорировал подначку Кириона.
— Это не милосердие, — передал он, глядя на фигуру, сражающуюся в тени Малхариона. — Это предосторожность. Если мы продвинемся достаточно далеко, а раненые соберутся в достаточном количестве...
Впереди Рувен даже не оглянулся на Талоса. Библиарий, облаченный в плащ из кожи, взмахивал тяжелым мечом в молниях психической энергии, порождая раскаты грома каждый раз, когда клинок опускался на истертый черный керамит.
+Выполняй свои приказы, апотекарий.+
Талос набрал было воздуха для ответа, когда еще один болтерный выстрел угодил ему ниже колена, разбивая механические мышцы поножей. Еще два ударили в нижнюю часть нагрудника полсекунды спустя, сбив серебряную аквилу на груди и опрокинув его на землю. Он рухнул в кровавую грязь — и немедля один из упавших Железных Рук вонзил обломанный клинок гладиуса в его раненый бок, вызвав новый панический шквал тревожных сигналов.
— Предатель, — булькающим шепотом выдохнул раненый медузиец через разбитую решетку вокса. Талос уставился в выжженную пустую глазницу воина за расколотой лицевой пластиной шлема. На мгновение он ощутил гротескное братское единство — они оба были связаны ранами, ненавистью и клинком, упирающимся в ребра Повелителя Ночи.
Талос опустил болтер, прижимая его к изувеченному пламенем лицу воина.
— Jasca, — ответил он шипящим нострамским словом. «Да».
Он так и не спустил курок. Голова Железнорукого откатилась в сторону, снесенная взмахом гигантского воющего меча Ксарла.
— Поднимайся, чтоб тебя, — раздраженно скомандовал его брат.
Рыча от жгучих уколов обезболивающих и адреналина, Талос протянул руку вверх. Кирион, заняв место Ксарла, схватил апотекария за запястье и вздернул на ноги.
Пульсирующая боль в голове Талоса теперь обрушилась беспощадным прессом. Он едва различал расплывающиеся руны, скользящие по его сетчатке. Ни одно сканирование мозга из тех, что он втайне провел на «Завете» несколько недель назад, не показало никаких повреждений — но боль становилась всё яростнее с каждым днем.
— Спасибо, — сказал он брату.
— Как уместно, — заметил Кирион.
— Что?
Талос всё еще пытался разобрать все сигналы на своем внутреннем дисплее. Первый Коготь не понес потерь, но из других взводов уже начинал поступать прерывистый поток данных о погибших. Предстояло собрать геносемя.
Кирион стукнул кулаком в латной перчатке о дымящийся нагрудник Талоса, где серебряный знак аквилы превратился в растрескавшиеся, почерневшие руины.
— Это, — сказал он. — Как уместно.
***
Скрип. Скрип. Скрип.
Воин сидел, согнувшись, в успокаивающей темноте: для работы ему не нужен был свет. Процарапывать керамит было нелегкой задачей, но боевой нож Легионов Астартес позволял справиться с ней достаточно уверенно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Скрежет лезвия вскрывал, точно скальпелем, пульсирующий нарыв боли в его разуме. Каждая длинная царапина приносила облегчение, пусть даже и не освобождение. Он мог сражаться с болью, уменьшить ее — но не изгнать.
Скрип. Скрип. Скрип.
Звук, похожий на размеренный скрежет точильного камня, отражался эхом от голых стен. Звук грубого искусства, рождающегося в абсолютной черноте. Человеческие глаза не могли пронзить этот мрак, но воин перестал быть человеком много лет назад. Он мог видеть — точно так же, как мог видеть на бессолнечном мире, рожденный и взращенный в городе, где свет был грехом, предаваться которому могли позволить себе лишь богачи.
Скрип. Скрип. Скрип.
Скрежещущий ритм вторил неумолкающему, вездесущему гулу далеких двигателей корабля. Другие звуки вмешивались в работу воина, но их он с легкостью — сам того не замечая — игнорировал. От его убежища далеки были приглушенные стоны мужчин и женщин, тяжко трудящихся на черных палубах, и дребезжащий грохот переборок, открывающихся и закрывающихся где-то в других местах на «Завете крови». Здесь, в этой комнате, его сопровождал лишь ритм медленно бьющегося человеческого сердца и влажные вздохи смертного дыхания. Он слышал это, не воспринимая на самом деле. Это был сенсорный шум, входящие данные без контекста, не проницающие завесу его безжалостной концентрации.
— Господин? — раздался голос.
Скрип. Скрип. Скрип.
— Господин?
Воин не поднял взгляд от своей работы, хотя и сбился с инстинктивного ритма в гравировке.
— Господин? Я не понимаю.
Воин сделал медленный вдох, только сейчас заметив, что удерживал дыхание, что-то бормоча себе под нос монотонным речитативом, сливавшимся с гулом корабельных двигателей. Этого, наконец, оказалось достаточно, чтобы заставить его поднять голову от своей резьбы.
В темноте стоял человек, одетый в грязную форму легиона, с нострамской монетой, висящей на шее на кожаном шнурке. Воин смотрел на него некоторое время, чувствуя, как сжимается его пересохшее горло в попытке выговорить имя раба.
— Примус, — произнес он наконец. Звук собственного голоса ужаснул его. Казалось, будто он умер недели назад, и вместо него говорил высохший покойник.
Явственное облегчение отразилось на бородатом лице раба.
— Я принес воды.
Воин моргнул, чтобы перед глазами прояснилось, и протянул руку к жестяной фляжке в руках Примуса. Он видел грязь под ногтями раба. Ощущал затхлый противный запах дающей жизнь жидкости в металлическом контейнере.
Он принялся пить. Боль в его голове, уже почти изгнанная его работой, затихала с каждым глотком.
— Сколько? — спросил он. — Сколько я пробыл здесь?
— Двенадцать дней, господин.
Двенадцать дней. Когда закончилась резня? Чем она закончилась?
Он мало что помнил — только расписанный молниями шлем Кириона, после того, как брат поднял его на ноги...
Талос повернулся к ближайшей стене, где кое-как нацарапанные нострамские руны вились уродливыми строчками по темному железу. Надписи пересекались друг с другом без всякого видимого порядка. Они тянулись вдоль всей комнаты, заходя иногда на пол, выцарапанные затупившимся теперь клинком гладиуса в руке воина.
— Двенадцать дней, — повторил он вслух. Он был генетически лишен способности испытывать страх, но ледяная тревога отозвалась холодом в его крови при виде всех этих слов, которые он написал, но не мог вспомнить.
— В моей голове есть... что-то, — сказал он наконец. — Воспоминания о том, что никогда не происходило.
Примус не знал, что ответить. Но Талос и не ожидал от него ответа. Он уже отвлекся — руны покрывали и его собственную броню. Большинство из надписей не имели смысла, хотя среди бессмыслицы и попадались имена его братьев. Имя сержанта Анрати было грубо выцарапано поверх руны, означающей «вознесенный».
Одна фраза отозвалась в нем, стоило его черным глазам прочесть ее. Предложение, которое он никогда не забудет.
Там, записанные изломанными, по-детски неумелыми очертаниями нострамских рун, стояли пять слов.
Это проклятие, — гласили руны, — быть сыном бога.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous
суббота, 23 марта 2019
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Название: Роза, вспоенная кровью
Оригинал: A Rose Watered with Blood, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 6710 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Лотара Саррин, Кхарн, Пожиратели Миров
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Завоеватель», флагман легиона Пожирателей Миров, изменился. На долгом пути к Терре силы варпа — и инфернальная природа чудовища, cкованного в недрах корабля, — изменяют саму его сущность. Для Лотары Саррин, капитана когда-то гордого корабля, и ее человеческого экипажа корабль становится опасным. Многие думают, что он пытается убить их. У Лотары есть другая теория... и она нравится ей еще меньше.
Скачать: .doc | .epub
После недель удушающей жары и принесенных ею смертей появились вши. Несколько апотекариев докладывали, что волна заражения началась с трупов, разбросанных на каждой палубе и в каждой каюте «Завоевателя». Этот легион иссушенных мертвецов, эти обескровленные тела каким-то образом стали инкубаторами для колоний красных насекомых, плодившихся в ссохшихся внутренностях. В этом смысле — и здесь была определенная мрачная поэтичность — одно бедствие родилось непосредственно из другого.
Адская жара ослабела со временем — точнее, лишь уменьшилась до уровня, на котором ее можно было выносить. Внутренности «Завоевателя» по-прежнему наполнялись отвратительным живым теплом, исходящим от плазменных генераторов — эти древние машины с неприятной органической пульсацией гудели на нескольких палубах — но, во всяком случае, корабль больше не угрожал изжарить свой экипаж в их собственных пропитанных потом запасах воздуха.
Тогда-то и объявились вши. Паразиты гнездились в волосах на теле и упивались кровью. Они раздувались настолько, что их можно было выбирать из головы или из подмышек просто пальцами. Каждому из экипажа приходилось ежедневно промывать ушные каналы солевым раствором, чтобы избавиться от кладок яиц. Поначалу это было невозможно. «Завоеватель» пытался убить свою команду, и каждая капля доступной воды на борту флагмана превращалась в кровь.
Только когда корабль наконец вывалился из варпа и встал на якорь на низкой орбите над планетой Хешимар, команда смогла начать медленно, медленно восстанавливаться.
Хешимар объявил о верности Хорусу. И сделал это с радостью. Его народ скандировал имя Воителя на улицах. Изувеченный «Завоеватель» и его несчастная, измученная команда видели под собой мир, где население встречало их восторгом. Всё, что понадобится «Завоевателю» — сказали министры Хешимара — будет предоставлено со всей искренностью.
Капитан корабля, во рту у которой пересохло от жажды, потерла глаза со слипшимися ресницами, глядя на экраны сканеров.
— Они в самом деле могут дать нам всё, что нужно? — спросила она.
У них был длинный список недостающего: «Завоеватель» не способен был поддерживать себя сам, и требовал целый континент еды и воды, целый город железа для ремонта, достаточно топлива, чтобы пересечь четверть галактики... Перечислять его нужды можно было бесконечно.
Ей ответил один из офицеров, по имени Гахадж. Когда-то команда мостика насчитывала больше пятиста душ. Теперь можно было счесть удачей то, что им удалось набрать две трети от этого числа, и многие из них были сервиторами или рабами на обучении.
— Нет, — коротко сказал Гахадж.
— Нет?
— Хешимар беден ресурсами, — уточнил Гахадж.
Три года назад Ансин Гахадж был привлекательным широкоплечим офицером сорока четырех стандартных лет. Теперь он выглядел едва ли не скелетом. Ему можно было дать все шестьдесят, а не чуть меньше пятидесяти. Кто-то из воинов легиона отрубил ему руку по локоть. Капитан слишком устала, чтобы спрашивать, почему это случилось. Иногда легионеры делали что-то, потому что их терзал голод. Чаще всего им просто не нужны были никакие причины.
Капитан провела почти полчаса, изучая информацию самостоятельно — информацию, которую она прежде могла понять интуитивно и сразу же принять решение. Теперь, из-за истощения и усталости, ей требовалось время, чтобы подсчитать ресурсы, необходимые для вооружения, восстановления запасов и ремонта ее корабля — ее города в небесах. Умирающего города.
— Достаточно, — заключила она.
— Только если мы оставим за собой мертвую планету, — заметил Гахадж.
— Достаточно, — повторила капитан тем же самым тоном.
Неделю спустя у них была вода, еда, железо, плазма, прометиевое топливо и десятки тысяч свежих рабов. Хешимар, несмотря на всю свою верность делу Воителя, остался позади пепелищем с безмолвными сожженными городами.
А Лотара Саррин, капитан «Завоевателя», попробовала чистую воду впервые за восемь месяцев. И, что было почти так же важно, промыла ушные каналы от яиц вшей.
Они недолго оставались на орбите. Чудовищное существо, скованное в зараженных недрах «Завоевателя», ревело в ярости, и этот рев разносился по всему кораблю. Ангрон кричал о Терре, Терре, Терре, и созданию, которое некогда было примархом Двенадцатого легиона, невозможно было противостоять.
«Завоеватель» двигался дальше. В конце его пути лежала колыбель человечества, и там, в небесах над далекой Террой, их поджидала судьба.
Недели превратились в месяцы. Бесконечные перебои и механические поломки делали астронавигацию почти невозможной, а волны варпа не давали никаких подсказок об их истинном местонахождении — и потому Лотара с неохотой начала отмечать ход времени по длине собственных волос. Как только ослабела адская жара и прекратилось нашествие вшей, она перестала брить голову. Теперь на ее висках пробивалась седина, но она давно уже перестала задумываться о своей внешности. В глазах каждого встреченного члена экипажа она видела, насколько она смертельно устала. С ее точки зрения этой информации было вполне достаточно. Зеркало не прибавило бы ничего нового.
Ивар Тобин отпустил бы шуточку насчет того, что ее возраст становится заметнее, но Ивар Тобин уже не мог этого сказать — равно как не мог сказать и ничего другого; он стал всего лишь еще одной жертвой этой невозможной войны. Жертвой этого невозможного проклятия, захватившего флагман Пожирателей Миров.
Лотара не смогла бы сказать точно, скучала ли она по нему. Чтобы уделять чему-то — кому-то — настолько серьезные эмоции, нужно было где-то взять на это силы.
Нет. Нет, это было бы нечестно. Она скучала по нему. Ей недоставало его эффективности, его привычки к точности. Он был клинком, бойцом, убийцей. Ей нужны были такие офицеры, и Тобин был одним из лучших.
Но всё же эмоции теперь стали роскошью. День за днем она держалась на ногах только благодаря нездоровой смеси паранойи, чувства долга и адреналиновых стимуляторов, синтезированных из крови Кхарна. Порой она задумывалась — с безрадостной улыбкой — насколько нелегальным был бы стимулятор из крови легионеров в функционирующем, упорядоченном Империуме. Но правила и рациональность остались в непросвещенном прошлом. Теперь существовала лишь необходимость.
Ремонтные команды пробирались по телу корабля, делая то, что могли, чтобы восстановить хотя бы механический порядок. Сперва им назначали охрану из легионеров, способных защитить от ужасных существ, что вцеплялись когтями и утаскивали в темноту, но вскоре Лотара поняла, что теряет не меньше людей из-за приступов ярости Пожирателей Миров. Ей поступали доклады о ремонтниках, убитых собственными стражами, и никто из командиров Двенадцатого не мог сделать ничего, чтобы этому помешать. Машины боли в их головах пробуждались к жизни, и начиналась резня.
— Если так пойдет и дальше, — рискнул высказаться Гахадж, — мы никогда не доберемся до Терры.
Лотара не была так уверена. Она скорее склонялась к тому, что «Завоеватель» достигнет Терры, что бы ни случилось с его командой. Даже если от корабля останутся лишь выстывшие руины, зияющие дырами в космос и покрытые изнутри замерзшей в вакууме кровью, благодаря неутолимым стремлениям Ангрона флагман всё равно выбросит к берегам Терры.
После того, как они выпотрошили Хешимар, беды «Завоевателя» не закончились. Команда ступала по потемневшим от крови палубам, выполняя свои обязанности под дробный ритм взревывающих вдалеке цепных клинков и криков, эхом отвечающих им. Иногда — в любое время суток — электричество сбоило и отключалось без предупреждения. Члены экипажа, умершие давным-давно, говорили по воксу — порой это были обрывки старых сообщений и болтовни, застрявшие в сети связи, порой — крики о помощи, о пощаде, о том, чтобы всё это закончилось.
В одну из ночей она проснулась от прикосновения к плечу. Усталость, даже въевшаяся до костей, тогда еще не пересиливала вбитые тренировками рефлексы: она скатилась с койки, одновременно вытаскивая из-под подушки табельный пистолет. Широко раскрыв глаза и стиснув зубы, Лотара смотрела на незваного гостя в своей спальне. В своей постели.
Он был уже мертв. Точнее, он пробыл мертвым уже довольно долго. Теперь он лежал здесь, несмотря на то, что несколько месяцев назад Кхарн разорвал его на части в припадке обычного для легионеров гнева. После того, как команда собрала останки, Лотара лично зажгла огонь в кремационной камере. Она видела, как Тобин сгорел.
Но сейчас она видела его перед собой, несгоревшего, и чувствовала запах — запах старой, иссохшей смерти, похожий не столько на гниющее мясо, сколько на какие-то пряности, на приторный мускус. Стоя у своей постели, не опуская нацеленный пистолет, она глубоко вздохнула — собираясь настоять на том, что тела здесь не было. Мысль так и не превратилась в слова, потому что была ложью. Он был здесь. «Завоеватель» вернул ей Ивара Тобина. Она не знала, как это случилось, но уже точно знала — почему.
— «Завоеватель» пытается убить нас, — частенько говорил Гахадж.
Но Лотара не была так уверена. Куда больше ее беспокоило то, что «Завоеватель» — с нечеловеческим, обезумевшим от крови упорством — пытался угодить ей.
— Служба безопасности докладывает об «аномальной активности» в вашей каюте прошлой ночью.
Лотара не испытывала ни малейшего желания обсуждать это с Гахаджем. Она откинулась на спинку командного трона, прижав пальцы к вискам. Мостик звенел и гудел вокруг нее, полный деятельности команды, выполняющей свои обязанности. Размытые калейдоскопические пятна — фиолетовые, цвета мигрени, и красные, цвета зараженной крови, — плясали по железной палубе и изношенной форме экипажа. Каждому, кто работал здесь — мужчинам и женщинам, офицерам и сервиторам — было приказано не смотреть в окулус. Отравленные пейзажи варпа хлестали о корпус корабля, и обзорный экран командной палубы глядел прямо на них, без всяких преград.
Капитан «Завоевателя» однажды совершила ошибку — посмотрела туда. Она не собиралась ее повторять. Последней из ее подчиненных, допустивших тот же промах, была офицер внутренней связи Рабекка Сайлер, которая — три часа спустя — приставила свой пистолет под подбородок и спустила курок.
— Мэм, — напомнил ей Гахадж.
— Что? — отозвалась Лотара. Императоровы яйца, даже она сама слышала усталость в своем голосе. Заметив это, она рефлекторно выпрямилась.
— Я спрашивал насчет доклада службы безопасности.
— Это неважно.
«Это неважно» постепенно становилось кодовым обозначением для «ты мне не поверишь», и «ты не хочешь знать», и «корабль проклят, и мы все обречены».
Гахадж кивнул.
— Вас понял, капитан.
Он повернулся к своей консоли. Лотара, взглянув через его плечо, заметила список вооружения, прокручивающийся по экрану. Он проводил инвентаризацию.
— Что-нибудь слышно от ремонтной команды, которая занимается окулусом?
Гахадж не поднял взгляд:
— Да. Потребуется полная переустановка.
— Опять? — она фыркнула и почувствовала во рту вкус крови. Она подавила желание сплюнуть. — Да ты шутишь.
— Доклад поступил вчера ночью. Техноадепты по-прежнему не могут найти никаких механических поломок.
Лотара оскалила зубы — это едва ли можно было назвать улыбкой.
— Значит, это машинный дух корабля. Я говорила им это еще до того, как они начали.
— Не сомневаюсь, что вы говорили, мэм.
— Мне нужны результаты, — сказала она с усталой вежливостью, — а не оправдания. Я не могу командовать кораблем, который отказывается повиноваться приказам.
Но это было не совсем так, верно? «Завоеватель» подчинялся чему угодно, что могло приблизить его к Терре. Он даже заботился о своей команде — по-своему. Заботился не об их выживании и уж точно не об их рассудке. Но...
Лотара вновь не-улыбнулась при этой мысли.
— Что-то смешное, мэм?
— Корабль не хочет закрывать глаза. Это меня забавляет. Как и то, что корабль хочет, чтобы мы видели, что там, снаружи. — Негромкий горький смешок. — Нужна ли ему команда, в самом деле? Нужны ли ему мы?
— Вы... преувеличиваете, капитан.
— Неужели? — Лотара оскалила зубы сильнее. — Вы не очень-то уверены, лейтенант...
Скейн первым заговорил с Лотарой.
Скейн-Разрушитель, Скейн-урод, сержант Скейн, чья кровь была настолько отравлена его священным оружием, что он, возможно, навсегда был лишен бессмертия, обещанного Легионам Астартес их генетическим наследием. Скейн произнес слова, с которых всё началось, — единственное предложение, в котором выдающимся было не столько предполагаемое предательство, сколько тот факт, что он оказался еще способен к связной речи.
То, что он сказал, не было неожиданностью; об этих словах уже успел подумать каждый — в моменты страха, когда они были пропитаны потом от попыток выжить, или же во всё более редкие моменты спокойствия на корабле, который, казалось, хочет их убить.
Скейн сказал то, о чем думали столь многие — возможно, потому, что был так близок к утрате собственного разума. Он непрестанно дергался и не мог прекратить грызть покрытые язвами губы. Он утратил контроль над Бетчеровой железой несколько недель назад; теперь его подбородок воспалился от постоянно текущей кислотной слюны. Один глаз был выбит в поединке где-то в недрах корабля — там, где каждый зал превратился в арену, залитую красным светом аварийных ламп. Почему-то эта рана не зажила. Алые слезы сочились из нее, днем и ночью. Кровь просто продолжала течь.
Так, пользуясь свободой почти безумца и почти мертвеца, именно Скейн подошел к капитану «Завоевателя» и произнес слова, которые обрекли их всех.
Он зажал ее в угол в одном из боковых коридоров, отходящих от главного прохода вдоль хребта «Завоевателя». Она шла в свою каюту, когда он догнал ее, убил ее телохранителей и прижал ее к стене. Оставшийся его глаз горел лихорадочным блеском, движения были рваными и нервными. Каждые несколько секунд его лицо искажалось мускульной судорогой, и он дергал головой в сторону голоса, неслышного никому другому.
Лотара оглянулась на двоих солдат, которым выпало сопровождать ее. Один из них был еще жив и пытался, лежа на решетчатом полу, дотянуться до своей оброненной винтовки. Скейн покончил с этим, опустив свой сапог на затылок солдата. Влажно хрустнула кость, а затем грязное красное пятно расползлось по палубе, точно зловещая тень.
Она отвела взгляд от мертвых солдат, наставив на Скейна ствол своего пистолета. Не в первый раз ей приходилось открывать огонь по воинам своего же легиона, но Скейн был слишком близко — она сомневалась, что успеет выстрелить в него прежде, чем он размажет ее по палубе голыми руками, как уже сделал с ее телохранителями. Космодесантник возвышался над ней, но не пытался пока что закончить начатое.
— Лотара, — сказал он. Металлические зубы лязгнули, когда он дернулся в очередной судороге. — Мне нужно п-п-поговорить с т-т... тобой. — Ему понадобилось не меньше трех секунд, чтобы закончить фразу.
— Для тебя, сержант — капитан Саррин. — Она не сводила прицел с его изуродованного лица и изо всех сил старалась не пустить в голос даже тень страха. — Ты убил моих солдат. Это... вряд ли было нужно.
— Наедине, — с трудом выговорил Скейн, напрягаясь, точно поднимал тяжелый груз; Лотара видела, как выделяются сухожилия на его шее. — Говорить с тобой наедине.
— Вот я одна, — осторожно сказала она. Две мысли столкнулись в ее разуме: одна — мелочная и раздражающая, вторая — настойчивая и злая. «До чего же дурацкая, дурацкая будет смерть, если меня убьет не кто-нибудь, а именно Скейн...» Вторая мысль была — «Где Кхарн? Кхарн мог бы убить его... Где Кхарн?»
Скейн оставался глух и слеп к ее мыслям. Он едва мог сформировать свои собственные.
— Капитан Са... Са... — сказал он. — Нам н-нужно убираться с этого корабля.
Так значит, бунт. Она должна была ощутить шок, должна была спустить курок и попытаться наказать его, но навалившаяся неотступная усталость лишила это откровение каких-либо эмоций. Она поняла, что одновременно потрясена его предательством и слишком устала, чтобы хоть что-то чувствовать.
То, что Скейн пришел к ней — из всех, кто был на корабле — было неописуемым риском. Он не мог быть один. Должны были быть другие, такие же, как он — те, кто хотел покинуть корабль, прежде чем «Завоеватель» убьет их.
И теперь, когда он рассказал ей это... Убьет ли он ее, чтобы сохранить тайну?
Она смотрела в его изможденное лицо. Видела, как оно дергается в нервных тиках. Видела лихорадочный жар в его взгляде, слышала лязганье стальных, запятнанных кровю зубов. Его лицо было забрызгано кровью ее телохранителей.
Да. Он убьет ее, если она откажет ему.
Но он рассчитывал, что она не откажет. Он рассчитывал, что она поймет его. Будет благоразумна.
Лотара опустила пистолет.
— Я знаю. Но как?
— Нужна... — Скейн изо всех сил пытался сформировать слова. — Нужна твоя помощь.
«...застыло время
в бесконечной ночи,
и гибнет ложь
на солнечных ветрах,
и нет убежища
под светом бдящих звезд,
под взглядом повелительницы ночи,
в безмолвной буре, принесенной ею...»
Бунтовщики встречались несколько раз, никогда — в одном и том же месте. На корабле более чем хватало заброшенных отсеков, где можно было строить любые заговоры.
Сегодня они собрались в кузнице третьего уровня по правому борту, где все горны давно уже остыли. Уже больше года здесь не производили оружие для легиона: всё производство закончилось в один день, когда 29-ая штурмовая рота безумным потоком прокатилась через залы и коридоры кузницы, оглашая их воплями и требуя крови.
Здесь предатели среди Предателей собрались, чтобы говорить о выживании. Это был не первый раз, но — если всё пройдет по плану — он был, вероятно, последним. Встречи становились всё опаснее — теперь, когда их было так много. На борту корабля невозможно долго хранить секреты; особенно на борту корабля, где мертвецы ходили и говорили.
Лотара стояла рядом со Скейном, забравшись на полуразрушенную плавильную печь, и обводила взглядом тех легионеров и членов ее экипажа, кто собрался здесь в полумраке; каждый ждал, пока она заговорит. На первой их встрече их было не больше нескольких дюжин.
Тогда она тоже говорила, и это давалось ей легко — настолько легко, что ей становилось слегка не по себе. Конечно, именно она должна была взять на себя руководство. Она была капитаном. Если Лотара Саррин, командир «Завоевателя», была готова покинуть корабль — всем прочим оказывалось гораздо легче обдумывать то же самое. Она не могла просто быть их союзником. Она должна была стать их лидером.
— Так много нас еще не собиралось, — пробормотала Лотара себе под нос. Скейн кивнул.
Почти пятьдесят Пожирателей Миров стояли, сбившись в беспорядочные кучки, не обращая внимания на звания; то и дело кто-то из них дергался или хрипел, повинуясь импульсам Гвоздей Мясника, вбитых в их мозг. Сочленения брони отзывались на каждый спазм глухим рыком; силовые приводы и сервомышцы в их деградирующих доспехах регистрировали и усиливали малейшее движение. Реакторные ранцы агрессивно гудели — достаточно громко, чтобы от этого звука ныли зубы.
Смертные члены экипажа держались подальше от Пожирателей Миров, собираясь собственными группками и насчитывая более трех сотен человек. Среди них были как офицеры, так и рабы, которые могли в дальнейшем оказаться полезными. Поскольку в этой части корабля не было электричества, предатели встречались при свете фонарей и переносных ламп, которые прорезали абсолютную черноту яркими лучами, выхватывая из мрака их грязные и осунувшиеся от голода лица.
— Друзья мои.
Они придвинулись ближе, чтобы слышать негромкий голос Лотары. Как всегда.
— Пора убираться с этого корабля.
Она говорила почти целый час, обрисовывая детали своего плана. В нескольких пунктах Скейн, запинаясь, вставлял свои замечания, и другие Пожиратели Миров и офицеры из команды мостика — и Гахадж среди них — выдвигали собственные предложения. Еще несколько задавали вопросы; она отвечала им терпеливо, тщательно, не оставляя ни единого белого пятна и ни одной необговоренной возможности. Всё должно было быть предельно точно. Никаких тренировок, никаких вторых шансов.
Один из Пожирателей Миров, Маруук, задал вопрос, которого до сих пор все избегали — словно бы, произнеся запретное имя, они навлекали на всех проклятье. Капитан роты, он был выше всех по рангу среди заговорщиков-легионеров.
— Что насчет Кхарна?
Скейн покачал изуродованной головой.
— Кхарн не п-придет. Кхарн не оставит этого м-монстра.
Толпа зашумела сильнее.
— Но как только мы двинемся, он узнает, — сказал Маруук. — Он узнает. Он всегда знает.
У Лотары побежали мурашки по коже: так странно было слышать, что о ее ближайшем соратнике говорят не как о человеке, даже не как о кровожадном воине, но как о силе природы. И что еще хуже — ей самой нечего было возразить.
— Не п-переживай о Кхарне, — Скейн оставался непоколебим. — Пока он нн... н-ничего не знает.
— Проще сказать, чем сделать. — Другие легионеры закивали, соглашаясь с сомнениями Маруука. — Пока что нам удавалось держать всё в тайне, но как только мы начнем действовать, Кхарн и другие почуют кровь в воде.
Лотара откашлялась, снова привлекая к себе внимание. Она посмотрела воину в глаза, не позволяя дальнейшего спора.
— Оставь Кхарна мне. Я разберусь с ним, когда придет время. Всем остальным нужно сосредоточиться на том, чтобы добраться до точек эвакуации. У нас есть только один шанс.
«...расколотая выстрелами сталь
дрожит
грохочет
барабаны отбивают такт
по всей небесной выси
в бальном зале среди звезд
владычицу его окутав мириадом вспышек острых взрывов».
«Завоеватель» с ревом вырвался обратно в реальность. Варп-двигатели, взвыв, затихли, и теперь уже плазменные двигатели приняли на себя обязанность толкать корабль вперед; туманные обрывки истончающейся дымки душ цеплялись за корпус. За кораблем тянулись цепи с кошмарными «медвежьими когтями» — гарпунами, способными уничтожить корабль; они были выпущены в прошлых битвах и с тех пор бесцельно волочились следом.
Каждый на борту ощутил переход из Моря Душ в холодный космос: корабль содрогнулся вокруг них, мгновенной рябью переключилась гравитация — и кости корабля завибрировали от ярости, отзываясь чему-то глубоко в недрах «Завоевателя», чему-то, что было прежде одним из сыновей Императора.
— Я думаю, варп облегчает боль... этого, — заметил Гахадж, глядя в никуда запавшими глазами.
— Его, — поправила Лотара.
— Мэм?
— Его боль. Это по-прежнему Ангрон.
Гахадж посмотрел на нее с сомнением. Более того — он смотрел с жалостью.
— Как скажете, капитан.
Лотара не стала на этом останавливаться. Она набирала команды на пульте, встроенном в подлокотник ее трона, отправляя пакеты данных по всему кораблю. Ее воля, подлежащая немедленному исполнению. И — в некоторых случаях — сигналы, чтобы затаившиеся ячейки принимались действовать.
Перед ними и вокруг них не было ничего, кроме усеянной звездами черноты. Пока что «Завоеватель» висел в космосе один.
Лотара продолжала печатать. Подлинные графики дежурств она назначала раньше обычного расписания, позволяя бунтовщикам оказаться там, где было нужно. Другие графики она изменяла и подделывала по необходимости — для той же самой цели. Нужные отсеки корабля оказывались заранее заперты или, наоборот, открыты, а ремонтные команды и взводы легионеров направлялись в другие места. Повинуясь ее командам, в ангарах левого борта уже заправляли транспортники для перемещений между кораблями — общим счетом пять штук, достаточно, чтобы переправить всех беженцев с безумного корабля к их цели.
Она следила за метками ауспексов, которые показывали перемещения по кораблю лидеров отрядов Пожирателей Миров. Данные были почти до смешного ненадежны, учитывая, насколько деградировала и броня легионеров, и их дисциплина, но Лотара Саррин работала с тем, что у нее было. Это ничем не отличалось от организации боя; просчитать маневры в трех измерениях, выстроить фигуры на доске так, чтобы они двигались туда и сюда, чтобы некоторые из них пересеклись, а некоторые — никогда не встретились. Такой же игрой было теперь расположение отрядов — она явственно направляла тех, кто присоединился к беглецам, именно туда, где они понадобятся сильнее всего.
Несколько офицеров Пожирателей Миров и трое ее собственных подчиненных работали вместе с ней в безмолвном единстве, распределяя потоки людей по кораблю. Недели координации, превратившиеся в поток спокойных усилий.
Пока что — всё шло хорошо.
— Кхарн, — она активировала личный канал связи, подключенный прямо к воксу в шлеме Кхарна. — Кхарн? Ответь, пожалуйста.
Ничего.
Это было... уже не так хорошо.
Гахадж не сводил с нее глаз. Лотара подчеркнуто игнорировала его, пытаясь связаться с Кхарном еще раз.
Восемнадцать минут спустя фрегат Двенадцатого легиона «Бестиарий» вырвался в реальность в пределах тех же астронавигационных координат, встав на якорь всего в часе лёта от них. Теперь ни один корабль не осмеливался подходить к «Завоевателю» ближе. За этот тяжелый урок пришлось заплатить множеством абордажных команд легиона и резней на кораблях, которым не повезло оказаться слишком близко к флагману.
Офицеры доложили о прибытии союзного корабля с усталой четкостью. Лотара рассеянно обвела взглядом пестрое сборище, составлявшее теперь команду мостика. Когда-то они были элитой Великого Крестового похода — отлично подготовленные, собранные офицеры в накрахмаленной форме. Они были безжалостны. Они были жестоки. Они были лучшими.
И что теперь? Половины старой команды больше не было — они не погибли в битвах с врагами-имперцами, их вырезали во время безумных погромов Пожирателей Миров: когда воины Двенадцатого терзали свой собственный корабль, завывая и требуя крови, всегда крови, еще больше крови. Если они не могли убивать врагов, они убивали друг друга. Если их жажду крови нельзя было утолить в битве, они устраивали резню. День за днем команда уменьшалась, гибла в казнях, слепом разрушении и — как говорили — скормленная существу в трюме. Существу, которое когда-то было Ангроном; существу, которое утопало по колено в крови, поднимая скованные цепями крылья высоко к железным балкам потолка, чей яростный рев отдавался эхом в металлических костях корабля.
У многих в команде мостика не хватало рук или ног; многие были биомеханически спаяны со своими консолями — только потому, что в их опыте отчаянно нуждались. И слишком, слишком многие были мертвы, заменены младшими офицерами или запрограммированными сервиторами. Когда-то Лотара выставила бы свой любимый «Завоеватель» против любого военного корабля Империума, не сомневаясь в победе. Теперь она ловила себя на том, что не решается задумываться о Терре — она боялась вступать в бой с этой искалеченной, неопытной командой.
Она подумала о Тобине, мертвом, лежащем на палубе. И о Кхарне, залитом его кровью.
Она подумала о Тобине — мертвом, в ее постели. При жизни он никогда не бывал в ее каюте, но после смерти «Завоеватель» принес его прямо к ней.
— Капитан? — окликнул ее один из офицеров вокса.
— Секунду, — Лотара моргнула, собираясь с мыслями.
«Бестиарий» прибыл раньше, чем полагалось, но это было неважно. Она открыла канал прямой связи с далеким кораблем и отправила девять зашифрованных кодовых фраз в определенной последовательности, соблюдая оговоренные интервалы. Даже ритм сигнала был частью кода. Любое отклонение значило бы, что план под угрозой.
Лотара набрала последний код, затем подалась вперед на своем мрачном троне.
— Говорите.
— «Бестиарий» прибыл на четыре часа раньше ожидаемого времени, но запрашивает разрешение принять на борт провиант по вашему усмотрению, мэм.
Одной из менее почетных ролей флагмана была необходимость время от время служить складом припасов для остального флота. Обычно этим занимались корабли снабжения и грузовые транспортники, но в разрозненных подразделениях Несущих Слово и Пожирателей Миров, разбитых и бежавших из Ультрамара, не осталось и намека на обычный порядок. В гонке к Терре всё прочее было неважно.
Капитан следила за движением на гололитах, где легионеры и солдаты постепенно собирались в нужных точках или уходили оттуда. Назад дороги не было.
Лотара подняла взгляд и кивнула офицеру вокса:
— Отправьте сообщение на «Бестиарий». Скажите им, что мы готовы передать провиант.
План был простым — как обычно и бывают лучшие планы. И он двигался без проблем, как часто проходят лучшие операции.
Лотара двинулась едва ли не последней. Почти всё остальное уже было сделано. Всё должно было быть именно так. Капитан боевого корабля класса «Глориана» не могла просто так встать со своего места и отправиться прогуляться по своим проклятым, полным криков палубам. Она должна была убедиться, что все прочие уже в безопасности.
Четыре транспортника были уже в космосе, устремляясь к ждущему «Бестиарию». Оставался только один. Ее.
Скейн был среди тех немногих, кто остался вместе с ней. Вооруженный и облаченный в броню, он был одним из горстки легионеров на командной палубе, и он держался рядом с ее троном. В такой преданности не было ничего необычного; Пожиратели Миров по праву и справедливо хранили верность капитану своего флагмана. Лотара Саррин была гордостью легиона. Она заслужила почетный знак Кровавой Руки на своем пути к командной должности одного из лучших кораблей во всем нарождающемся Империуме.
«Убийца, — называли они ее — в те дни, когда они все куда лучше владели речью. — Но — наша убийца».
Она поднялась с трона только тогда, когда закончилась ее смена. Скейн напрягся, словно бы просыпаясь, — как и Маруук на другом конце командной палубы. Лотара откашлялась.
— Майор Траллен, мостик за вами.
Гайя Траллен, покрытая шрамами ветеран, прожившая почти шестьдесят лет, наклонила голову.
— Так точно, мэм, — ответила она, занимая черный трон, освобожденный Лотарой.
Лотара сошла с центрального возвышения; звук ее шагов терялся в шуме, всегда царившем на оживленном мостике. Скейн и Маруук шагнули за ней следом; все трое двигались в унисон.
Последний челнок ждал их в ангаре, его уродливая туша была залита алым светом готовности к запуску. Все отчеты о дополнительных припасах, отправленных на «Бестиарий», были полностью обоснованы и не вызывали подозрений. Административные вопросы не создавали препятствий.
Лотара, одетая в комбинезон механика, шагала следом за Марууком и Скейном по просторной, покрытой копотью палубе. Она старалась держать плечи услужливо сгорбленными, хотя и не стала искать капюшон, чтобы закрыть лицо. Обслуживающий персонал, вроде техников ангара и рабов-оружейников, принадлежал к низшим кастам, которые никогда не видели лица своего капитана, не считая общекорабельных пропагандистских сообщений — а Лотара никогда не испытывала желания записывать их больше необходимого. Она не беспокоилась о том, что ее узнают. Если и так, Скейн и Маруук позаботятся об этом; а если не они — у нее оставался спрятанный под комбинезоном пистолет.
Они опаздывали. Транспортник заводил двигатели, уже испуская дым.
— Придержите трап, — передал Скейн по воксу. — Последние пассажиры.
— Мы успеем, — бормотал Маруук. — Мы успеем...
Лотара слышала подтверждающий щелчок — сервитор-пилот челнока принял приказ. Ее сердце бешено билось, колотясь о ребра; казалось, она слышит его стук сквозь нарастающий рев заводящихся двигателей.
Маруук был прав. Они должны были успеть.
Пожиратели Миров достигли трапа первыми. Лотара успела поставить ногу, чувствуя, как дрожит железо под тяжелыми шагами воинов впереди нее. Маруук исчез внутри челнока. Но Скейн обернулся. Он заметил, что она остановилась.
— К-кх... капитан?
Он протянул ей руку. Он ждал. Этот сломанный человек, уничтоженный воин — он предлагал помощь.
Стоит ей сделать еще один шаг, стоит ей опустить обе ноги на трап челнока, и она покинет «Завоеватель». Возможно, навсегда.
— Кк. Кхх. Капитан. Идем.
Лотара подняла взгляд на Скейна у двери челнока. Она собралась с духом, готовясь сделать шаг. Она не была уверена, в какую сторону шагнет.
— Капитан! — окликнул Скейн. Он вытащил топор. Теперь он скалил зубы — но смотрел не на нее. За ее спину.
Лотара не оглянулась через плечо. Ей не нужно было этого делать. Она совершенно точно знала, кого увидит.
— Предатель! — выкрикнул Кхарн с противоположной стороны ангара. — Я вижу тебя!
Скейн сбежал вниз по трапу, хватая Лотару за руку. Его лицо дергалось и кривилось, разум был во власти машины боли в его черепе.
— Ид-ди, — выговорил он, закрывая своего капитана от Кхарна. — В б-безопасности. Он нн-не знает, что это ты.
— Скейн, — сказала она. — Скейн...
Он не слышал. Скейн рванулся вперед, переходя на бег, высекая подошвами искры. Цепной топор взревел в его руках. Кхарн бросился ему навстречу, точно так же подняв топор. За спиной Кхарна виднелся ряд Пожирателей Миров, вздрагивающих от жажды крови и сдерживаемого желания убивать. Они выли, точно звери, как делали всегда на дуэльных аренах легиона.
Спустя всего пару секунд трап челнока начал закрываться, медленно поднимаясь на гидравлических пружинах. Маруук, уже добравшийся до пилотской кабины, сделал свой выбор. Он пытался наилучшим образом распорядиться жертвой Скейна, улетев с Лотарой или без нее.
Она спрыгнула с трапа, тяжело перекатившись, поднялась на дрожащих ногах. Нужно было убираться от стартующего челнока; погибнуть в огне его двигателей — еще более нелепая смерть, чем все, что угрожали ей прежде. Мысль о покое, который могло бы принести это мгновенное превращение в пепел, промелькнула в ее разуме — но слишком поздно, слишком слабо: она уже бежала, уходя от этой судьбы.
Ее окатило выхлопом от двигателей, наполнившим ангар дымом и дрожащим раскаленным воздухом. Она вспомнила удушающую жару прошлых месяцев, когда каждая капля воды на «Завоевателе» обращалась в кровь.
За ее спиной челнок оторвался от палубы и с ревом устремился в пустоту. Перед ней Скейн дрался с Кхарном — брат против брата.
Скейн был Разрушителем. Ему было даровано разрешение использовать запрещенное оружие легиона: пистолеты с пропитанными радиацией зарядами, гранаты, что взрывались миазмами ядовитого тумана, снаряды, начиненные кислотой, способной разъесть вражескую броню.
Сейчас у него не было всего этого снаряжения. Его слабеющий разум и угасающая координация движений превращали владение подобным оружием в слишком опасное испытание. Но у него был топор. Топор — честное оружие, и Скейн взмахивал им с отчаянной силой воина, которому нечего больше терять.
Он сцепился — клинок к клинку — с топором Кхарна. Два цепных оружия сомкнулись зубьями в безумном поцелуе, пытаясь пожрать друг друга.
Скейн знал, что он уже мертв. Он ударил локтем, но не попал в цель. Он попытался ударить головой, но удар ушел в никуда. Он пнул ногой — Кхарн едва ли сдвинулся на дюйм. Болезнь разложения, которую подарило Скейну священное оружие и порча «Завоевателя», лишь замедлила его, а не возвысила.
Кхарн ударил кулаком с такой силой, что мог бы сбить с ног огрина, заставив брата отшатнуться назад. Скейн не упал, но было слишком поздно — упрямство уже ничего не могло изменить. Кхарн шагнул следом за своим спотыкающимся родичем, раз за разом впечатывая бронированный кулак в открытое лицо Разрушителя. Удар, еще удар, еще. Каждый раз усиленные кости поддавались, ломались — сначала с сухим треском, потом с влажным хрустом.
Скейн упал. Он поднялся на колени, тяжело дыша, с залитым кровью искаженным лицом.
— Я... умру с-стоя, — поклялся он.
— Может быть, — Кхарн стянул шлем, открывая собственные иссеченные шрамами черты. — Но ты всё равно умрешь.
Скейн попытался встать. Лотара видела, как напрягаются мышцы и сухожилия на его шее — как в тот раз, когда ему приходилось бороться только ради возможности говорить.
— Я н-никогда не хотел бросать л-л... легион. Только корабль, Кхарн. Только. Только корабль.
— Молчи. — Пинок в грудь заставил Разрушителя снова рухнуть на палубу. Налитые кровью глаза Кхарна сосредоточились на Лотаре, когда она подошла ближе. Он процедил через испачканные кроваво-розовым зубы: — Маруук сбежал?
Капитан «Завоевателя» кивнула:
— Ты опоздал.
Броня Кхарна отозвалась рыком — он дернулся от очередного мускульного спазма.
— Неважно. Неважно. Нннх. Все эти корабли еще в небесах. — Он вдруг ухмыльнулся. — Не хочешь тоже уйти, капитан?
Лотара тоже улыбнулась. Она не ответила. Вместо этого она опустила взгляд, встретившись с единственным глазом Скейна, этим единственным окном разума среди кровавого месива черепа. Она видела там скорбь. Боль от ее предательства.
Он не спрашивал, почему она сделала это. Может быть, потому, что это не имело значения, может быть, потому, что он и так знал. «Завоеватель» не мог — не позволил бы — разлучиться со своей королевой.
Вместо бесполезных обвинений он рассмеялся булькающим, захлебывающимся смехом.
— Убийца, — сказал он, — но н-наша убийца. Роза, в-вспоенная кровью.
Дитя Крови, топор Кхарна, поднялся над его головой. Лотара остановила его жестом. Долг капитана — исполнять тяжелые обязанности. Наказание за бунт — ее дело.
— Нет, — сказала она за последними словами Скейна. — Позволь мне.
Она опустила пистолет, целясь в единственный глаз Скейна. На ее лице не было гнева, и в ее сердце не было ненависти, но она всё-таки спустила курок.
«Завоеватель» открыл огонь. Четыре из пяти транспортников между флагманом и далеким «Бестиарием» прекратили свое существование, взорвавшись мгновенными вспышками: последние блики, которые еще что-то значили, последние отпечатки света в галактике, которой они были больше не нужны.
При приведении приговора в исполнение не пришлось жертвовать никакими ресурсами. Лотара и Кхарн всё тщательно предусмотрели. Все транспортники были пусты, не считая груза бунтовщиков и пилотов-сервиторов. Во взрывах не погибло ничего важного. Всё прошло согласно плану.
Капитан «Завоевателя» подалась вперед на своем троне. Оставался один челнок. Один челнок, вызывающий их. Челнок, стартовавший последним.
— Вы хотите ответить, мэм? — спросил офицер вокса.
Лотара еще не решила.
Кхарн стоял возле ее трона; его пальцы подергивались, из угла рта стекала слюна. Его лицо и нагрудник по-прежнему были забрызганы кровью Скейна. Он следил, как обломки уничтоженных челноков разлетаются в пустоте — последние следы предательства, исчезающие во тьме.
Где-то в глубине корабля — очень, очень глубоко — раздался устрашающий рев. Победный вопль, рожденный в глотке чего-то, что никогда по-настоящему не было человеком, а в последние месяцы всё больше отдалялось от человечества.
— Ангрон хвалит тебя, — заметил Кхарн, бездумно глядя в никуда пустыми глазами. — Как всегда. Он говорит... Он говорит, что ты хорошо послужила ему.
Лотара не ответила.
— Ты и в самом деле не хотела сбежать? — Кхарн повернулся к ней. Теперь она ощущала на себе его взгляд. — Ни разу, ни единого искушения?
Лотара подняла глаза, глядя ему в лицо.
— Помнишь те бессмысленные стишки, которые летописцы сочиняли про меня? Ту цветистую чушь, что они вечно царапали. Те, которыми так восхищались на Терре.
Кхарн хмыкнул с приглушенным рычанием.
— О да.
Лотара задумчиво откинулась на спинку трона. В наступившей тишине Кхарн втянул воздух сквозь зубы. Суставы его брони заворчали, когда он кивком указал на силуэт последнего челнока в окулусе.
— Послушаем, что скажет нам Маруук?
— Если нужно.
Она дала сигнал офицеру вокса — активировать связь. Хриплый, сочащийся злобой голос громыхнул из динамиков.
— Ты, гнусная, грязная... — начал Маруук.
— Да, да, — перебила его Лотара. — Очень интересно. Избавь меня от своего возмущения, предатель.
— Скейн был глупцом, когда поверил тебе.
— С этим не поспорить, — согласилась Лотара. — Но он был храбр до самого конца и умер смертью воина. Он не улепетывал по трапу и не визжал, как трусливый скот, убегая.
— Скажи, почему ты предала нас, — потребовал Маруук. Несложно было представить, как он содрогается в спазмах, выплевывая эти слова, под властью обезумевшей биохимии мозга. — Почему ты хочешь оставаться на этом корабле?
— Скейну не понадобилось задавать этот вопрос, — ответила Лотара. — Неужели пропитанный радиацией, полубезумный, полумертвый Разрушитель понимал больше, чем капитан роты? Может быть, легиону будет лучше без тебя.
— Твои оскорбления ничего не значат, смертная.
Лотара вздохнула.
— Ответ очевиден, Маруук, и у тебя осталась пара секунд, чтобы постичь это откровение самостоятельно. Прощай.
Она кивнула троим рабам у пульта управления орудиями, отдавая сигнал стрелять. Корабль содрогнулся, когда носовые орудия дали залп, и открытый канал вокса тут же наполнился сплошными помехами.
Она всё же ответила на вопрос мертвеца — задумчиво, произнося слова, которые говорила тысячу раз с тех пор, как заняла черный трон на этом проклятом корабле.
— Никто не сбежит от «Завоевателя».
«...и в преклонении враги
дарили ордена, врезая в плоть их
шрамами шрапнели
и огнем из ниоткуда.
эта паства
ее паства
непогребенные
в блуждающих гробницах
в безмолвном вражеском железе».
— отрывок из поэмы «Роза, вспоенная кровью»
летописца, поэта, сочинителя саг Эврикидаса ДеМартоса (покойного)
Оригинал: A Rose Watered with Blood, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 6710 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Лотара Саррин, Кхарн, Пожиратели Миров
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Завоеватель», флагман легиона Пожирателей Миров, изменился. На долгом пути к Терре силы варпа — и инфернальная природа чудовища, cкованного в недрах корабля, — изменяют саму его сущность. Для Лотары Саррин, капитана когда-то гордого корабля, и ее человеческого экипажа корабль становится опасным. Многие думают, что он пытается убить их. У Лотары есть другая теория... и она нравится ей еще меньше.
Скачать: .doc | .epub
«Роза, вспоенная кровью»
Аарон Дембски-Боуден
«...отбрасывая царственную тень
на сумрачный театр вечных бдений,
среди безгласных волн нашего моря,
и здесь,
погребены в величии железа,
мы высекаем к ней мольбы».
Аарон Дембски-Боуден
«...отбрасывая царственную тень
на сумрачный театр вечных бдений,
среди безгласных волн нашего моря,
и здесь,
погребены в величии железа,
мы высекаем к ней мольбы».
После недель удушающей жары и принесенных ею смертей появились вши. Несколько апотекариев докладывали, что волна заражения началась с трупов, разбросанных на каждой палубе и в каждой каюте «Завоевателя». Этот легион иссушенных мертвецов, эти обескровленные тела каким-то образом стали инкубаторами для колоний красных насекомых, плодившихся в ссохшихся внутренностях. В этом смысле — и здесь была определенная мрачная поэтичность — одно бедствие родилось непосредственно из другого.
Адская жара ослабела со временем — точнее, лишь уменьшилась до уровня, на котором ее можно было выносить. Внутренности «Завоевателя» по-прежнему наполнялись отвратительным живым теплом, исходящим от плазменных генераторов — эти древние машины с неприятной органической пульсацией гудели на нескольких палубах — но, во всяком случае, корабль больше не угрожал изжарить свой экипаж в их собственных пропитанных потом запасах воздуха.
Тогда-то и объявились вши. Паразиты гнездились в волосах на теле и упивались кровью. Они раздувались настолько, что их можно было выбирать из головы или из подмышек просто пальцами. Каждому из экипажа приходилось ежедневно промывать ушные каналы солевым раствором, чтобы избавиться от кладок яиц. Поначалу это было невозможно. «Завоеватель» пытался убить свою команду, и каждая капля доступной воды на борту флагмана превращалась в кровь.
Только когда корабль наконец вывалился из варпа и встал на якорь на низкой орбите над планетой Хешимар, команда смогла начать медленно, медленно восстанавливаться.
Хешимар объявил о верности Хорусу. И сделал это с радостью. Его народ скандировал имя Воителя на улицах. Изувеченный «Завоеватель» и его несчастная, измученная команда видели под собой мир, где население встречало их восторгом. Всё, что понадобится «Завоевателю» — сказали министры Хешимара — будет предоставлено со всей искренностью.
Капитан корабля, во рту у которой пересохло от жажды, потерла глаза со слипшимися ресницами, глядя на экраны сканеров.
— Они в самом деле могут дать нам всё, что нужно? — спросила она.
У них был длинный список недостающего: «Завоеватель» не способен был поддерживать себя сам, и требовал целый континент еды и воды, целый город железа для ремонта, достаточно топлива, чтобы пересечь четверть галактики... Перечислять его нужды можно было бесконечно.
Ей ответил один из офицеров, по имени Гахадж. Когда-то команда мостика насчитывала больше пятиста душ. Теперь можно было счесть удачей то, что им удалось набрать две трети от этого числа, и многие из них были сервиторами или рабами на обучении.
— Нет, — коротко сказал Гахадж.
— Нет?
— Хешимар беден ресурсами, — уточнил Гахадж.
Три года назад Ансин Гахадж был привлекательным широкоплечим офицером сорока четырех стандартных лет. Теперь он выглядел едва ли не скелетом. Ему можно было дать все шестьдесят, а не чуть меньше пятидесяти. Кто-то из воинов легиона отрубил ему руку по локоть. Капитан слишком устала, чтобы спрашивать, почему это случилось. Иногда легионеры делали что-то, потому что их терзал голод. Чаще всего им просто не нужны были никакие причины.
Капитан провела почти полчаса, изучая информацию самостоятельно — информацию, которую она прежде могла понять интуитивно и сразу же принять решение. Теперь, из-за истощения и усталости, ей требовалось время, чтобы подсчитать ресурсы, необходимые для вооружения, восстановления запасов и ремонта ее корабля — ее города в небесах. Умирающего города.
— Достаточно, — заключила она.
— Только если мы оставим за собой мертвую планету, — заметил Гахадж.
— Достаточно, — повторила капитан тем же самым тоном.
Неделю спустя у них была вода, еда, железо, плазма, прометиевое топливо и десятки тысяч свежих рабов. Хешимар, несмотря на всю свою верность делу Воителя, остался позади пепелищем с безмолвными сожженными городами.
А Лотара Саррин, капитан «Завоевателя», попробовала чистую воду впервые за восемь месяцев. И, что было почти так же важно, промыла ушные каналы от яиц вшей.
Они недолго оставались на орбите. Чудовищное существо, скованное в зараженных недрах «Завоевателя», ревело в ярости, и этот рев разносился по всему кораблю. Ангрон кричал о Терре, Терре, Терре, и созданию, которое некогда было примархом Двенадцатого легиона, невозможно было противостоять.
«Завоеватель» двигался дальше. В конце его пути лежала колыбель человечества, и там, в небесах над далекой Террой, их поджидала судьба.
***
Недели превратились в месяцы. Бесконечные перебои и механические поломки делали астронавигацию почти невозможной, а волны варпа не давали никаких подсказок об их истинном местонахождении — и потому Лотара с неохотой начала отмечать ход времени по длине собственных волос. Как только ослабела адская жара и прекратилось нашествие вшей, она перестала брить голову. Теперь на ее висках пробивалась седина, но она давно уже перестала задумываться о своей внешности. В глазах каждого встреченного члена экипажа она видела, насколько она смертельно устала. С ее точки зрения этой информации было вполне достаточно. Зеркало не прибавило бы ничего нового.
Ивар Тобин отпустил бы шуточку насчет того, что ее возраст становится заметнее, но Ивар Тобин уже не мог этого сказать — равно как не мог сказать и ничего другого; он стал всего лишь еще одной жертвой этой невозможной войны. Жертвой этого невозможного проклятия, захватившего флагман Пожирателей Миров.
Лотара не смогла бы сказать точно, скучала ли она по нему. Чтобы уделять чему-то — кому-то — настолько серьезные эмоции, нужно было где-то взять на это силы.
Нет. Нет, это было бы нечестно. Она скучала по нему. Ей недоставало его эффективности, его привычки к точности. Он был клинком, бойцом, убийцей. Ей нужны были такие офицеры, и Тобин был одним из лучших.
Но всё же эмоции теперь стали роскошью. День за днем она держалась на ногах только благодаря нездоровой смеси паранойи, чувства долга и адреналиновых стимуляторов, синтезированных из крови Кхарна. Порой она задумывалась — с безрадостной улыбкой — насколько нелегальным был бы стимулятор из крови легионеров в функционирующем, упорядоченном Империуме. Но правила и рациональность остались в непросвещенном прошлом. Теперь существовала лишь необходимость.
Ремонтные команды пробирались по телу корабля, делая то, что могли, чтобы восстановить хотя бы механический порядок. Сперва им назначали охрану из легионеров, способных защитить от ужасных существ, что вцеплялись когтями и утаскивали в темноту, но вскоре Лотара поняла, что теряет не меньше людей из-за приступов ярости Пожирателей Миров. Ей поступали доклады о ремонтниках, убитых собственными стражами, и никто из командиров Двенадцатого не мог сделать ничего, чтобы этому помешать. Машины боли в их головах пробуждались к жизни, и начиналась резня.
— Если так пойдет и дальше, — рискнул высказаться Гахадж, — мы никогда не доберемся до Терры.
Лотара не была так уверена. Она скорее склонялась к тому, что «Завоеватель» достигнет Терры, что бы ни случилось с его командой. Даже если от корабля останутся лишь выстывшие руины, зияющие дырами в космос и покрытые изнутри замерзшей в вакууме кровью, благодаря неутолимым стремлениям Ангрона флагман всё равно выбросит к берегам Терры.
После того, как они выпотрошили Хешимар, беды «Завоевателя» не закончились. Команда ступала по потемневшим от крови палубам, выполняя свои обязанности под дробный ритм взревывающих вдалеке цепных клинков и криков, эхом отвечающих им. Иногда — в любое время суток — электричество сбоило и отключалось без предупреждения. Члены экипажа, умершие давным-давно, говорили по воксу — порой это были обрывки старых сообщений и болтовни, застрявшие в сети связи, порой — крики о помощи, о пощаде, о том, чтобы всё это закончилось.
В одну из ночей она проснулась от прикосновения к плечу. Усталость, даже въевшаяся до костей, тогда еще не пересиливала вбитые тренировками рефлексы: она скатилась с койки, одновременно вытаскивая из-под подушки табельный пистолет. Широко раскрыв глаза и стиснув зубы, Лотара смотрела на незваного гостя в своей спальне. В своей постели.
Он был уже мертв. Точнее, он пробыл мертвым уже довольно долго. Теперь он лежал здесь, несмотря на то, что несколько месяцев назад Кхарн разорвал его на части в припадке обычного для легионеров гнева. После того, как команда собрала останки, Лотара лично зажгла огонь в кремационной камере. Она видела, как Тобин сгорел.
Но сейчас она видела его перед собой, несгоревшего, и чувствовала запах — запах старой, иссохшей смерти, похожий не столько на гниющее мясо, сколько на какие-то пряности, на приторный мускус. Стоя у своей постели, не опуская нацеленный пистолет, она глубоко вздохнула — собираясь настоять на том, что тела здесь не было. Мысль так и не превратилась в слова, потому что была ложью. Он был здесь. «Завоеватель» вернул ей Ивара Тобина. Она не знала, как это случилось, но уже точно знала — почему.
— «Завоеватель» пытается убить нас, — частенько говорил Гахадж.
Но Лотара не была так уверена. Куда больше ее беспокоило то, что «Завоеватель» — с нечеловеческим, обезумевшим от крови упорством — пытался угодить ей.
***
— Служба безопасности докладывает об «аномальной активности» в вашей каюте прошлой ночью.
Лотара не испытывала ни малейшего желания обсуждать это с Гахаджем. Она откинулась на спинку командного трона, прижав пальцы к вискам. Мостик звенел и гудел вокруг нее, полный деятельности команды, выполняющей свои обязанности. Размытые калейдоскопические пятна — фиолетовые, цвета мигрени, и красные, цвета зараженной крови, — плясали по железной палубе и изношенной форме экипажа. Каждому, кто работал здесь — мужчинам и женщинам, офицерам и сервиторам — было приказано не смотреть в окулус. Отравленные пейзажи варпа хлестали о корпус корабля, и обзорный экран командной палубы глядел прямо на них, без всяких преград.
Капитан «Завоевателя» однажды совершила ошибку — посмотрела туда. Она не собиралась ее повторять. Последней из ее подчиненных, допустивших тот же промах, была офицер внутренней связи Рабекка Сайлер, которая — три часа спустя — приставила свой пистолет под подбородок и спустила курок.
— Мэм, — напомнил ей Гахадж.
— Что? — отозвалась Лотара. Императоровы яйца, даже она сама слышала усталость в своем голосе. Заметив это, она рефлекторно выпрямилась.
— Я спрашивал насчет доклада службы безопасности.
— Это неважно.
«Это неважно» постепенно становилось кодовым обозначением для «ты мне не поверишь», и «ты не хочешь знать», и «корабль проклят, и мы все обречены».
Гахадж кивнул.
— Вас понял, капитан.
Он повернулся к своей консоли. Лотара, взглянув через его плечо, заметила список вооружения, прокручивающийся по экрану. Он проводил инвентаризацию.
— Что-нибудь слышно от ремонтной команды, которая занимается окулусом?
Гахадж не поднял взгляд:
— Да. Потребуется полная переустановка.
— Опять? — она фыркнула и почувствовала во рту вкус крови. Она подавила желание сплюнуть. — Да ты шутишь.
— Доклад поступил вчера ночью. Техноадепты по-прежнему не могут найти никаких механических поломок.
Лотара оскалила зубы — это едва ли можно было назвать улыбкой.
— Значит, это машинный дух корабля. Я говорила им это еще до того, как они начали.
— Не сомневаюсь, что вы говорили, мэм.
— Мне нужны результаты, — сказала она с усталой вежливостью, — а не оправдания. Я не могу командовать кораблем, который отказывается повиноваться приказам.
Но это было не совсем так, верно? «Завоеватель» подчинялся чему угодно, что могло приблизить его к Терре. Он даже заботился о своей команде — по-своему. Заботился не об их выживании и уж точно не об их рассудке. Но...
Лотара вновь не-улыбнулась при этой мысли.
— Что-то смешное, мэм?
— Корабль не хочет закрывать глаза. Это меня забавляет. Как и то, что корабль хочет, чтобы мы видели, что там, снаружи. — Негромкий горький смешок. — Нужна ли ему команда, в самом деле? Нужны ли ему мы?
— Вы... преувеличиваете, капитан.
— Неужели? — Лотара оскалила зубы сильнее. — Вы не очень-то уверены, лейтенант...
***
Скейн первым заговорил с Лотарой.
Скейн-Разрушитель, Скейн-урод, сержант Скейн, чья кровь была настолько отравлена его священным оружием, что он, возможно, навсегда был лишен бессмертия, обещанного Легионам Астартес их генетическим наследием. Скейн произнес слова, с которых всё началось, — единственное предложение, в котором выдающимся было не столько предполагаемое предательство, сколько тот факт, что он оказался еще способен к связной речи.
То, что он сказал, не было неожиданностью; об этих словах уже успел подумать каждый — в моменты страха, когда они были пропитаны потом от попыток выжить, или же во всё более редкие моменты спокойствия на корабле, который, казалось, хочет их убить.
Скейн сказал то, о чем думали столь многие — возможно, потому, что был так близок к утрате собственного разума. Он непрестанно дергался и не мог прекратить грызть покрытые язвами губы. Он утратил контроль над Бетчеровой железой несколько недель назад; теперь его подбородок воспалился от постоянно текущей кислотной слюны. Один глаз был выбит в поединке где-то в недрах корабля — там, где каждый зал превратился в арену, залитую красным светом аварийных ламп. Почему-то эта рана не зажила. Алые слезы сочились из нее, днем и ночью. Кровь просто продолжала течь.
Так, пользуясь свободой почти безумца и почти мертвеца, именно Скейн подошел к капитану «Завоевателя» и произнес слова, которые обрекли их всех.
Он зажал ее в угол в одном из боковых коридоров, отходящих от главного прохода вдоль хребта «Завоевателя». Она шла в свою каюту, когда он догнал ее, убил ее телохранителей и прижал ее к стене. Оставшийся его глаз горел лихорадочным блеском, движения были рваными и нервными. Каждые несколько секунд его лицо искажалось мускульной судорогой, и он дергал головой в сторону голоса, неслышного никому другому.
Лотара оглянулась на двоих солдат, которым выпало сопровождать ее. Один из них был еще жив и пытался, лежа на решетчатом полу, дотянуться до своей оброненной винтовки. Скейн покончил с этим, опустив свой сапог на затылок солдата. Влажно хрустнула кость, а затем грязное красное пятно расползлось по палубе, точно зловещая тень.
Она отвела взгляд от мертвых солдат, наставив на Скейна ствол своего пистолета. Не в первый раз ей приходилось открывать огонь по воинам своего же легиона, но Скейн был слишком близко — она сомневалась, что успеет выстрелить в него прежде, чем он размажет ее по палубе голыми руками, как уже сделал с ее телохранителями. Космодесантник возвышался над ней, но не пытался пока что закончить начатое.
— Лотара, — сказал он. Металлические зубы лязгнули, когда он дернулся в очередной судороге. — Мне нужно п-п-поговорить с т-т... тобой. — Ему понадобилось не меньше трех секунд, чтобы закончить фразу.
— Для тебя, сержант — капитан Саррин. — Она не сводила прицел с его изуродованного лица и изо всех сил старалась не пустить в голос даже тень страха. — Ты убил моих солдат. Это... вряд ли было нужно.
— Наедине, — с трудом выговорил Скейн, напрягаясь, точно поднимал тяжелый груз; Лотара видела, как выделяются сухожилия на его шее. — Говорить с тобой наедине.
— Вот я одна, — осторожно сказала она. Две мысли столкнулись в ее разуме: одна — мелочная и раздражающая, вторая — настойчивая и злая. «До чего же дурацкая, дурацкая будет смерть, если меня убьет не кто-нибудь, а именно Скейн...» Вторая мысль была — «Где Кхарн? Кхарн мог бы убить его... Где Кхарн?»
Скейн оставался глух и слеп к ее мыслям. Он едва мог сформировать свои собственные.
— Капитан Са... Са... — сказал он. — Нам н-нужно убираться с этого корабля.
Так значит, бунт. Она должна была ощутить шок, должна была спустить курок и попытаться наказать его, но навалившаяся неотступная усталость лишила это откровение каких-либо эмоций. Она поняла, что одновременно потрясена его предательством и слишком устала, чтобы хоть что-то чувствовать.
То, что Скейн пришел к ней — из всех, кто был на корабле — было неописуемым риском. Он не мог быть один. Должны были быть другие, такие же, как он — те, кто хотел покинуть корабль, прежде чем «Завоеватель» убьет их.
И теперь, когда он рассказал ей это... Убьет ли он ее, чтобы сохранить тайну?
Она смотрела в его изможденное лицо. Видела, как оно дергается в нервных тиках. Видела лихорадочный жар в его взгляде, слышала лязганье стальных, запятнанных кровю зубов. Его лицо было забрызгано кровью ее телохранителей.
Да. Он убьет ее, если она откажет ему.
Но он рассчитывал, что она не откажет. Он рассчитывал, что она поймет его. Будет благоразумна.
Лотара опустила пистолет.
— Я знаю. Но как?
— Нужна... — Скейн изо всех сил пытался сформировать слова. — Нужна твоя помощь.
«...застыло время
в бесконечной ночи,
и гибнет ложь
на солнечных ветрах,
и нет убежища
под светом бдящих звезд,
под взглядом повелительницы ночи,
в безмолвной буре, принесенной ею...»
Бунтовщики встречались несколько раз, никогда — в одном и том же месте. На корабле более чем хватало заброшенных отсеков, где можно было строить любые заговоры.
Сегодня они собрались в кузнице третьего уровня по правому борту, где все горны давно уже остыли. Уже больше года здесь не производили оружие для легиона: всё производство закончилось в один день, когда 29-ая штурмовая рота безумным потоком прокатилась через залы и коридоры кузницы, оглашая их воплями и требуя крови.
Здесь предатели среди Предателей собрались, чтобы говорить о выживании. Это был не первый раз, но — если всё пройдет по плану — он был, вероятно, последним. Встречи становились всё опаснее — теперь, когда их было так много. На борту корабля невозможно долго хранить секреты; особенно на борту корабля, где мертвецы ходили и говорили.
Лотара стояла рядом со Скейном, забравшись на полуразрушенную плавильную печь, и обводила взглядом тех легионеров и членов ее экипажа, кто собрался здесь в полумраке; каждый ждал, пока она заговорит. На первой их встрече их было не больше нескольких дюжин.
Тогда она тоже говорила, и это давалось ей легко — настолько легко, что ей становилось слегка не по себе. Конечно, именно она должна была взять на себя руководство. Она была капитаном. Если Лотара Саррин, командир «Завоевателя», была готова покинуть корабль — всем прочим оказывалось гораздо легче обдумывать то же самое. Она не могла просто быть их союзником. Она должна была стать их лидером.
— Так много нас еще не собиралось, — пробормотала Лотара себе под нос. Скейн кивнул.
Почти пятьдесят Пожирателей Миров стояли, сбившись в беспорядочные кучки, не обращая внимания на звания; то и дело кто-то из них дергался или хрипел, повинуясь импульсам Гвоздей Мясника, вбитых в их мозг. Сочленения брони отзывались на каждый спазм глухим рыком; силовые приводы и сервомышцы в их деградирующих доспехах регистрировали и усиливали малейшее движение. Реакторные ранцы агрессивно гудели — достаточно громко, чтобы от этого звука ныли зубы.
Смертные члены экипажа держались подальше от Пожирателей Миров, собираясь собственными группками и насчитывая более трех сотен человек. Среди них были как офицеры, так и рабы, которые могли в дальнейшем оказаться полезными. Поскольку в этой части корабля не было электричества, предатели встречались при свете фонарей и переносных ламп, которые прорезали абсолютную черноту яркими лучами, выхватывая из мрака их грязные и осунувшиеся от голода лица.
— Друзья мои.
Они придвинулись ближе, чтобы слышать негромкий голос Лотары. Как всегда.
— Пора убираться с этого корабля.
Она говорила почти целый час, обрисовывая детали своего плана. В нескольких пунктах Скейн, запинаясь, вставлял свои замечания, и другие Пожиратели Миров и офицеры из команды мостика — и Гахадж среди них — выдвигали собственные предложения. Еще несколько задавали вопросы; она отвечала им терпеливо, тщательно, не оставляя ни единого белого пятна и ни одной необговоренной возможности. Всё должно было быть предельно точно. Никаких тренировок, никаких вторых шансов.
Один из Пожирателей Миров, Маруук, задал вопрос, которого до сих пор все избегали — словно бы, произнеся запретное имя, они навлекали на всех проклятье. Капитан роты, он был выше всех по рангу среди заговорщиков-легионеров.
— Что насчет Кхарна?
Скейн покачал изуродованной головой.
— Кхарн не п-придет. Кхарн не оставит этого м-монстра.
Толпа зашумела сильнее.
— Но как только мы двинемся, он узнает, — сказал Маруук. — Он узнает. Он всегда знает.
У Лотары побежали мурашки по коже: так странно было слышать, что о ее ближайшем соратнике говорят не как о человеке, даже не как о кровожадном воине, но как о силе природы. И что еще хуже — ей самой нечего было возразить.
— Не п-переживай о Кхарне, — Скейн оставался непоколебим. — Пока он нн... н-ничего не знает.
— Проще сказать, чем сделать. — Другие легионеры закивали, соглашаясь с сомнениями Маруука. — Пока что нам удавалось держать всё в тайне, но как только мы начнем действовать, Кхарн и другие почуют кровь в воде.
Лотара откашлялась, снова привлекая к себе внимание. Она посмотрела воину в глаза, не позволяя дальнейшего спора.
— Оставь Кхарна мне. Я разберусь с ним, когда придет время. Всем остальным нужно сосредоточиться на том, чтобы добраться до точек эвакуации. У нас есть только один шанс.
«...расколотая выстрелами сталь
дрожит
грохочет
барабаны отбивают такт
по всей небесной выси
в бальном зале среди звезд
владычицу его окутав мириадом вспышек острых взрывов».
«Завоеватель» с ревом вырвался обратно в реальность. Варп-двигатели, взвыв, затихли, и теперь уже плазменные двигатели приняли на себя обязанность толкать корабль вперед; туманные обрывки истончающейся дымки душ цеплялись за корпус. За кораблем тянулись цепи с кошмарными «медвежьими когтями» — гарпунами, способными уничтожить корабль; они были выпущены в прошлых битвах и с тех пор бесцельно волочились следом.
Каждый на борту ощутил переход из Моря Душ в холодный космос: корабль содрогнулся вокруг них, мгновенной рябью переключилась гравитация — и кости корабля завибрировали от ярости, отзываясь чему-то глубоко в недрах «Завоевателя», чему-то, что было прежде одним из сыновей Императора.
— Я думаю, варп облегчает боль... этого, — заметил Гахадж, глядя в никуда запавшими глазами.
— Его, — поправила Лотара.
— Мэм?
— Его боль. Это по-прежнему Ангрон.
Гахадж посмотрел на нее с сомнением. Более того — он смотрел с жалостью.
— Как скажете, капитан.
Лотара не стала на этом останавливаться. Она набирала команды на пульте, встроенном в подлокотник ее трона, отправляя пакеты данных по всему кораблю. Ее воля, подлежащая немедленному исполнению. И — в некоторых случаях — сигналы, чтобы затаившиеся ячейки принимались действовать.
Перед ними и вокруг них не было ничего, кроме усеянной звездами черноты. Пока что «Завоеватель» висел в космосе один.
Лотара продолжала печатать. Подлинные графики дежурств она назначала раньше обычного расписания, позволяя бунтовщикам оказаться там, где было нужно. Другие графики она изменяла и подделывала по необходимости — для той же самой цели. Нужные отсеки корабля оказывались заранее заперты или, наоборот, открыты, а ремонтные команды и взводы легионеров направлялись в другие места. Повинуясь ее командам, в ангарах левого борта уже заправляли транспортники для перемещений между кораблями — общим счетом пять штук, достаточно, чтобы переправить всех беженцев с безумного корабля к их цели.
Она следила за метками ауспексов, которые показывали перемещения по кораблю лидеров отрядов Пожирателей Миров. Данные были почти до смешного ненадежны, учитывая, насколько деградировала и броня легионеров, и их дисциплина, но Лотара Саррин работала с тем, что у нее было. Это ничем не отличалось от организации боя; просчитать маневры в трех измерениях, выстроить фигуры на доске так, чтобы они двигались туда и сюда, чтобы некоторые из них пересеклись, а некоторые — никогда не встретились. Такой же игрой было теперь расположение отрядов — она явственно направляла тех, кто присоединился к беглецам, именно туда, где они понадобятся сильнее всего.
Несколько офицеров Пожирателей Миров и трое ее собственных подчиненных работали вместе с ней в безмолвном единстве, распределяя потоки людей по кораблю. Недели координации, превратившиеся в поток спокойных усилий.
Пока что — всё шло хорошо.
— Кхарн, — она активировала личный канал связи, подключенный прямо к воксу в шлеме Кхарна. — Кхарн? Ответь, пожалуйста.
Ничего.
Это было... уже не так хорошо.
Гахадж не сводил с нее глаз. Лотара подчеркнуто игнорировала его, пытаясь связаться с Кхарном еще раз.
Восемнадцать минут спустя фрегат Двенадцатого легиона «Бестиарий» вырвался в реальность в пределах тех же астронавигационных координат, встав на якорь всего в часе лёта от них. Теперь ни один корабль не осмеливался подходить к «Завоевателю» ближе. За этот тяжелый урок пришлось заплатить множеством абордажных команд легиона и резней на кораблях, которым не повезло оказаться слишком близко к флагману.
Офицеры доложили о прибытии союзного корабля с усталой четкостью. Лотара рассеянно обвела взглядом пестрое сборище, составлявшее теперь команду мостика. Когда-то они были элитой Великого Крестового похода — отлично подготовленные, собранные офицеры в накрахмаленной форме. Они были безжалостны. Они были жестоки. Они были лучшими.
И что теперь? Половины старой команды больше не было — они не погибли в битвах с врагами-имперцами, их вырезали во время безумных погромов Пожирателей Миров: когда воины Двенадцатого терзали свой собственный корабль, завывая и требуя крови, всегда крови, еще больше крови. Если они не могли убивать врагов, они убивали друг друга. Если их жажду крови нельзя было утолить в битве, они устраивали резню. День за днем команда уменьшалась, гибла в казнях, слепом разрушении и — как говорили — скормленная существу в трюме. Существу, которое когда-то было Ангроном; существу, которое утопало по колено в крови, поднимая скованные цепями крылья высоко к железным балкам потолка, чей яростный рев отдавался эхом в металлических костях корабля.
У многих в команде мостика не хватало рук или ног; многие были биомеханически спаяны со своими консолями — только потому, что в их опыте отчаянно нуждались. И слишком, слишком многие были мертвы, заменены младшими офицерами или запрограммированными сервиторами. Когда-то Лотара выставила бы свой любимый «Завоеватель» против любого военного корабля Империума, не сомневаясь в победе. Теперь она ловила себя на том, что не решается задумываться о Терре — она боялась вступать в бой с этой искалеченной, неопытной командой.
Она подумала о Тобине, мертвом, лежащем на палубе. И о Кхарне, залитом его кровью.
Она подумала о Тобине — мертвом, в ее постели. При жизни он никогда не бывал в ее каюте, но после смерти «Завоеватель» принес его прямо к ней.
— Капитан? — окликнул ее один из офицеров вокса.
— Секунду, — Лотара моргнула, собираясь с мыслями.
«Бестиарий» прибыл раньше, чем полагалось, но это было неважно. Она открыла канал прямой связи с далеким кораблем и отправила девять зашифрованных кодовых фраз в определенной последовательности, соблюдая оговоренные интервалы. Даже ритм сигнала был частью кода. Любое отклонение значило бы, что план под угрозой.
Лотара набрала последний код, затем подалась вперед на своем мрачном троне.
— Говорите.
— «Бестиарий» прибыл на четыре часа раньше ожидаемого времени, но запрашивает разрешение принять на борт провиант по вашему усмотрению, мэм.
Одной из менее почетных ролей флагмана была необходимость время от время служить складом припасов для остального флота. Обычно этим занимались корабли снабжения и грузовые транспортники, но в разрозненных подразделениях Несущих Слово и Пожирателей Миров, разбитых и бежавших из Ультрамара, не осталось и намека на обычный порядок. В гонке к Терре всё прочее было неважно.
Капитан следила за движением на гололитах, где легионеры и солдаты постепенно собирались в нужных точках или уходили оттуда. Назад дороги не было.
Лотара подняла взгляд и кивнула офицеру вокса:
— Отправьте сообщение на «Бестиарий». Скажите им, что мы готовы передать провиант.
План был простым — как обычно и бывают лучшие планы. И он двигался без проблем, как часто проходят лучшие операции.
Лотара двинулась едва ли не последней. Почти всё остальное уже было сделано. Всё должно было быть именно так. Капитан боевого корабля класса «Глориана» не могла просто так встать со своего места и отправиться прогуляться по своим проклятым, полным криков палубам. Она должна была убедиться, что все прочие уже в безопасности.
Четыре транспортника были уже в космосе, устремляясь к ждущему «Бестиарию». Оставался только один. Ее.
Скейн был среди тех немногих, кто остался вместе с ней. Вооруженный и облаченный в броню, он был одним из горстки легионеров на командной палубе, и он держался рядом с ее троном. В такой преданности не было ничего необычного; Пожиратели Миров по праву и справедливо хранили верность капитану своего флагмана. Лотара Саррин была гордостью легиона. Она заслужила почетный знак Кровавой Руки на своем пути к командной должности одного из лучших кораблей во всем нарождающемся Империуме.
«Убийца, — называли они ее — в те дни, когда они все куда лучше владели речью. — Но — наша убийца».
Она поднялась с трона только тогда, когда закончилась ее смена. Скейн напрягся, словно бы просыпаясь, — как и Маруук на другом конце командной палубы. Лотара откашлялась.
— Майор Траллен, мостик за вами.
Гайя Траллен, покрытая шрамами ветеран, прожившая почти шестьдесят лет, наклонила голову.
— Так точно, мэм, — ответила она, занимая черный трон, освобожденный Лотарой.
Лотара сошла с центрального возвышения; звук ее шагов терялся в шуме, всегда царившем на оживленном мостике. Скейн и Маруук шагнули за ней следом; все трое двигались в унисон.
Последний челнок ждал их в ангаре, его уродливая туша была залита алым светом готовности к запуску. Все отчеты о дополнительных припасах, отправленных на «Бестиарий», были полностью обоснованы и не вызывали подозрений. Административные вопросы не создавали препятствий.
Лотара, одетая в комбинезон механика, шагала следом за Марууком и Скейном по просторной, покрытой копотью палубе. Она старалась держать плечи услужливо сгорбленными, хотя и не стала искать капюшон, чтобы закрыть лицо. Обслуживающий персонал, вроде техников ангара и рабов-оружейников, принадлежал к низшим кастам, которые никогда не видели лица своего капитана, не считая общекорабельных пропагандистских сообщений — а Лотара никогда не испытывала желания записывать их больше необходимого. Она не беспокоилась о том, что ее узнают. Если и так, Скейн и Маруук позаботятся об этом; а если не они — у нее оставался спрятанный под комбинезоном пистолет.
Они опаздывали. Транспортник заводил двигатели, уже испуская дым.
— Придержите трап, — передал Скейн по воксу. — Последние пассажиры.
— Мы успеем, — бормотал Маруук. — Мы успеем...
Лотара слышала подтверждающий щелчок — сервитор-пилот челнока принял приказ. Ее сердце бешено билось, колотясь о ребра; казалось, она слышит его стук сквозь нарастающий рев заводящихся двигателей.
Маруук был прав. Они должны были успеть.
Пожиратели Миров достигли трапа первыми. Лотара успела поставить ногу, чувствуя, как дрожит железо под тяжелыми шагами воинов впереди нее. Маруук исчез внутри челнока. Но Скейн обернулся. Он заметил, что она остановилась.
— К-кх... капитан?
Он протянул ей руку. Он ждал. Этот сломанный человек, уничтоженный воин — он предлагал помощь.
Стоит ей сделать еще один шаг, стоит ей опустить обе ноги на трап челнока, и она покинет «Завоеватель». Возможно, навсегда.
— Кк. Кхх. Капитан. Идем.
Лотара подняла взгляд на Скейна у двери челнока. Она собралась с духом, готовясь сделать шаг. Она не была уверена, в какую сторону шагнет.
— Капитан! — окликнул Скейн. Он вытащил топор. Теперь он скалил зубы — но смотрел не на нее. За ее спину.
Лотара не оглянулась через плечо. Ей не нужно было этого делать. Она совершенно точно знала, кого увидит.
— Предатель! — выкрикнул Кхарн с противоположной стороны ангара. — Я вижу тебя!
Скейн сбежал вниз по трапу, хватая Лотару за руку. Его лицо дергалось и кривилось, разум был во власти машины боли в его черепе.
— Ид-ди, — выговорил он, закрывая своего капитана от Кхарна. — В б-безопасности. Он нн-не знает, что это ты.
— Скейн, — сказала она. — Скейн...
Он не слышал. Скейн рванулся вперед, переходя на бег, высекая подошвами искры. Цепной топор взревел в его руках. Кхарн бросился ему навстречу, точно так же подняв топор. За спиной Кхарна виднелся ряд Пожирателей Миров, вздрагивающих от жажды крови и сдерживаемого желания убивать. Они выли, точно звери, как делали всегда на дуэльных аренах легиона.
Спустя всего пару секунд трап челнока начал закрываться, медленно поднимаясь на гидравлических пружинах. Маруук, уже добравшийся до пилотской кабины, сделал свой выбор. Он пытался наилучшим образом распорядиться жертвой Скейна, улетев с Лотарой или без нее.
Она спрыгнула с трапа, тяжело перекатившись, поднялась на дрожащих ногах. Нужно было убираться от стартующего челнока; погибнуть в огне его двигателей — еще более нелепая смерть, чем все, что угрожали ей прежде. Мысль о покое, который могло бы принести это мгновенное превращение в пепел, промелькнула в ее разуме — но слишком поздно, слишком слабо: она уже бежала, уходя от этой судьбы.
Ее окатило выхлопом от двигателей, наполнившим ангар дымом и дрожащим раскаленным воздухом. Она вспомнила удушающую жару прошлых месяцев, когда каждая капля воды на «Завоевателе» обращалась в кровь.
За ее спиной челнок оторвался от палубы и с ревом устремился в пустоту. Перед ней Скейн дрался с Кхарном — брат против брата.
Скейн был Разрушителем. Ему было даровано разрешение использовать запрещенное оружие легиона: пистолеты с пропитанными радиацией зарядами, гранаты, что взрывались миазмами ядовитого тумана, снаряды, начиненные кислотой, способной разъесть вражескую броню.
Сейчас у него не было всего этого снаряжения. Его слабеющий разум и угасающая координация движений превращали владение подобным оружием в слишком опасное испытание. Но у него был топор. Топор — честное оружие, и Скейн взмахивал им с отчаянной силой воина, которому нечего больше терять.
Он сцепился — клинок к клинку — с топором Кхарна. Два цепных оружия сомкнулись зубьями в безумном поцелуе, пытаясь пожрать друг друга.
Скейн знал, что он уже мертв. Он ударил локтем, но не попал в цель. Он попытался ударить головой, но удар ушел в никуда. Он пнул ногой — Кхарн едва ли сдвинулся на дюйм. Болезнь разложения, которую подарило Скейну священное оружие и порча «Завоевателя», лишь замедлила его, а не возвысила.
Кхарн ударил кулаком с такой силой, что мог бы сбить с ног огрина, заставив брата отшатнуться назад. Скейн не упал, но было слишком поздно — упрямство уже ничего не могло изменить. Кхарн шагнул следом за своим спотыкающимся родичем, раз за разом впечатывая бронированный кулак в открытое лицо Разрушителя. Удар, еще удар, еще. Каждый раз усиленные кости поддавались, ломались — сначала с сухим треском, потом с влажным хрустом.
Скейн упал. Он поднялся на колени, тяжело дыша, с залитым кровью искаженным лицом.
— Я... умру с-стоя, — поклялся он.
— Может быть, — Кхарн стянул шлем, открывая собственные иссеченные шрамами черты. — Но ты всё равно умрешь.
Скейн попытался встать. Лотара видела, как напрягаются мышцы и сухожилия на его шее — как в тот раз, когда ему приходилось бороться только ради возможности говорить.
— Я н-никогда не хотел бросать л-л... легион. Только корабль, Кхарн. Только. Только корабль.
— Молчи. — Пинок в грудь заставил Разрушителя снова рухнуть на палубу. Налитые кровью глаза Кхарна сосредоточились на Лотаре, когда она подошла ближе. Он процедил через испачканные кроваво-розовым зубы: — Маруук сбежал?
Капитан «Завоевателя» кивнула:
— Ты опоздал.
Броня Кхарна отозвалась рыком — он дернулся от очередного мускульного спазма.
— Неважно. Неважно. Нннх. Все эти корабли еще в небесах. — Он вдруг ухмыльнулся. — Не хочешь тоже уйти, капитан?
Лотара тоже улыбнулась. Она не ответила. Вместо этого она опустила взгляд, встретившись с единственным глазом Скейна, этим единственным окном разума среди кровавого месива черепа. Она видела там скорбь. Боль от ее предательства.
Он не спрашивал, почему она сделала это. Может быть, потому, что это не имело значения, может быть, потому, что он и так знал. «Завоеватель» не мог — не позволил бы — разлучиться со своей королевой.
Вместо бесполезных обвинений он рассмеялся булькающим, захлебывающимся смехом.
— Убийца, — сказал он, — но н-наша убийца. Роза, в-вспоенная кровью.
Дитя Крови, топор Кхарна, поднялся над его головой. Лотара остановила его жестом. Долг капитана — исполнять тяжелые обязанности. Наказание за бунт — ее дело.
— Нет, — сказала она за последними словами Скейна. — Позволь мне.
Она опустила пистолет, целясь в единственный глаз Скейна. На ее лице не было гнева, и в ее сердце не было ненависти, но она всё-таки спустила курок.
***
«Завоеватель» открыл огонь. Четыре из пяти транспортников между флагманом и далеким «Бестиарием» прекратили свое существование, взорвавшись мгновенными вспышками: последние блики, которые еще что-то значили, последние отпечатки света в галактике, которой они были больше не нужны.
При приведении приговора в исполнение не пришлось жертвовать никакими ресурсами. Лотара и Кхарн всё тщательно предусмотрели. Все транспортники были пусты, не считая груза бунтовщиков и пилотов-сервиторов. Во взрывах не погибло ничего важного. Всё прошло согласно плану.
Капитан «Завоевателя» подалась вперед на своем троне. Оставался один челнок. Один челнок, вызывающий их. Челнок, стартовавший последним.
— Вы хотите ответить, мэм? — спросил офицер вокса.
Лотара еще не решила.
Кхарн стоял возле ее трона; его пальцы подергивались, из угла рта стекала слюна. Его лицо и нагрудник по-прежнему были забрызганы кровью Скейна. Он следил, как обломки уничтоженных челноков разлетаются в пустоте — последние следы предательства, исчезающие во тьме.
Где-то в глубине корабля — очень, очень глубоко — раздался устрашающий рев. Победный вопль, рожденный в глотке чего-то, что никогда по-настоящему не было человеком, а в последние месяцы всё больше отдалялось от человечества.
— Ангрон хвалит тебя, — заметил Кхарн, бездумно глядя в никуда пустыми глазами. — Как всегда. Он говорит... Он говорит, что ты хорошо послужила ему.
Лотара не ответила.
— Ты и в самом деле не хотела сбежать? — Кхарн повернулся к ней. Теперь она ощущала на себе его взгляд. — Ни разу, ни единого искушения?
Лотара подняла глаза, глядя ему в лицо.
— Помнишь те бессмысленные стишки, которые летописцы сочиняли про меня? Ту цветистую чушь, что они вечно царапали. Те, которыми так восхищались на Терре.
Кхарн хмыкнул с приглушенным рычанием.
— О да.
Лотара задумчиво откинулась на спинку трона. В наступившей тишине Кхарн втянул воздух сквозь зубы. Суставы его брони заворчали, когда он кивком указал на силуэт последнего челнока в окулусе.
— Послушаем, что скажет нам Маруук?
— Если нужно.
Она дала сигнал офицеру вокса — активировать связь. Хриплый, сочащийся злобой голос громыхнул из динамиков.
— Ты, гнусная, грязная... — начал Маруук.
— Да, да, — перебила его Лотара. — Очень интересно. Избавь меня от своего возмущения, предатель.
— Скейн был глупцом, когда поверил тебе.
— С этим не поспорить, — согласилась Лотара. — Но он был храбр до самого конца и умер смертью воина. Он не улепетывал по трапу и не визжал, как трусливый скот, убегая.
— Скажи, почему ты предала нас, — потребовал Маруук. Несложно было представить, как он содрогается в спазмах, выплевывая эти слова, под властью обезумевшей биохимии мозга. — Почему ты хочешь оставаться на этом корабле?
— Скейну не понадобилось задавать этот вопрос, — ответила Лотара. — Неужели пропитанный радиацией, полубезумный, полумертвый Разрушитель понимал больше, чем капитан роты? Может быть, легиону будет лучше без тебя.
— Твои оскорбления ничего не значат, смертная.
Лотара вздохнула.
— Ответ очевиден, Маруук, и у тебя осталась пара секунд, чтобы постичь это откровение самостоятельно. Прощай.
Она кивнула троим рабам у пульта управления орудиями, отдавая сигнал стрелять. Корабль содрогнулся, когда носовые орудия дали залп, и открытый канал вокса тут же наполнился сплошными помехами.
Она всё же ответила на вопрос мертвеца — задумчиво, произнося слова, которые говорила тысячу раз с тех пор, как заняла черный трон на этом проклятом корабле.
— Никто не сбежит от «Завоевателя».
«...и в преклонении враги
дарили ордена, врезая в плоть их
шрамами шрапнели
и огнем из ниоткуда.
эта паства
ее паства
непогребенные
в блуждающих гробницах
в безмолвном вражеском железе».
— отрывок из поэмы «Роза, вспоенная кровью»
летописца, поэта, сочинителя саг Эврикидаса ДеМартоса (покойного)
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous
пятница, 22 марта 2019
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Название: Последний Совет
Оригинал: «The Last Council», L. J. Goulding (альтернативная ссылка)
Размер: 8481 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Малкадор Сигиллит, Хорус, Сангвиний, Джагатай Хан, лорды Терры в количестве
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Когда Великий Крестовый поход близился к завершению, власть, принадлежавшая Императору и его Военному Совету, примархам и генералам, была передана гражданским представителям — великому Совету Терры. Теперь, когда Воитель и его армии приближаются к Тронному миру, пришло время распустить этот совет и вновь дать воинам право командования на пороге грядущей битвы. Но никто не расстается с властью так просто, и даже трое примархов могут столкнуться с неприятностями...
Скачать: .doc | .epub
«Никто не записывает то, что хочет забыть».
— неизвестный автор; часто цитировалось Малкадором Сигиллитом
Совет Терры — в первой его инкарнации — был самой ранней попыткой Империума установить настоящую гражданскую власть. Пока Великий Крестовый поход заполнял пустые места на карте галактики, тяжесть повседневных дел правления всё больше ложилась на адептов Администратума, а не на Императора и Его сыновей в Военном Совете — где, как некоторые ошибочно предполагали, эта власть останется навечно. Становилось всё яснее, что империи из миллионов миров со временем будут нужны не столько могучие завоеватели, сколько дипломаты и торговцы, архитекторы и художники, судьи и сборщики податей.
После Улланорского Триумфа этот переход власти был утвержден и одобрен Троном (in absentia), и власть была передана ВерховнымЛордам Терры. Возглавляя большой совет из нескольких тысяч представителей, как выборных, так и назначенных, они постановили, что будущее Империума должно находиться, сейчас и всегда, в руках его народа.
Но, сколь бы благородная цель ни крылась за его созданием, Совет правил меньше десяти лет, прежде чем был формально распущен — в месяцы, предшествующие вторжению на Терру Воителя Хоруса.
Я знаю, потому что я был там.
И я помню.
Стол переговоров в центре Палаты Совета, широкий и закругленный, достигал почти девяти метров в поперечнике. Искусно выполненный из цельного куска окаменевшей секвойи из древних лесов Норкала, он был подарен Императору на-бароном Петронием Виваром во время его официального визита в Старую Гималайзию и Дворец в 986.30М — общее мнение сходилось на том, что хитроумный мериканец рассчитывал со временем сам занять одно из мест за этим столом. Сервиторы отполировали каменную поверхность до почти безупречной стеклянной гладкости, и в ней красноватым отблеском отражались осветительные шары, висевшие под под сводами зала, высоко над головой.
Лишь одна неровность отмечала поверхность стола. Одна крошечная, едва заметная выщербинка.
Сколько бы ни трудились над ней специалисты и мастера гильдии, сколько бы раз ни заливали лучшими смолами или применяли восстановительные наносоставы — этот изъян невозможно было убрать полностью. Он стал постоянным дополнением к узору древесных колец.
Малкадор давно уже смирился с этим, хотя и часто за прошедшие годы отмечал, как его взгляд останавливается на этой отметине, когда заседания Совета затягивались едва ли не до рассвета, бессчетными утомительными ночами.
И он смотрел на нее сейчас, когда Верховные Лорды собирались в последний раз.
Собрание проходило с торжественным достоинством. Келси Демидов, недавно назначенная Спикер Торгового флота, держала речь с изысканно украшенной кафедры в дальнем конце центрального возвышения. На весь зал насчитывалось чуть больше пары десятков меньших представителей, и все они пересели на свободные нижние ряды, чтобы лучше слышать ее слова.
— Еще одна запрошенная транспортная флотилия ждет на станции возле Ио, и еще две под наздором легионов за внешней границей Ардентского Рифа, — доложила она; ее голос отдавался эхом в пустом пространстве. — Согласно приказу лорда Дорна, мы соблюдали расширенную зону отчуждения вокруг «Фаланги» и марсианской блокады. Но с каждым днем из сегментумов Обскурус и Пацификус прибывает всё больше кораблей, принося резервные войска и боеприпасы, подлежащие инспекции, — нужно проверить их как можно быстрее, внутри системы, и переместить всё на планету. Некоторые из торговых капитанов стоят на якоре неделями — просто ожидают допуска и не делают ничего. Я договаривалась о том, чтобы им не насчитывали дополнительные проценты за риск, как мы все согласились, и это было достойно и правильно, но в их трюмах сейчас пятьдесят тысяч солдат, которые уже лезут на стены. В лучшем случае нас ждут повышенные ставки за компенсацию ущерба, а в худшем — выстрел из лазгана в иллюминатор.
Она обвела взглядом каждого каждого из Верховных Лордов за столом, затем остановилась на Оссиане, канцлере Имперской казны.
— Мне нужно поддерживать эти корабли в пригодном состоянии, позволить им перемещаться, нужно удерживать транспортные пути открытыми настолько долго, насколько возможно. Что вы можете предложить мне, чтобы с этим можно было работать?
Хотя это было всего второе ее появление в этом зале, Демидов выглядела полностью уверенной в себе среди истинных правителей Империума Человечества. Она держалась со спокойным достоинством того, кто привык, что его слушают и подчиняются без возражений; но в то же время она прислушивалась к тому, что говорили другие, и стремилась отыскать компромиссы. Подобные качества, знал Малкадор из опыта тысяч лет, часто определяли разницу между эффективным правителем и великим.
Если бы только у нас было больше времени, печально подумал он.
Оссиан поджал губы, заламывая руки, пока один из секретарей за его спиной не вручил ему конверт с документами, запечатанный знаком аквилы.
— Задержки с инспекцией находятся вне нашей юрисдикции, — вздохнул он, сломав восковую печать и изучая каждую страницу поочередно. — Капитан-генерал Вальдор и Кустодианская Стража, как бы они ни были заняты повсюду, по-прежнему настаивают на проверке каждого армейского подразделения, прежде чем позволить им ступить на Тронный мир.
Харр Рантал, Верховный Провост-маршал Адептус Арбитрес, дернул плечом.
— Их можно понять, учитывая обстоятельства. Наши охранные меры и без того обходили слишком часто.
Негромкий гул одобрения прошелестел над столом. Оссиан извлек из складок парадной мантии увеличительную линзу и внимательно пробежал глазами по тщательно выверенному списку расходов.
— Общая компенсация торговому флоту на сегодняшний день составляет... девятьсот семьдесят два миллиона в кредитных расписках, а также пятьсот миллионов страховки против непредвиденных будущих потерь, проистекающих из текущих военных операций, возмещения различных убытков и так далее. Мы стребовали немалую долю общей суммы с тех капитанов, которые лишились своих заказов по подозрению в прежних связях с агентами Воителя, разумеется. И, я уверен, спикер Демидов, мне не нужно напоминать вам, что такого рода обвинения — не лучшее подспорье в просьбе смягчить порядок проверок.
Она наклонила голову набок.
— Мой лорд, просто для ясности — это вопрос расходов или вопрос верности? Мне кажется, здесь заметны некоторые двойные стандарты — когда на честных и верных торговцев падают подозрения только из-за их прежних дел, и в то же время дома Навигаторов насчитывают сотни их родичей, служащих флотам предателей. С глубочайшим уважением.
Малкадор бросил взгляд на Болама Хаардикера, посланника Навис Нобилитэ. Будучи единственным представителем Патерновы на Совете, Хаардикер привык слышать в свой адрес подобные высказывания. Он ответил так же тихо и спокойно, как и всегда, на своем шипящем родном наречии — через нунцио-прибор, который держал перед ним один из помощников.
— Досточтимый представитель говорит честно, — сказал он, и прибор передал его слова на дребезжащем готике. — Мы должны устранить препятствия с ее пути. Капитаны торгового флота — это ресурс, который мы не можем позволить себе потерять при защите Терры.
Канцлер почтительно склонил голову.
— Именно так. Хотя мы должны всегда хранить бдительность. Если мы издадим указ, обходящий распоряжения Легио Кустодес, и санкционируем перемещение войск, только чтобы... допустим, целый взвод обернулся против своего командования и провозгласил свою верность Хорусу, едва вступив во Дворец... Скажем так, история вряд ли запомнит нас с любовью.
Сидевший за маршалом Ранталом арбитратор наклонился вперед, чтобы прошептать предложение на ухо своему командиру. Рантал кивнул.
— Окружной маршал Рор хочет предложить, что нам не нужно перемещать войска ауксилии на поверхность планеты — нужно только убрать их с кораблей. Удовлетворит ли это требованиям капитан-генерала, и позволит ли таким образом досточтимому спикеру быстрее распределить ее корабли?
Идея быстро обрела поддержку. Всюду вокруг стола можно было видеть приподнятые брови и одобрительные кивки. Безликие писцы зафиксировали имя окружного маршала и его место в списке ответственных лиц.
Демидов собрала бумаги и планшеты с кафедры, готовясь вернуться на свое место в нижних рядах.
— Мои лорды. Милостью Императора, возлюбленного всеми, пусть мы найдем решение как можно быстрее. Благодарю вас за внимание, как и всегда.
Симеон Пентасиан, глава Администратума, совещался с собственными помощниками — двумя адептами из Департаменто Муниторум. Он повернулся обратно к столу, уперевшись ладонями в его поверхность.
— Любые будущие перемещения, требующие межпланетного транспорта, сделают логистику еще на порядок сложнее, — задумчиво объявил он. — Лучше доставить резервные войска как можно ближе к поверхности Терры и использовать атмосферный грузовой транспорт, чтобы завершить перемещения после того, как необходимые проверки будут окончены к вящему удовлетворению капитан-генерала. Большинство орбитальных платформ сейчас находятся в стадии списания и демонтажа, но мы можем организовать новые точки сбора на одной из оставшихся. Возможно, Скайе?
— Ответ отрицательный, — ровным тоном отозвался Генерал-Фабрикатор Загрей Кейн, сопроводив свои слова скрежетом бинарного кода из вокс-эмиттеров. Его массивный металлический корпус не дернулся ни на микрометр; деактивированные руки с вмонтированным оружием неподвижно висели по бокам. — Скайе проходит дополнительную фортификацию.
Последовала минутная пауза, прежде чем остальные члены Совета поняли, что он не намерен распространяться дальше.
Пентасиан смерил Кейна и его закутанного в мантию посла холодным взглядом.
— Почему об этом не сообщили нам раньше, Загрей? Все операции и перемещения Адептус Механикус на Тронном мире подлежат одобрению нашего Совета. Вы согласились с этими условиями.
Кейн по-прежнему не двигался.
— Скайе проходит дополнительную фортификацию. Такова воля Омниссии.
Малкадор поморщился про себя. Кейн и его союзники в Легионах Титанов не обретут для себя поддержки подобным поведением — особенно учитывая, что они уже нажили изрядное количество политических врагов в иерархии Империума. Сигиллит заметил, что маршал Рантал собирается с духом, чтобы ответить.
— Со всем уважением должен напомнить Генералу-Фабрикатору, что Зал Правосудия был назначен следующим объектом для фортификации, в обмен на помощь арбитраторов при наведении порядка на Риге, — сказал он, пока что сдерживая свое раздражение. — Следует ли понимать, что его магосы будут недоступны для данной цели? Я также заметил, что работа над всем известным Либрариум Технологикус не была отложена в результате этой новой директивы, вероятно, поступившей от самого Трона...
Рантал указал жестом на сидящую Распорядительницу Астрономикана.
— Леди Хурсула, вы можете положиться на лорда Дорна, равно как и на старшего строителя самого Императора, в их уверениях, что великий маяк будет защищен любой ценой. Как и наш досточтимый Немо Чжи-Мен — Видящему Городу никогда не позволят пасть. — Рантал сложил над сердцем знак аквилы и склонил голову. — Но если мы хотим сохранить всеобщий порядок и укрепить власть закона, когда предатели уже стучат в ворота Терры — Адептус Арбитрес также должны обладать стабильной и надежной базой за пределами собственно Дворца. Разве недостойны мы этого мельчайшего из проявлений внимания, особенно сейчас, когда мы уже имеем дело с нарастающим беспокойством и возможным бунтом среди беженцев?
Кохран Хурсула вздохнула.
— Мы уже слышали это прежде, гранд-маршал. Вы намереваетесь превратить Зал Правосудия в цитадель. В свою собственную крепость.
— Миледи, — ответил он, холодно глядя на нее, — я уверен, что я не одинок в своих заявлениях: когда наступит время, пусть лучше у нас будет крепость, которая нам не понадобится, чем наоборот — нам понадобится крепость, которой не будет.
Канцлер Оссиан откинулся на спинку кресла.
— Дело не в том, кто более необходим или более достоин, маршал Рантал. Это просто вопрос приоритетов. Если бы Генерал-Фабрикатор или даже сам лорд Дорн занялись устройством тех укреплений, которых вы неоднократно требуете, а следом Хорус тотчас же нагрянул из тьмы к нашему порогу — защитили бы вы нас в таком случае? Встанут ли ваши арбитраторы между Легионами предателей и недостроенными стенами Дхавалагири?
— Я уже говорил вам — мы хранители правопорядка, а не военная сила.
— Тем не менее, вы ведете себя, как военные, когда это вам удобно, — пробормотал Немо Чжи-Мен, Мастер Хора.
Прежде чем перебранка успела разгореться, Малкадор подобрал посох и громко постучал им о каменный пол.
— Порядок, друзья мои, — воззвал он. — Вернемся к порядку.
К счастью, Рантал сел на свое место, решив не продолжать конфликт.
Регент обернулся к своему помощнику, Аллуму Карпину. Юный адепт поднял взгляд от своих поспешных заметок, кивнул и перевернул новую страницу.
Малкадор с трудом поднялся на ноги, тяжело опираясь на посох.
— Я должен поблагодарить маршала Рантала за то, что он столь виртуозно подвел нас к последнему, неотложному вопросу — а именно, о поселениях беженцев вокруг стен Имперского Дворца. Лорд Дорн и лорд Сангвиний приказали переместить эти лагеря, чтобы освободить место для окопов и укреплений за пределами внешних стен. При текущем положении дел я склонен передать решение Военному Со...
Сигиллит запнулся на этих словах. Они вызывали горькие воспоминания.
Он вновь опустил взгляд на выщербленную поверхность стола.
— Точнее говоря, это вопросы, которые ранее подпадали под юрисдикцию Военного Совета.
Пентасиан нахмурился.
— Но, я уверен, их собственные воины могут разрешить эту проблему куда эффективнее, чем мы, разве не так? У них есть авторитет и есть рабочие руки. Просто разобрать все эти поселения и отослать людей прочь. Никто даже не подумает противостоять им.
— Всё не так просто, — сказал канцлер Оссиан. — Если мы выгоним тех, кто пришел к нам за защитой, наши противники — и здесь на Терре, и в других местах — используют это, чтобы разжечь возмущения и восстания. Единство и без того висит на волоске, особенно с новыми беспорядками в Панпасифике.
Кейн издал непроизвольный механический скрежет.
— Бунты случаются каждый раз, стоит нам открыть ворота. Наличие вражеских агентов в лагере беженцев — рассчитанная вероятность. С ними следует разобраться.
— Но Легионы Астартес — не слишком тонкий инструмент, — возразила Хурсула. — По меньшей мере, после двухсот лет крестовых походов есть основания полагать, что если дать им задание разобраться с гражданским населением — они воспримут это, как очередное приведение к Согласию...
Она прищелкнула пальцами.
— ...и тогда у нас останется не очень-то много населения. Если таков наш выбор, то с тем же успехом мы можем оставить беженцев там, где они есть, и попросту позволить предателям вырезать их по дороге к нам.
Хотя обычно генерал-хирургеон Орденов Госпитальеров редко говорил во время собраний Совета, сейчас он позволил себе вмешаться. Сидат Йасин Тархер был педантичным и сдержанным человеком; его немолодое лицо было покрыто шрамами-оспинами от некоей перенесенной в детстве болезни.
— Даже если оставить в стороне, скажем прямо, этическую сомнительность варианта с использованием граждан Империума в качестве живого щита, — сказал он, — я бы крайне не рекомендовал оставлять более двух миллионов потенциальных трупов под нашими стенами. Не могу говорить за легионеров или Кустодиев, но болезни, порожденные таким множеством тел, наверняка убьют любых смертных защитников Дворца в считанные месяцы. Император и Его сыновья, даже если они затем выиграют войну, будут править Империумом из склепа.
Малкадор сделал паузу, позволяя этому заявлению укрепиться в умах собравшихся. Он слышал шорох пера Аллума за спиной — единственный звук в тишине зала.
— Я поднял этот вопрос не для того, чтобы обсудить, кто еще может им заняться, — негромко произнес Сигиллит, — или насколько неудобным или опасным это может быть. Эти люди — не солдаты. Они — не мятежники. Они не пешки, которых можно разменивать ради политических преимуществ, и не разбойники, чтобы наказывать их за преступления, которые они лишь предположительно могут совершить. — Он вздохнул, прикрыв глаза и касаясь лбом металла своего посоха. — Мы говорим о смертных, ничем не отличающихся от каждого из вас, кто сидит сейчас за этим столом. Они даже не представляют как следует, что надвигается на нас, но они уже в ужасе. Они пришли сюда, как приходили бесчисленные множества перед ними, чтобы укрыться как можно ближе к нашему Императору — потому что, вопреки всему, лишь Он один позволяет им чувствовать себя в безопасности.
Несколько из Верховных Лордов опустили головы. Болам Хаардикер неловко заерзал. Немо Чжи-Мен с внезапной заинтересованностью разглядывал линии на своей ладони.
Малкадор поднял взгляд к обзорной галерее над Залом Совета и заметил там три высоких темных силуэта. Они стояли в тени —безмолвные наблюдатели.
— Постарайтесь не забывать, зачем существует этот Совет, друзья, — снова вздохнул он, — и кому вы служите. Теперь — в особенности теперь, когда приближаются последние дни, — мы должны хранить стойкость.
Титул Регента Империума, невзирая на его происхождение, считался некоторыми сомнительным сам по себе. Пока Император странствовал по галактике, предполагалось, что власть Трона лежит на плечах Малкадора, его наиболее доверенного советника и наперсника. Таким образом, впервые на памяти живущих смертных — более того, впервые с Объединения Старой Земли — это означало, что власть Терры и Империума не была непогрешима. Эта власть превращалась в нечто, что могло — теоретически — быть оспорено, или даже захвачено, если только нашелся бы узурпатор с достаточной силой воли и оружия, чтобы предпринять подобную попытку.
Регенство, по определению, представляет собой компромисс. Это молчаливое соглашение: некто на троне, не имеющий на это место истинного права, всё же лучше, чем пустой трон.
Двери зала резко распахнулись — с такой силой и яростью, что вздрогнули даже крепкие охранники Вивара.
— Сигиллит! — взревел Хорус, шагая впереди своих братьев; его поступь звенела железным громом. — Изволь объясниться!
Некоторые из собравшихся лордов и адептов вскочили со своих мест вокруг стола совета; гнев троих разъяренных примархов с легкостью повергал почти любого смертного в близкое к слезам отчаяние. Впрочем, Малкадор всё так же остался сидеть на своем высоком деревянном троне, спокойно глядя на вошедших.
— Альфарий. Это твоя затея, я полагаю.
Рядом с Хорусом шагал владыка Альфа-легиона, блистательный в своей богато украшенной церемониальной броне. Он не снизошел до ответа, только едва заметно усмехнулся, глядя, как офицеры Армии пятятся от своих постов по обе стороны двери — они были единственными вооруженными людьми в этом зале, и мысль поднять лазерные винтовки даже не пришла им в головы.
Хорус достиг дальнего края стола. Волчья шкура, наброшенная на его огромные керамитовые наплечники, улеглась на место, и примарх обвиняющим жестом поднял палец.
— Я отдал тебе приказ, дорогой дядюшка. Объяснись.
В коридоре, ведущем к залу, уже звучали встревоженные голоса и доносилась поступь подоспевших воинов в доспехах. Формально Гегемония не находилась под охраной Кустодес, но новости об этом неожиданном вторжении, очевидно, уже достигли командиров стражи Дворца, и несколько золотых щитоносцев показались в поле зрения. Они остановились на пороге, оглядывая зал в некотором смущении.
— Лорд регент, — обратился к Малкадору один из них, с подозрением поглядывая на примархов и не снимая руки с оголовья меча. — Вам требуется наша помощь?
Малкадор побарабанил пальцами по гладкой крышке стола, по-прежнему глядя в лицо Хорусу.
— Нет, капитан. Ничего такого, с чем я не смог бы справиться. Благодарю за вашу бдительность и внимание. Ваши воины могут вернуться на свои посты.
Кустодианец приподнял брови, но затем медленно кивнул.
— Как пожелаете, — пробормотал он и махнул рукой, препровождая перед собой некоторых наиболее явно взволнованных придворных.
Другие также поспешили воспользоваться возможностью, и вскоре зал почти полностью опустел. Малкадор ощутил легкое прикосновение к плечу: Сибел Ниаста, его личный астропат, тоже ушла, хотя и не преминула окинуть примархов многозначительным взглядом, проходя мимо.
Хан, знаменитый Ястреб Чогориса, почтительно склонил голову в ответ. Затем, обойдя зал широким кругом по периметру, он закрыл двери за всеми.
— И ты тоже, Джагатай? — вздохнул Малкадор и поджал губы. — Что привело тебя на Тронный мир столь поспешно, если даже леди Ниаста не может дозваться до хоров твоей экспедиции, когда ты нам нужен?
— Мой брат позвал, и я ответил, — сказал Хан, небрежно опираясь о мраморную колонну; как всегда, он говорил на готике с легким акцентом. — Именно такими вы нас создали, разве нет?
Хорус нетерпеливо проворчал через сжатые зубы:
— И теперь ты ответишь мне, Сигиллит. Я не буду спрашивать снова.
Это столкновение было неизбежным. Император устроил это — вопреки советам Малкадора — и теперь момент настал.
— Я полагаю, — осторожно произнес он, — что ты имеешь в виду работу, которую предпринимают гильдии каменщиков в Зале Наследия?
Хорус нахмурился.
— Ты знаешь, что это именно так. И это — оскорбление. Или ты думал, что мы позволим спустить это с рук — я и оставшиеся мои братья? Ты превышаешь свои полномочия, старик. Ты не можешь попросту... отменить историю, если она не соответствует твоим тайнам и прихотям. Когда мой отец услышит об этом, Он...
— С чего ты решил, будто Император не знает об этом? — прервал его Малкадор. — Или ты думаешь, что этот приказ не произнесен был Его устами, и что я могу действовать как-то иначе, нежели как Его верный слуга?
Примарх покачал головой; уголки его губ приподнялись в недовольной гримасе.
— Я стою здесь прямо перед тобой, дядюшка. Прошу, не лги мне в лицо. Альфарий показал мне всё, что нужно было увидеть, — достаточно, чтобы понять, что ты и твои сообщники приложили немало усилий, чтобы скрыть это от Военного Совета, как и от остального Империума. На этих приказах нет печати аквилы или Трона. — Он указал на дюжину смертных, которые всё еще оставались в зале, хотя никто, кроме Малкадора, не осмеливался взглянуть ему в лицо. — Это не слишком-то похоже на действия верных слуг. Если бы я не знал тебя лучше, я бы даже мог сказать, что это похоже на действия амбициозных и бесчестных людей, которые знают, что их место в иерархии в лучшем случае непостоянно и со временем, скорее всего, станет ненужным.
Он стиснул край стола бронированными пальцами и тяжело оперся о него. Древнее красное дерево заскрипело под его весом.
— Так скажи мне. Убеди меня. По какому праву ты хочешь убрать одну из двадцати великих статуй Зала Наследия, если не для того, чтобы очернить славу Легионов? Эти статуи — памятники нашим великим деяниям во имя Империума, символы, вдохновляющие всё человечество.
На этом Малкадор поднялся со своего кресла.
— Слава?
— Да. Кое-что, что твои союзники знают лишь потому, что видят ее отраженной в броне моего отца, когда вы все пресмыкаетесь у Его ног.
Силиллит усмехнулся, хотя эти слова уязвляли его глубже, чем он позволил бы узнать любому из присутствующих.
— Хорус, неужели ты сражаешься, чтобы привести галактику к согласию, только потому, что ищешь славы и признания? Или же ты делаешь это, потому что это — твой долг, задача, возложенная на тебя твоим отцом, которого ты любишь более всех прочих? Если цена твоей верности — всего лишь несколько сотен тонн белого мрамора и звуки труб, то какую же славу на самом деле заслужили Легионы?
Хорус оскорбленно нахмурился. Альфарий тоже, но Хан, казалось, по-прежнему согласен был лишь слушать и наблюдать. Примарх Шестнадцатого легиона выпрямился во весь свой сверхчеловеческий рост и целеустремленно зашагал вокруг стола.
— Мы пришли сюда как друзья, в поисках правды и понимания, но ты только продолжаешь бросаться в нас оскорблениями, — пророкотал он, отодвигая в сторону тяжелый дубовый стул, точно детскую игрушку. — Тебе недостаточно вычеркнуть одного из моих братьев со страниц истории — теперь ты осмеливаешься подвергать сомнению даже само наше место в великом плане моего отца? Будь ты мной, Сигиллит, что бы ты сделал сейчас? Ты прекрасно знаешь, что Альфарий, Джагатай и я способны раздавить тебя и любого из твоих соучастников в заговоре, а потом спокойно выйти отсюда и вернуться в Крестовый поход, словно ничего не произошло.
Малкадор пожал плечами.
— Полагаю, так и есть. Но разве вы хотите, чтобы другие запомнили вас именно так? Как могущественных владык войны, готовые повергнуть каждого, кто подвергнет сомнению их право повелевать низшими людьми?
— Но, дорогой дядюшка... — почти прошептал примарх, нависая над Сигиллитом. — Такие. Мы. И есть.
А, вот и оно, подумал Малкадор. Хтонийская спесь. Гордыня уличных банд, скрытая под благородным покровом легиона.
Он улыбнулся примарху. Тот стоял совсем рядом — он чувствовал запах машинного масла и порошка для полировки, исходящий от его брони.
— Хорус, владыка и командующий Шестнадцатого легиона, Лунных Волков, — торжественно произнес Сигиллит, — позволь представить тебе достопочтенного на-барона Петрония Вивара из Дома Карпинус. Он явился сюда, дабы узреть славу сыновей Императора своими глазами.
Примарх бросил взгляд на пожилого мужчину, стоявшего слева от Малкадора. Его свитские, одетые в посеребренные кольчуги с золотыми поясами, со всем старанием расположились между своим господином и разгневанным полубогом, хотя никто из них не посмел поднять глаза от пола.
Хорус внимательно разглядел их всех, затем посмотрел на Альфария. Тот пожал плечами, и Хорус повернулся к самому Вивару.
— Я знаю Дом Карпинус, — неохотно признал он. — Я питаю пристрастие к старым историям, и я читал хроники Объединения, записанные вашими предками. Из них я многое узнал о благородных деяних моего отца еще прежде, чем встретил Его, и уже за одно это я испытываю к вам уважение, которое, полагаю, вы заслужили.
Он наклонил голову — едва заметно — но этого было достаточно, чтобы барон склонился в ответном, куда более глубоком, поклоне.
— Милорд, это великая честь — наконец встретить вас. Я прибыл во Дворец с моими троюродными кузенами-наследниками Андором и Аллумом...
Хорус поднял руку, и Вивар мгновенно замолчал.
— Но я не позволю отвлечь меня от моей сегодняшней цели. Мои братья и я пришли, чтобы положить конец этому безумию, раз и навсегда. Историю Империума нельзя изменить. Мы не позволим этого.
Альфарий, расхаживающий между другими мужчинами и женщинами в зале, согласно кивнул:
— Мы знаем цену предназначения, лорд регент. Мы знаем о жертвах, что должны быть принесены. Всегда существует шанс, что некоторые из нас не доживут до того, чтобы увидеть галактику объединенной под знаменем нашего отца.
Он отсалютовал, приложив кулак к груди — тщательно следя за реакцией Сигиллита на этот устаревший жест.
— Но отрицать само их существование? Открыто бесчестить память нашего павшего брата? Какое право вы имеете решать это — в тайне, за запертыми дверями?
Малкадор пристально взглянул на него:
— Не тебе говорить о тайнах. Вы играете в опасную игру, все трое, и мое терпение иссякает.
Затем, под хор плохо сдержанных потрясенных вздохов, Сигиллит повернулся к Хорусу спиной. Он чувствовал, как каждая пара глаз в зале следит за ним, пока он извлекал свой увенчанный орлом жезл из подставки около трона и готовился противостоять чудовищам, которых сам помог создать.
Он опустился назад на сиденье и посмотрел на них из-под надвинутого капюшона.
— Пока наш великий Император отсутствует на Тронном мире, я представляю Его власть, и я действую Его именем. Мы, собравшиеся здесь, — лорды и леди Терры — посвятили этому вопросу необходимые обсуждения, и решили, что памятник павшему и утратившему славу примарху недостоин места в Зале Наследия. Статуя будет убрана, мрамор — истолчен в крошку и использован для того, чтобы вымостить дороги в садах Внутреннего Дворца.
Даже Хан замер при этих словах.
Хорус стоял неподвижно, лишь только подергивались пальцы. Несомненно, он представлял все способы, которыми мог бы разорвать Сигиллита на части.
— Недостоин? — прорычал он.
Малкадор откинулся на резную спинку трона.
— Если ты не способен понять причины этого решения, ты лишь сильнее убеждаешь меня, что оно верно, и здесь нечего больше обсуждать. Прошу, возвращайтесь к своим легионам. Империуму нужны победы, в особенности сейчас. Оставим позади ошибки прошлого.
Неожиданно Хорус рассмеялся — долго и громко.
— Ты не можешь даже сказать это, разве не так, — неверяще произнес он. — Ты не можешь даже назвать его имя.
— Не называй его, — слова Малкадора прогрохотали громом, заряженные психической силой, ударившей в разум примарха подобно тяжелому молоту.
Хорус отшатнулся, моргая от боли. Его братья также ощутили удар, как и все смертные в зале. Даже у самого Сигиллита звенело в ушах, но он не позволил своему голосу дрогнуть.
— Это был приказ твоего отца, мальчик, и ты согласился с ним. Ослушаться сейчас — значит нарушить доверие самого Императора.
Примарх усмехнулся — невесело, с вызовом.
— Моего брата звали...
Быстрее людской мысли свободная рука Малкадора взметнулась вверх, складывая мистический жест, давно забытый всеми живущими на Терре.
+Молчать.+
Хорус застыл, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой внутри брони. Он неконтролируемо вздрагивал, напряжение в его мышцах нарастало по мере того, как он сопротивлялся. Малкадор медленно встал, удерживая примарха на месте силой своего разума — и ничем больше.
Хан шагнул в центр зала.
— Лорд регент, — настойчиво попросил он, протягивая раскрытые ладони. — Ты должен отпустить его. Прошу. Его слова продиктованы скорбью и стыдом, которые мы все разделяем.
Воздух между ними звенел невидимой энергией. Малкадор по-прежнему видел эту невыносимую, непокорную гордость, горящую в парализованном взгляде Хоруса.
— Вы не готовы для будущего, к которому так стремитесь, — прошипел он. — Никто из вас.
Он заставил Хоруса упасть на колени.
— Мал... — прохрипел поверженный примарх. — М-мал... ал...
Лицо Сигиллита исказилось мстительной мертвенной усмешкой. Он чувствовал, как поднимается старая, знакомая ярость в глубине его неумирающей души.
— Хватит. Ты будешь молчать, или я уничтожу тебя — здесь и сейчас.
Стенки трахеи Хоруса сомкнулись с неприятным щелчком. Его правый глаз залился красным — лопнули сосуды.
Но он по-прежнему не сдавался.
Какая гордость. Какая... какая неблагодарность...
Альфарий неуверенно отступил назад:
— Остановись, лорд регент. Остановись. Ты убьешь его.
Крошечные пятнышки света начинали наползать на края поля зрения Малкадора. Он чувствовал, как нарастает жар в его древних костях, как боль впивается в его плоть. Запах паленых волос вокруг него усиливался.
— Сигиллит! — взревел Хан.
И — в одно мгновение — всё это прекратилось.
Малкадор отпустил Хоруса. Примарх рухнул на плиты пола, содрогаясь в конвульсиях, с трудом хватая ртом воздух. Альфарий бросился к нему.
— Дыши, брат. Просто дыши.
Удары сердца тяжело отдавались под черепом; Малкадор стиснул холодное железо посоха. Он чувствовал себя утопающим, который хватается за последнюю ускользающую от него веревку.
— Вы меня в могилу сведете, — выдохнул он. — Вы и прочие ваши братья-принцы. Есть многое в этой галактике, что вам неведомо — просто потому, что вам не нужно это знать. И знание об этом грызет вас изнутри, не так ли?
Всё еще дрожа, Хорус пришел в себя. Братья помогли ему подняться, и он встал, покачнувшись на мгновение. Затем он шагнул вперед.
Сигиллит рассеянно потеребил свою простую мантию и ошейник-археотех.
— Вы не видите, что мы сделали с вами, потому что вы слишком сосредоточены на том, что — по вашей мысли — вы заслуживаете. Вы и представления не имеете, чем пришлось пожертвовать ради того, чтобы вы могли возвыситься...
Пальцы Хоруса сомкнулись на рукояти меча, висящего у него на бедре. Гарда была выполнена в виде крыльев аквилы, мерцающих золотом, со всевидящим Оком Терры между ними.
— И это, — сказал Малкадор, — это и есть причина, почему сверх-люди не могут править человечеством. Вы не заботитесь о простых людях, которые должны есть и спать, любить и бояться, и в конце концов умереть, — и всё это даже не узнав того бессмертия, к которому вы так стремитесь. Если вы не в силах понять этого — иных доказательств мне не нужно.
Клинок вспыхнул энергетическим полем, покинув ножны. Хан покачал головой.
— Спокойней, брат. Подумай, что ты делаешь.
Но лицо Хоруса оставалось суровым. Он мрачно взглянул на немощного старика перед ним.
Затем он поднял меч — и обрушил его на поверхность стола. Острие пробило окаменевшее дерево насквозь, прочно застряв в плитах пола и подрагивая, и он оставил меч торчать там.
— Я не подчиняюсь тебе, — выплюнул Хорус, повернувшись к Сигиллиту. — Тебе и этому невнятному совету... бюрократов. Такие, как вы, не годитесь, чтобы править хоть чем-то. Империум, управляемый людьми, станет... Станет...
— Станет именно тем, чего хотел твой отец, — пробормотал Малкадор. Слеза скатилась по его щеке. — Уходи отсюда, Хорус. Возвращайся к своим крестовым походам и кровопролитию, которые ты так любишь. Ты получишь свой момент славы, обещаю тебе.
В полуметре над столом совета Око Терры и аквила возвышались перевернутыми в символическом акте отрицания, и Регент Империума не мог не видеть в этом поистине мрачное знамение.
Он был всего лишь человеком. Всего лишь человеком — этот самоотверженный герой, этот благородный слуга — но никто из живущих не может быть назван равным ему.
Посох Сигиллита лежит, сломанный, у подножия Золотого Трона, и никто до сих пор не посмел убрать его. Империум оплакивает своего Императора — потеря эта столь глубока, что едва ли найдутся слова, которыми можно ее описать... Но всё же именно потеря Малкадора гасит последний проблеск надежды, что еще мог бы у нас остаться.
Мы поистине одни, словно осиротевшие дети, жмущиеся друг к другу в разрушенном доме.
Но мы, его Избранные, продолжим его работу.
Мы помним — как он и приказывал, помним во имя блага человечества.
И мы помним его.
В Зале Совета надолго воцарилось молчание. На нижних уровнях представители неловко переглядывались, ожидая, пока один из Верховных Лордов — кто угодно из них — возьмет слово.
На сердце у Малкадора становилось всё тяжелее с каждой проходящей секундой. Он не думал, что сможет испытывать большее разочарование, чем ему уже довелось пережить в последнее время.
Как ни странно, наконец заговорил посол Навигаторов Хаардикер:
— Я, как и наш достославный Патернова, крайне огорчен тем, что эти беспомощные люди в таком множестве подвергаются страданиям, к тому же так близко от Трона и защиты, которую они искали в его тени, — объявил он через нунцио-устройство. — Я сочту честью и привилегией высказаться от имени терранских Домов Навис Нобилитэ и предложить любую финансовую и логистическую поддержку, которая может потребоваться для предоставления убежища всем, затронутым этой проблемой. У нас нет человеческих ресурсов, чтобы помочь напрямую. Но мы можем оплатить счет из нашей собственной казны.
Канцлер Оссиан нахмурил брови.
— Вы ведь понимаете, что проблема не только и не столько в финансах. И я должен с сожалением напомнить вам, что эти средства не подлежат вычету из государственных выплат Домов.
Хаардикер меланхолично покачал головой:
— Я даже не хочу слышать об подобном. Мы делаем это ради того, чтобы подтвердить нашу преданность и заботу о благополучии людей Терры.
Потягивая воду из высокого бокала, Симеон Пентасиан продолжал смотреть на стол перед собой, не поднимая взгляд.
— При такой финансовой поддержке перемещение беженцев становится лишь вопросом желания, — пробормотал он. — Кто же среди нас, в такой случае, обладает возможностями для того, чтобы эффективно провести это мероприятие?
Все взгляды обратились к маршалу Ранталу. Но, прежде чем он успел ответить, посланница Кейна поднялась со своего сиденья; Венторель не пользовалась симпатиями среди Верховных Лордов — возможно, даже меньше, чем ее повелитель, — но она успела показать себя преданной слугой равно Марса и Терры.
— Мои лорды, нам еще стоит обсудить детали с Генералом-Фабрикатором, но я полагаю, что мы сможем найти решение, — сказала она с переливчатыми аугметическими отзвуками в голосе. — У нас есть возможность начать работы по укреплению Зала Правосудия, запрошенные маршалом Ранталом, если он пожелает возложить на своих арбитраторов ответственность за упорядоченную и своевременную редислокацию лагерей гражданских.
Рандал резко выпрямился:
— Вы предлагаете сделку?
— Не сделку как таковую, гранд-маршал. Всего лишь соглашение. Соглашение о том, что некоторые невозможные дела становятся более возможными, когда мы сотрудничаем. Но мы не должны чувствовать себя обязанными помогать этим людям только потому, что мы ищем взаимной выгоды. Мы делаем это потому, что это — правильное решение, милостивое решение. Это — человечное решение.
Задумчиво пощелкивая линзами, Загрей Кейн изложил свое согласие скрипучим двоичным кодом через встроенный в горло динамик. Судя по всему, Венторель обозначила позицию Адептус Механикус в этих переговорах.
Рантал, понизив голос, коротко переговорил с двумя окружными маршалами и повернулся к остальному Совету.
— Так мы и поступим. Мы начнем с добровольцев, чтобы не ослаблять пока что патрули для охраны порядка. Сперва — безопасность, затем — благотворительность.
Выбор слов неприятно резанул по нервам Малкадора, но, во всяком случае, начало было положено. Одно то, что Рантал, Пентасиан и делегация Механикус способны действовать сообща по какому бы то ни было поводу, уже почти равнялось чуду.
Тем не менее, Венторель почтительно кивнула Ранталу, прежде чем снова сесть на свое место.
— Как скажете, гранд-маршал.
Тархер, генерал-хирургеон, по очереди обвел взглядом Кейна, Рантала и Сигиллита.
— Прошу простить, мои лорды, — сказал он, — но, пусть мы рискуем остановить весь процесс, я должен спросить — куда именно будут редислоцированы беженцы?
Малкадор небрежным жестом отмахнулся от вопроса:
— Детали, друг мой, всего лишь детали. Мы и без того обсуждали это куда дольше, чем планировали, а время — слишком большая ценность в эти несчастливые дни.
Он сделал медленный, размеренный вдох, чувствуя, как секунды ускользают прочь, словно бесчисленные песчинки в часах. Затем он поднял посох и ударил о каменный пол — медленно, подчеркнуто, торжественно.
— Лорды и леди Совета Терры, с тяжелым сердцем я должен подвести это заседание к концу. Это последнее заседание.
Заметив важность его слов, все мужчины и женщины, сидящие за главным столом, встали и склонили головы. В нижних рядах тоже поднялись на ноги, и эхо двух дюжин скрипнувших по полу стульев медленно растворилось в тишине.
Помимо своей воли Сигиллит ощутил, как что-то стиснуло его грудь.
— Добрая работа, которую мы совершили здесь за годы, друзья мои, в этом самом зале, стала основанием нового Империума — Империума, который принадлежит не нам, но следующим поколениям, что придут за нами к славной и неизбежной судьбе человечества среди звезд. Но, похоже, цена этой будущей судьбы — то, что сейчас мы должны позволить верным сыновьям Императора сокрушить неверных еще один, последний раз. Пока же этого не случилось, нам следует предоставить право вести нас лордам Дорну, Сангвинию и Джагатай-Хану. Так же, как Имперский Дворец был укреплен для войны, должно быть укреплено наше руководство над Террой.
Несколько из Верховных Лордов побаранили костяшками пальцев по столу, соглашаясь. Малкадор кивнул.
— А затем, когда с восстанием Хоруса будет покончено, на плечи оставшихся ляжет обязанность возродить этот Совет — именем Императора.
— И вашим также, лорд Сигиллит, — добавила леди Хурсула. — Вы и Он вместе направите нас, как направляли всегда.
Малкадор заметил золотую аквилу, которую она сжимала, спрятав за краем стола. Он знал, что она не единственная из собравшихся придерживалась этой тайной веры.
Сигиллит улыбнулся, хотя — он был уверен — эта улыбка не могла выглядеть искренней.
— Увидим, моя леди. Увидим.
Прошла почти неделя, прежде чем перемещение беженцев началось по-настоящему. Харр Рантал, следовало отдать ему должное, посвятил этому делу намного больше своего времени и усилий, чем кто-либо мог предполагать, и Малкадор нередко замечал его среди беженцев на Проспекте Имперского Возрождения. Лишенный своей брони, официального шлема с гребнем и церемониальной булавы, Провост-маршал выглядел куда менее... недосягаемым. Он неизменно находил время на то, чтобы поговорить с людьми, которым помогал, выслушивая их рассказы о страхе и лишениях и удостоверяясь, что они обеспечены свежей водой и одеялами, прежде чем отправлять их на дальнейшую сортировку.
Хотя у него было несчислимое множество других обязанностей и других мест, где его ожидали, Сигиллит последовал примеру Рантала. Не обращая внимания на старые ноющие кости, он присоединился к клеркам Администратума за наскоро сколоченными столами, где они тщательно записывали имена и происхождение тысяч лишенных жилья людей, подходивших к ним в бесконечной очереди.
Именно там трое примархов наконец пришли к нему.
Когда они — этот новый триумвират — проходили мимо, мужчины и женщины падали на колени вокруг них. Кто-то плакал от страха, кто-то — от радости. Кто-то протягивал руки, пытаясь коснуться их блестящих доспехов или роскошных плащей, но их отталкивали назад сопровождающие примархов легионеры.
Малкадор не поднял взгляд от своей работы.
— Преторианец, Ангел и Ястреб. Впечатляющее зрелище, но всё же изрядно нарушающее порядок. Все эти добрые люди ошеломлены вашим величием, а я хотел бы закончить работу до наступления ночи.
— Лорд регент, — произнес Дорн без тени улыбки, — эта работа не приличествует ни вашему положению, ни вашим талантам. И к тому же подвергает вас ненужной опасности — здесь даже Кустодии не могут как следует защитить вас от клинка или выстрела убийцы.
— Должен напомнить тебе, Рогал, что я — больше не регент. Разумеется, не считая случаев, когда тебе необходимо называть меня так для своих целей, — Малкадор сделал паузу, и автоматическое перо замерло в его усталой руке. Он внимательно взглянул на Хана. — Но не думай, будто я не могу позаботиться о себе, если потребуется.
Джагатай не ответил и даже не шелохнулся, но Малкадор ощутил, как вздрогнуло пламя его души, столь тщательно скрытое.
Ангел Сангвиний, с убранными назад светлыми волосами и аккуратно сложенными за спиной крыльями, положил руку на плечо Сигиллиту.
— Это был великолепный жест — с вашей стороны и других Высших Лордов — передать Зал Совета в качестве укрытия для этих людей. Это символично. Это прекрасно. Вы демонстрируете, что даже наивысшие залы Дворца принадлежат им, сейчас и всегда.
Малкадор похлопал примарха по золотой перчатке.
— Ну, мы всё равно его не используем, так что...
Сангвиний рассмеялся.
— Ах, дорогой дядюшка, — улыбнулся он, — тебе всегда отлично удавалась роль старого скряги, когда это было необходимо, и возможность видеть это снова согревает мои сердца. Я убедил Рогала провести оценку здания и подходов к нему, чтобы обеспечить всю возможную защиту.
Дорн кивнул, хотя с и очевидной неохотой.
— Необходимость. Приоритеты. Великодушие. Всё это не так уж легко совмещать, но я не позволю жесту доброй воли Совета остаться без поддержки. Генерал-Фабрикатор занимается крепостью Адептус Арбитрес, а также своими комплексами мануфакториев — Горном, Вулканом и Кузницей — на севере. Военный каменщик Сингх и я займемся всем остальным. Мы сделаем это.
— О большем я и не прошу, — ответил Малкадор. — Только о том, чтобы люди могли говорить, а их защитники — слышать их. Вам следует отвечать не только на призывы своих братьев — потому что именно так всегда начинается ересь.
Он проводил взглядом троих примархов, уходящих прочь, зачем подозвал следующих беженцев в очереди.
Несколько часов спустя, на высоких стенах укреплений, Сигиллит различил в сумраке силуэт впереди, но не замедлил свой шаркающий шаг.
— Ты приходишь ко мне, только если тебе что-нибудь нужно, Джагатай, — окликнул он. — Кое-что никогда не меняется, верно?
Хан выступил на свет, и улыбка чуть смягчила его пронзительный взгляд. Малкадор остановился, выставив вперед увенчанный психическим пламенем посох.
— Итак. Чего ты хочешь?
— Я хотел бы извиниться, лорд Сигиллит, — ответил примарх. — А еще — предупредить тебя.
Малкадор прищурился:
— От любого другого это звучало бы, как угроза, но я слишком хорошо тебя знаю.
Хан низко склонился, опустившись почти на один уровень с взглядом Малкадора.
— Тогда прошу прощения — ничто не могло бы быть дальше от моих намерений. Отношения между нами испортились за годы, прошедшие с тех пор, как ты унизил моего брата, и я должен сказать, что хочу исправить это. Теперь не осталось места для тайн.
— Не стоит, — сказал Малкадор, жестом указывая ему подняться. — Твое присутствие здесь — всё, что мне нужно, и я знаю, что ты — один из самых верных. Ты остаешься здесь,чтобы защищать Терру, пусть даже это противоречит и твоей природе, и привычкам твоего легиона.
— И всё же есть кое-что еще, что я могу сделать. Снова скажу — я должен предупредить тебя.
— Предупредить меня о чем?
Глаза Хана блеснули в дрожащем свете посоха.
— Я знаю, кто ты такой, лорд Сигиллит. Кем ты был.
Малкадор замер. Лишь шорох ночного ветра нарушал тишину здесь, на вершине стены.
Он чувствовал, как его древняя сила отзывается в глубине разума.
— Что ты имеешь в виду, Джагатай? Что, по-твоему, ты знаешь?
— Я знаю, потому что Хорус знает. Ты оставил след на его гордости, столь же неизгладимый, как тот, что оставил он сам на столе Совета — а мой брат способен проявить немалое терпение и изобретательность, когда стремится отомстить.
Малкадор прикрыл глаза. Он уже знал, к чему это идет.
— В библиотеках своего флагмана, — продолжал Хан, — он нашел тебя. Эти поиски долго были его личной одержимостью, и я осмелюсь сказать, что за прошедшие годы он наверняка отыскал еще больше. Сперва я полагал, что он опасался твоего влияния на нашего отца, равно как и на Империум, и создание Совета Терры лишь подтвердило его подозрения. Но, конечно, когда он понял, что не может просто называть все твои действия несправедливым и эгоистичными, он углубился дальше — в прошлое, которое ты столь тщательно скрыл.
Он сделал глубокий вдох.
— Он рассказал мне. Рассказал, что ты — Брахм аль-Хадур, последний из Сигиллитов. Проклятый скиталец. Вечный. Хорус знает, что ты сделал, знает о злодеяниях, которые ты и твой тайный орден обрушили на человечество во время Древней Ночи. Есть легенды, которые даже ты не в силах стереть, тексты, которые даже последний и величайший техномаг Терры не в силах сжечь. Не сомневайся, мой брат будет стремиться сорвать твою маску перед тем, как всё кончится. Он раскроет всем, что Имперские Истины были основаны на лжи с самого начала, и потому ни наш отец, ни те, кто поддерживают его, не могут справедливо править галактикой.
Малкадор переступил с ноги на ногу, почти позабыв о своей псевдо-смертной слабости, готовясь к возможности битвы. Прошло много времени с тех пор, как он сошелся с Хорусом, и он не знал, осталось ли у него еще довольно психической силы, чтобы подчинить примарха...
Он открыл глаза и посмотрел на Хана.
— А во что веришь ты, о могучий Ястреб Чогориса? Вправду ли я — корень всех бед человечества, как Хорус хотел бы убедить Империум?
Хан чуть преувеличенно пожал плечами.
— Не мне решать это, лорд Сигиллит, ведь я не читал тех книг, которые — как он утверждает — читал мой брат. Но я знаю своего отца, и знаю Его силу, Его видение. Я не могу поверить, что некто — пусть даже столь могущественный, как ты — мог бы обмануть Его, не будь ты в самом деле таким достойным и честным человеком, каким кажешься сейчас. И потому, раз мой отец знает, что всё это правда и по-прежнему держит тебя рядом, что ж...
Он пожал плечами снова.
— Что ж, разве я сам — не часть того же видения? Возможно, мое предназначение — служить Ему, невзирая на то, являемся ли мы теми, кем считаем себя. Возможно, это и есть то, что ты пытался показать Хорусу.
Малкадор расслабился. Что-то похожее на надежду зажглось в его сердце, и, хотя подобные чувства стали давно непривычны ему, он улыбнулся.
— Именно так, — сказал он. — Идем. Прогуляйся со мной.
Они продолжили путь по стене, глядя на открывающиеся внизу равнины Гималайзии. Там, на юге, на темном горизонте вставали массивные шпили Черного Министерства за огнями космопорта в Дамокле.
Сигиллит остановился.
— Ты помнишь Сибел Ниасту? Вы много беседовали в начале, как я припоминаю.
— Та астропат, — ответил Хан. — Она была терпелива со мной и моими сыновьями.
— Воистину. Она знала множество пословиц и афоризмов — из времен ее юности, я полагаю. Одна из них, которую я всегда помню: «Меньше знаешь — крепче спишь». Скажи мне, Джагатай, что ты думаешь об этом?
Примарх невесело усмехнулся.
— Провокационный вопрос. Ты всегда стремился... контролировать правду. Это — то, что я знаю точно.
— Но ты предполагаешь, что я согласен с этой поговоркой. Я же считаю, что если события недавних лет чему-то и научили нас, то лишь тому, что вещи, о которых мы не знаем, могут ранить нас глубже всего. И отрицать то, что ранит тебя — значит лишь дать ему больше клинков, и зубов, и всепожирающего пламени. Нет, я думаю, что это конкретное присловье можно смело вычеркнуть из сокровищ мудрости наших времен. Есть, впрочем, другое, и по моему мнению оно куда ближе к истине: «Меньше слов — больше дела».
Хан кивнул.
— Хм. Знать и выбирать молчание, чтобы другим не пришлось вспоминать о правде. Это больше похоже на тебя, лорд Сигиллит. И больше похоже на моего отца.
— Именно. Никогда, никогда не недооценивай тот вред, что может нанести плохо сфабрикованная ложь, равно как и не забывай об исцеляющей силе продуманного неведения. Фокус в том, чтобы знать, какие из истин следует похоронит, какие записи сжечь и какие заявления отрицать. Объявлять ложью всё, что встанет на пути — не более чем неразумная демагогия. Небольшие же противоречия лишь способствуют созданию здоровой обстановки. Как щепотка соли в котле — позволяет чуть легче проглотить всё блюдо.
Малкадор видел понимание в глазах Хана.
— Сейчас слишком поздно пытаться отменить то, что мы совершили в своей слепоте, Джагатай. Когда корабли Легионов-предателей затмят небеса над Террой, наша признанная ложь столкнется с ложью, которую признали наши враги — и лишь тогда станет ясна истина следующей эпохи. Я уверен, что многие из нас не доживут до нее, и всё же эта мысль не пугает меня.
— Не пугает, лорд Сигиллит?
— Ничуть, — согласился Малкадор. — Потому что я хочу сохранить способность верить в то, что, когда всё будет кончено, даже величайшие чудовища нашего времени — если пожелают этого — могут получить искупление и быть прощены.
Оригинал: «The Last Council», L. J. Goulding (альтернативная ссылка)
Размер: 8481 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Малкадор Сигиллит, Хорус, Сангвиний, Джагатай Хан, лорды Терры в количестве
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Когда Великий Крестовый поход близился к завершению, власть, принадлежавшая Императору и его Военному Совету, примархам и генералам, была передана гражданским представителям — великому Совету Терры. Теперь, когда Воитель и его армии приближаются к Тронному миру, пришло время распустить этот совет и вновь дать воинам право командования на пороге грядущей битвы. Но никто не расстается с властью так просто, и даже трое примархов могут столкнуться с неприятностями...
Скачать: .doc | .epub
«Последний Совет»
Л. Дж. Голдинг
Л. Дж. Голдинг
«Никто не записывает то, что хочет забыть».
— неизвестный автор; часто цитировалось Малкадором Сигиллитом
I. Сенаторум
Совет Терры — в первой его инкарнации — был самой ранней попыткой Империума установить настоящую гражданскую власть. Пока Великий Крестовый поход заполнял пустые места на карте галактики, тяжесть повседневных дел правления всё больше ложилась на адептов Администратума, а не на Императора и Его сыновей в Военном Совете — где, как некоторые ошибочно предполагали, эта власть останется навечно. Становилось всё яснее, что империи из миллионов миров со временем будут нужны не столько могучие завоеватели, сколько дипломаты и торговцы, архитекторы и художники, судьи и сборщики податей.
После Улланорского Триумфа этот переход власти был утвержден и одобрен Троном (in absentia), и власть была передана ВерховнымЛордам Терры. Возглавляя большой совет из нескольких тысяч представителей, как выборных, так и назначенных, они постановили, что будущее Империума должно находиться, сейчас и всегда, в руках его народа.
Но, сколь бы благородная цель ни крылась за его созданием, Совет правил меньше десяти лет, прежде чем был формально распущен — в месяцы, предшествующие вторжению на Терру Воителя Хоруса.
Я знаю, потому что я был там.
И я помню.
Стол переговоров в центре Палаты Совета, широкий и закругленный, достигал почти девяти метров в поперечнике. Искусно выполненный из цельного куска окаменевшей секвойи из древних лесов Норкала, он был подарен Императору на-бароном Петронием Виваром во время его официального визита в Старую Гималайзию и Дворец в 986.30М — общее мнение сходилось на том, что хитроумный мериканец рассчитывал со временем сам занять одно из мест за этим столом. Сервиторы отполировали каменную поверхность до почти безупречной стеклянной гладкости, и в ней красноватым отблеском отражались осветительные шары, висевшие под под сводами зала, высоко над головой.
Лишь одна неровность отмечала поверхность стола. Одна крошечная, едва заметная выщербинка.
Сколько бы ни трудились над ней специалисты и мастера гильдии, сколько бы раз ни заливали лучшими смолами или применяли восстановительные наносоставы — этот изъян невозможно было убрать полностью. Он стал постоянным дополнением к узору древесных колец.
Малкадор давно уже смирился с этим, хотя и часто за прошедшие годы отмечал, как его взгляд останавливается на этой отметине, когда заседания Совета затягивались едва ли не до рассвета, бессчетными утомительными ночами.
И он смотрел на нее сейчас, когда Верховные Лорды собирались в последний раз.
Собрание проходило с торжественным достоинством. Келси Демидов, недавно назначенная Спикер Торгового флота, держала речь с изысканно украшенной кафедры в дальнем конце центрального возвышения. На весь зал насчитывалось чуть больше пары десятков меньших представителей, и все они пересели на свободные нижние ряды, чтобы лучше слышать ее слова.
— Еще одна запрошенная транспортная флотилия ждет на станции возле Ио, и еще две под наздором легионов за внешней границей Ардентского Рифа, — доложила она; ее голос отдавался эхом в пустом пространстве. — Согласно приказу лорда Дорна, мы соблюдали расширенную зону отчуждения вокруг «Фаланги» и марсианской блокады. Но с каждым днем из сегментумов Обскурус и Пацификус прибывает всё больше кораблей, принося резервные войска и боеприпасы, подлежащие инспекции, — нужно проверить их как можно быстрее, внутри системы, и переместить всё на планету. Некоторые из торговых капитанов стоят на якоре неделями — просто ожидают допуска и не делают ничего. Я договаривалась о том, чтобы им не насчитывали дополнительные проценты за риск, как мы все согласились, и это было достойно и правильно, но в их трюмах сейчас пятьдесят тысяч солдат, которые уже лезут на стены. В лучшем случае нас ждут повышенные ставки за компенсацию ущерба, а в худшем — выстрел из лазгана в иллюминатор.
Она обвела взглядом каждого каждого из Верховных Лордов за столом, затем остановилась на Оссиане, канцлере Имперской казны.
— Мне нужно поддерживать эти корабли в пригодном состоянии, позволить им перемещаться, нужно удерживать транспортные пути открытыми настолько долго, насколько возможно. Что вы можете предложить мне, чтобы с этим можно было работать?
Хотя это было всего второе ее появление в этом зале, Демидов выглядела полностью уверенной в себе среди истинных правителей Империума Человечества. Она держалась со спокойным достоинством того, кто привык, что его слушают и подчиняются без возражений; но в то же время она прислушивалась к тому, что говорили другие, и стремилась отыскать компромиссы. Подобные качества, знал Малкадор из опыта тысяч лет, часто определяли разницу между эффективным правителем и великим.
Если бы только у нас было больше времени, печально подумал он.
Оссиан поджал губы, заламывая руки, пока один из секретарей за его спиной не вручил ему конверт с документами, запечатанный знаком аквилы.
— Задержки с инспекцией находятся вне нашей юрисдикции, — вздохнул он, сломав восковую печать и изучая каждую страницу поочередно. — Капитан-генерал Вальдор и Кустодианская Стража, как бы они ни были заняты повсюду, по-прежнему настаивают на проверке каждого армейского подразделения, прежде чем позволить им ступить на Тронный мир.
Харр Рантал, Верховный Провост-маршал Адептус Арбитрес, дернул плечом.
— Их можно понять, учитывая обстоятельства. Наши охранные меры и без того обходили слишком часто.
Негромкий гул одобрения прошелестел над столом. Оссиан извлек из складок парадной мантии увеличительную линзу и внимательно пробежал глазами по тщательно выверенному списку расходов.
— Общая компенсация торговому флоту на сегодняшний день составляет... девятьсот семьдесят два миллиона в кредитных расписках, а также пятьсот миллионов страховки против непредвиденных будущих потерь, проистекающих из текущих военных операций, возмещения различных убытков и так далее. Мы стребовали немалую долю общей суммы с тех капитанов, которые лишились своих заказов по подозрению в прежних связях с агентами Воителя, разумеется. И, я уверен, спикер Демидов, мне не нужно напоминать вам, что такого рода обвинения — не лучшее подспорье в просьбе смягчить порядок проверок.
Она наклонила голову набок.
— Мой лорд, просто для ясности — это вопрос расходов или вопрос верности? Мне кажется, здесь заметны некоторые двойные стандарты — когда на честных и верных торговцев падают подозрения только из-за их прежних дел, и в то же время дома Навигаторов насчитывают сотни их родичей, служащих флотам предателей. С глубочайшим уважением.
Малкадор бросил взгляд на Болама Хаардикера, посланника Навис Нобилитэ. Будучи единственным представителем Патерновы на Совете, Хаардикер привык слышать в свой адрес подобные высказывания. Он ответил так же тихо и спокойно, как и всегда, на своем шипящем родном наречии — через нунцио-прибор, который держал перед ним один из помощников.
— Досточтимый представитель говорит честно, — сказал он, и прибор передал его слова на дребезжащем готике. — Мы должны устранить препятствия с ее пути. Капитаны торгового флота — это ресурс, который мы не можем позволить себе потерять при защите Терры.
Канцлер почтительно склонил голову.
— Именно так. Хотя мы должны всегда хранить бдительность. Если мы издадим указ, обходящий распоряжения Легио Кустодес, и санкционируем перемещение войск, только чтобы... допустим, целый взвод обернулся против своего командования и провозгласил свою верность Хорусу, едва вступив во Дворец... Скажем так, история вряд ли запомнит нас с любовью.
Сидевший за маршалом Ранталом арбитратор наклонился вперед, чтобы прошептать предложение на ухо своему командиру. Рантал кивнул.
— Окружной маршал Рор хочет предложить, что нам не нужно перемещать войска ауксилии на поверхность планеты — нужно только убрать их с кораблей. Удовлетворит ли это требованиям капитан-генерала, и позволит ли таким образом досточтимому спикеру быстрее распределить ее корабли?
Идея быстро обрела поддержку. Всюду вокруг стола можно было видеть приподнятые брови и одобрительные кивки. Безликие писцы зафиксировали имя окружного маршала и его место в списке ответственных лиц.
Демидов собрала бумаги и планшеты с кафедры, готовясь вернуться на свое место в нижних рядах.
— Мои лорды. Милостью Императора, возлюбленного всеми, пусть мы найдем решение как можно быстрее. Благодарю вас за внимание, как и всегда.
Симеон Пентасиан, глава Администратума, совещался с собственными помощниками — двумя адептами из Департаменто Муниторум. Он повернулся обратно к столу, уперевшись ладонями в его поверхность.
— Любые будущие перемещения, требующие межпланетного транспорта, сделают логистику еще на порядок сложнее, — задумчиво объявил он. — Лучше доставить резервные войска как можно ближе к поверхности Терры и использовать атмосферный грузовой транспорт, чтобы завершить перемещения после того, как необходимые проверки будут окончены к вящему удовлетворению капитан-генерала. Большинство орбитальных платформ сейчас находятся в стадии списания и демонтажа, но мы можем организовать новые точки сбора на одной из оставшихся. Возможно, Скайе?
— Ответ отрицательный, — ровным тоном отозвался Генерал-Фабрикатор Загрей Кейн, сопроводив свои слова скрежетом бинарного кода из вокс-эмиттеров. Его массивный металлический корпус не дернулся ни на микрометр; деактивированные руки с вмонтированным оружием неподвижно висели по бокам. — Скайе проходит дополнительную фортификацию.
Последовала минутная пауза, прежде чем остальные члены Совета поняли, что он не намерен распространяться дальше.
Пентасиан смерил Кейна и его закутанного в мантию посла холодным взглядом.
— Почему об этом не сообщили нам раньше, Загрей? Все операции и перемещения Адептус Механикус на Тронном мире подлежат одобрению нашего Совета. Вы согласились с этими условиями.
Кейн по-прежнему не двигался.
— Скайе проходит дополнительную фортификацию. Такова воля Омниссии.
Малкадор поморщился про себя. Кейн и его союзники в Легионах Титанов не обретут для себя поддержки подобным поведением — особенно учитывая, что они уже нажили изрядное количество политических врагов в иерархии Империума. Сигиллит заметил, что маршал Рантал собирается с духом, чтобы ответить.
— Со всем уважением должен напомнить Генералу-Фабрикатору, что Зал Правосудия был назначен следующим объектом для фортификации, в обмен на помощь арбитраторов при наведении порядка на Риге, — сказал он, пока что сдерживая свое раздражение. — Следует ли понимать, что его магосы будут недоступны для данной цели? Я также заметил, что работа над всем известным Либрариум Технологикус не была отложена в результате этой новой директивы, вероятно, поступившей от самого Трона...
Рантал указал жестом на сидящую Распорядительницу Астрономикана.
— Леди Хурсула, вы можете положиться на лорда Дорна, равно как и на старшего строителя самого Императора, в их уверениях, что великий маяк будет защищен любой ценой. Как и наш досточтимый Немо Чжи-Мен — Видящему Городу никогда не позволят пасть. — Рантал сложил над сердцем знак аквилы и склонил голову. — Но если мы хотим сохранить всеобщий порядок и укрепить власть закона, когда предатели уже стучат в ворота Терры — Адептус Арбитрес также должны обладать стабильной и надежной базой за пределами собственно Дворца. Разве недостойны мы этого мельчайшего из проявлений внимания, особенно сейчас, когда мы уже имеем дело с нарастающим беспокойством и возможным бунтом среди беженцев?
Кохран Хурсула вздохнула.
— Мы уже слышали это прежде, гранд-маршал. Вы намереваетесь превратить Зал Правосудия в цитадель. В свою собственную крепость.
— Миледи, — ответил он, холодно глядя на нее, — я уверен, что я не одинок в своих заявлениях: когда наступит время, пусть лучше у нас будет крепость, которая нам не понадобится, чем наоборот — нам понадобится крепость, которой не будет.
Канцлер Оссиан откинулся на спинку кресла.
— Дело не в том, кто более необходим или более достоин, маршал Рантал. Это просто вопрос приоритетов. Если бы Генерал-Фабрикатор или даже сам лорд Дорн занялись устройством тех укреплений, которых вы неоднократно требуете, а следом Хорус тотчас же нагрянул из тьмы к нашему порогу — защитили бы вы нас в таком случае? Встанут ли ваши арбитраторы между Легионами предателей и недостроенными стенами Дхавалагири?
— Я уже говорил вам — мы хранители правопорядка, а не военная сила.
— Тем не менее, вы ведете себя, как военные, когда это вам удобно, — пробормотал Немо Чжи-Мен, Мастер Хора.
Прежде чем перебранка успела разгореться, Малкадор подобрал посох и громко постучал им о каменный пол.
— Порядок, друзья мои, — воззвал он. — Вернемся к порядку.
К счастью, Рантал сел на свое место, решив не продолжать конфликт.
Регент обернулся к своему помощнику, Аллуму Карпину. Юный адепт поднял взгляд от своих поспешных заметок, кивнул и перевернул новую страницу.
Малкадор с трудом поднялся на ноги, тяжело опираясь на посох.
— Я должен поблагодарить маршала Рантала за то, что он столь виртуозно подвел нас к последнему, неотложному вопросу — а именно, о поселениях беженцев вокруг стен Имперского Дворца. Лорд Дорн и лорд Сангвиний приказали переместить эти лагеря, чтобы освободить место для окопов и укреплений за пределами внешних стен. При текущем положении дел я склонен передать решение Военному Со...
Сигиллит запнулся на этих словах. Они вызывали горькие воспоминания.
Он вновь опустил взгляд на выщербленную поверхность стола.
— Точнее говоря, это вопросы, которые ранее подпадали под юрисдикцию Военного Совета.
Пентасиан нахмурился.
— Но, я уверен, их собственные воины могут разрешить эту проблему куда эффективнее, чем мы, разве не так? У них есть авторитет и есть рабочие руки. Просто разобрать все эти поселения и отослать людей прочь. Никто даже не подумает противостоять им.
— Всё не так просто, — сказал канцлер Оссиан. — Если мы выгоним тех, кто пришел к нам за защитой, наши противники — и здесь на Терре, и в других местах — используют это, чтобы разжечь возмущения и восстания. Единство и без того висит на волоске, особенно с новыми беспорядками в Панпасифике.
Кейн издал непроизвольный механический скрежет.
— Бунты случаются каждый раз, стоит нам открыть ворота. Наличие вражеских агентов в лагере беженцев — рассчитанная вероятность. С ними следует разобраться.
— Но Легионы Астартес — не слишком тонкий инструмент, — возразила Хурсула. — По меньшей мере, после двухсот лет крестовых походов есть основания полагать, что если дать им задание разобраться с гражданским населением — они воспримут это, как очередное приведение к Согласию...
Она прищелкнула пальцами.
— ...и тогда у нас останется не очень-то много населения. Если таков наш выбор, то с тем же успехом мы можем оставить беженцев там, где они есть, и попросту позволить предателям вырезать их по дороге к нам.
Хотя обычно генерал-хирургеон Орденов Госпитальеров редко говорил во время собраний Совета, сейчас он позволил себе вмешаться. Сидат Йасин Тархер был педантичным и сдержанным человеком; его немолодое лицо было покрыто шрамами-оспинами от некоей перенесенной в детстве болезни.
— Даже если оставить в стороне, скажем прямо, этическую сомнительность варианта с использованием граждан Империума в качестве живого щита, — сказал он, — я бы крайне не рекомендовал оставлять более двух миллионов потенциальных трупов под нашими стенами. Не могу говорить за легионеров или Кустодиев, но болезни, порожденные таким множеством тел, наверняка убьют любых смертных защитников Дворца в считанные месяцы. Император и Его сыновья, даже если они затем выиграют войну, будут править Империумом из склепа.
Малкадор сделал паузу, позволяя этому заявлению укрепиться в умах собравшихся. Он слышал шорох пера Аллума за спиной — единственный звук в тишине зала.
— Я поднял этот вопрос не для того, чтобы обсудить, кто еще может им заняться, — негромко произнес Сигиллит, — или насколько неудобным или опасным это может быть. Эти люди — не солдаты. Они — не мятежники. Они не пешки, которых можно разменивать ради политических преимуществ, и не разбойники, чтобы наказывать их за преступления, которые они лишь предположительно могут совершить. — Он вздохнул, прикрыв глаза и касаясь лбом металла своего посоха. — Мы говорим о смертных, ничем не отличающихся от каждого из вас, кто сидит сейчас за этим столом. Они даже не представляют как следует, что надвигается на нас, но они уже в ужасе. Они пришли сюда, как приходили бесчисленные множества перед ними, чтобы укрыться как можно ближе к нашему Императору — потому что, вопреки всему, лишь Он один позволяет им чувствовать себя в безопасности.
Несколько из Верховных Лордов опустили головы. Болам Хаардикер неловко заерзал. Немо Чжи-Мен с внезапной заинтересованностью разглядывал линии на своей ладони.
Малкадор поднял взгляд к обзорной галерее над Залом Совета и заметил там три высоких темных силуэта. Они стояли в тени —безмолвные наблюдатели.
— Постарайтесь не забывать, зачем существует этот Совет, друзья, — снова вздохнул он, — и кому вы служите. Теперь — в особенности теперь, когда приближаются последние дни, — мы должны хранить стойкость.
II. Сенекс (Мудрец)
Титул Регента Империума, невзирая на его происхождение, считался некоторыми сомнительным сам по себе. Пока Император странствовал по галактике, предполагалось, что власть Трона лежит на плечах Малкадора, его наиболее доверенного советника и наперсника. Таким образом, впервые на памяти живущих смертных — более того, впервые с Объединения Старой Земли — это означало, что власть Терры и Империума не была непогрешима. Эта власть превращалась в нечто, что могло — теоретически — быть оспорено, или даже захвачено, если только нашелся бы узурпатор с достаточной силой воли и оружия, чтобы предпринять подобную попытку.
Регенство, по определению, представляет собой компромисс. Это молчаливое соглашение: некто на троне, не имеющий на это место истинного права, всё же лучше, чем пустой трон.
Двери зала резко распахнулись — с такой силой и яростью, что вздрогнули даже крепкие охранники Вивара.
— Сигиллит! — взревел Хорус, шагая впереди своих братьев; его поступь звенела железным громом. — Изволь объясниться!
Некоторые из собравшихся лордов и адептов вскочили со своих мест вокруг стола совета; гнев троих разъяренных примархов с легкостью повергал почти любого смертного в близкое к слезам отчаяние. Впрочем, Малкадор всё так же остался сидеть на своем высоком деревянном троне, спокойно глядя на вошедших.
— Альфарий. Это твоя затея, я полагаю.
Рядом с Хорусом шагал владыка Альфа-легиона, блистательный в своей богато украшенной церемониальной броне. Он не снизошел до ответа, только едва заметно усмехнулся, глядя, как офицеры Армии пятятся от своих постов по обе стороны двери — они были единственными вооруженными людьми в этом зале, и мысль поднять лазерные винтовки даже не пришла им в головы.
Хорус достиг дальнего края стола. Волчья шкура, наброшенная на его огромные керамитовые наплечники, улеглась на место, и примарх обвиняющим жестом поднял палец.
— Я отдал тебе приказ, дорогой дядюшка. Объяснись.
В коридоре, ведущем к залу, уже звучали встревоженные голоса и доносилась поступь подоспевших воинов в доспехах. Формально Гегемония не находилась под охраной Кустодес, но новости об этом неожиданном вторжении, очевидно, уже достигли командиров стражи Дворца, и несколько золотых щитоносцев показались в поле зрения. Они остановились на пороге, оглядывая зал в некотором смущении.
— Лорд регент, — обратился к Малкадору один из них, с подозрением поглядывая на примархов и не снимая руки с оголовья меча. — Вам требуется наша помощь?
Малкадор побарабанил пальцами по гладкой крышке стола, по-прежнему глядя в лицо Хорусу.
— Нет, капитан. Ничего такого, с чем я не смог бы справиться. Благодарю за вашу бдительность и внимание. Ваши воины могут вернуться на свои посты.
Кустодианец приподнял брови, но затем медленно кивнул.
— Как пожелаете, — пробормотал он и махнул рукой, препровождая перед собой некоторых наиболее явно взволнованных придворных.
Другие также поспешили воспользоваться возможностью, и вскоре зал почти полностью опустел. Малкадор ощутил легкое прикосновение к плечу: Сибел Ниаста, его личный астропат, тоже ушла, хотя и не преминула окинуть примархов многозначительным взглядом, проходя мимо.
Хан, знаменитый Ястреб Чогориса, почтительно склонил голову в ответ. Затем, обойдя зал широким кругом по периметру, он закрыл двери за всеми.
— И ты тоже, Джагатай? — вздохнул Малкадор и поджал губы. — Что привело тебя на Тронный мир столь поспешно, если даже леди Ниаста не может дозваться до хоров твоей экспедиции, когда ты нам нужен?
— Мой брат позвал, и я ответил, — сказал Хан, небрежно опираясь о мраморную колонну; как всегда, он говорил на готике с легким акцентом. — Именно такими вы нас создали, разве нет?
Хорус нетерпеливо проворчал через сжатые зубы:
— И теперь ты ответишь мне, Сигиллит. Я не буду спрашивать снова.
Это столкновение было неизбежным. Император устроил это — вопреки советам Малкадора — и теперь момент настал.
— Я полагаю, — осторожно произнес он, — что ты имеешь в виду работу, которую предпринимают гильдии каменщиков в Зале Наследия?
Хорус нахмурился.
— Ты знаешь, что это именно так. И это — оскорбление. Или ты думал, что мы позволим спустить это с рук — я и оставшиеся мои братья? Ты превышаешь свои полномочия, старик. Ты не можешь попросту... отменить историю, если она не соответствует твоим тайнам и прихотям. Когда мой отец услышит об этом, Он...
— С чего ты решил, будто Император не знает об этом? — прервал его Малкадор. — Или ты думаешь, что этот приказ не произнесен был Его устами, и что я могу действовать как-то иначе, нежели как Его верный слуга?
Примарх покачал головой; уголки его губ приподнялись в недовольной гримасе.
— Я стою здесь прямо перед тобой, дядюшка. Прошу, не лги мне в лицо. Альфарий показал мне всё, что нужно было увидеть, — достаточно, чтобы понять, что ты и твои сообщники приложили немало усилий, чтобы скрыть это от Военного Совета, как и от остального Империума. На этих приказах нет печати аквилы или Трона. — Он указал на дюжину смертных, которые всё еще оставались в зале, хотя никто, кроме Малкадора, не осмеливался взглянуть ему в лицо. — Это не слишком-то похоже на действия верных слуг. Если бы я не знал тебя лучше, я бы даже мог сказать, что это похоже на действия амбициозных и бесчестных людей, которые знают, что их место в иерархии в лучшем случае непостоянно и со временем, скорее всего, станет ненужным.
Он стиснул край стола бронированными пальцами и тяжело оперся о него. Древнее красное дерево заскрипело под его весом.
— Так скажи мне. Убеди меня. По какому праву ты хочешь убрать одну из двадцати великих статуй Зала Наследия, если не для того, чтобы очернить славу Легионов? Эти статуи — памятники нашим великим деяниям во имя Империума, символы, вдохновляющие всё человечество.
На этом Малкадор поднялся со своего кресла.
— Слава?
— Да. Кое-что, что твои союзники знают лишь потому, что видят ее отраженной в броне моего отца, когда вы все пресмыкаетесь у Его ног.
Силиллит усмехнулся, хотя эти слова уязвляли его глубже, чем он позволил бы узнать любому из присутствующих.
— Хорус, неужели ты сражаешься, чтобы привести галактику к согласию, только потому, что ищешь славы и признания? Или же ты делаешь это, потому что это — твой долг, задача, возложенная на тебя твоим отцом, которого ты любишь более всех прочих? Если цена твоей верности — всего лишь несколько сотен тонн белого мрамора и звуки труб, то какую же славу на самом деле заслужили Легионы?
Хорус оскорбленно нахмурился. Альфарий тоже, но Хан, казалось, по-прежнему согласен был лишь слушать и наблюдать. Примарх Шестнадцатого легиона выпрямился во весь свой сверхчеловеческий рост и целеустремленно зашагал вокруг стола.
— Мы пришли сюда как друзья, в поисках правды и понимания, но ты только продолжаешь бросаться в нас оскорблениями, — пророкотал он, отодвигая в сторону тяжелый дубовый стул, точно детскую игрушку. — Тебе недостаточно вычеркнуть одного из моих братьев со страниц истории — теперь ты осмеливаешься подвергать сомнению даже само наше место в великом плане моего отца? Будь ты мной, Сигиллит, что бы ты сделал сейчас? Ты прекрасно знаешь, что Альфарий, Джагатай и я способны раздавить тебя и любого из твоих соучастников в заговоре, а потом спокойно выйти отсюда и вернуться в Крестовый поход, словно ничего не произошло.
Малкадор пожал плечами.
— Полагаю, так и есть. Но разве вы хотите, чтобы другие запомнили вас именно так? Как могущественных владык войны, готовые повергнуть каждого, кто подвергнет сомнению их право повелевать низшими людьми?
— Но, дорогой дядюшка... — почти прошептал примарх, нависая над Сигиллитом. — Такие. Мы. И есть.
А, вот и оно, подумал Малкадор. Хтонийская спесь. Гордыня уличных банд, скрытая под благородным покровом легиона.
Он улыбнулся примарху. Тот стоял совсем рядом — он чувствовал запах машинного масла и порошка для полировки, исходящий от его брони.
— Хорус, владыка и командующий Шестнадцатого легиона, Лунных Волков, — торжественно произнес Сигиллит, — позволь представить тебе достопочтенного на-барона Петрония Вивара из Дома Карпинус. Он явился сюда, дабы узреть славу сыновей Императора своими глазами.
Примарх бросил взгляд на пожилого мужчину, стоявшего слева от Малкадора. Его свитские, одетые в посеребренные кольчуги с золотыми поясами, со всем старанием расположились между своим господином и разгневанным полубогом, хотя никто из них не посмел поднять глаза от пола.
Хорус внимательно разглядел их всех, затем посмотрел на Альфария. Тот пожал плечами, и Хорус повернулся к самому Вивару.
— Я знаю Дом Карпинус, — неохотно признал он. — Я питаю пристрастие к старым историям, и я читал хроники Объединения, записанные вашими предками. Из них я многое узнал о благородных деяних моего отца еще прежде, чем встретил Его, и уже за одно это я испытываю к вам уважение, которое, полагаю, вы заслужили.
Он наклонил голову — едва заметно — но этого было достаточно, чтобы барон склонился в ответном, куда более глубоком, поклоне.
— Милорд, это великая честь — наконец встретить вас. Я прибыл во Дворец с моими троюродными кузенами-наследниками Андором и Аллумом...
Хорус поднял руку, и Вивар мгновенно замолчал.
— Но я не позволю отвлечь меня от моей сегодняшней цели. Мои братья и я пришли, чтобы положить конец этому безумию, раз и навсегда. Историю Империума нельзя изменить. Мы не позволим этого.
Альфарий, расхаживающий между другими мужчинами и женщинами в зале, согласно кивнул:
— Мы знаем цену предназначения, лорд регент. Мы знаем о жертвах, что должны быть принесены. Всегда существует шанс, что некоторые из нас не доживут до того, чтобы увидеть галактику объединенной под знаменем нашего отца.
Он отсалютовал, приложив кулак к груди — тщательно следя за реакцией Сигиллита на этот устаревший жест.
— Но отрицать само их существование? Открыто бесчестить память нашего павшего брата? Какое право вы имеете решать это — в тайне, за запертыми дверями?
Малкадор пристально взглянул на него:
— Не тебе говорить о тайнах. Вы играете в опасную игру, все трое, и мое терпение иссякает.
Затем, под хор плохо сдержанных потрясенных вздохов, Сигиллит повернулся к Хорусу спиной. Он чувствовал, как каждая пара глаз в зале следит за ним, пока он извлекал свой увенчанный орлом жезл из подставки около трона и готовился противостоять чудовищам, которых сам помог создать.
Он опустился назад на сиденье и посмотрел на них из-под надвинутого капюшона.
— Пока наш великий Император отсутствует на Тронном мире, я представляю Его власть, и я действую Его именем. Мы, собравшиеся здесь, — лорды и леди Терры — посвятили этому вопросу необходимые обсуждения, и решили, что памятник павшему и утратившему славу примарху недостоин места в Зале Наследия. Статуя будет убрана, мрамор — истолчен в крошку и использован для того, чтобы вымостить дороги в садах Внутреннего Дворца.
Даже Хан замер при этих словах.
Хорус стоял неподвижно, лишь только подергивались пальцы. Несомненно, он представлял все способы, которыми мог бы разорвать Сигиллита на части.
— Недостоин? — прорычал он.
Малкадор откинулся на резную спинку трона.
— Если ты не способен понять причины этого решения, ты лишь сильнее убеждаешь меня, что оно верно, и здесь нечего больше обсуждать. Прошу, возвращайтесь к своим легионам. Империуму нужны победы, в особенности сейчас. Оставим позади ошибки прошлого.
Неожиданно Хорус рассмеялся — долго и громко.
— Ты не можешь даже сказать это, разве не так, — неверяще произнес он. — Ты не можешь даже назвать его имя.
— Не называй его, — слова Малкадора прогрохотали громом, заряженные психической силой, ударившей в разум примарха подобно тяжелому молоту.
Хорус отшатнулся, моргая от боли. Его братья также ощутили удар, как и все смертные в зале. Даже у самого Сигиллита звенело в ушах, но он не позволил своему голосу дрогнуть.
— Это был приказ твоего отца, мальчик, и ты согласился с ним. Ослушаться сейчас — значит нарушить доверие самого Императора.
Примарх усмехнулся — невесело, с вызовом.
— Моего брата звали...
Быстрее людской мысли свободная рука Малкадора взметнулась вверх, складывая мистический жест, давно забытый всеми живущими на Терре.
+Молчать.+
Хорус застыл, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой внутри брони. Он неконтролируемо вздрагивал, напряжение в его мышцах нарастало по мере того, как он сопротивлялся. Малкадор медленно встал, удерживая примарха на месте силой своего разума — и ничем больше.
Хан шагнул в центр зала.
— Лорд регент, — настойчиво попросил он, протягивая раскрытые ладони. — Ты должен отпустить его. Прошу. Его слова продиктованы скорбью и стыдом, которые мы все разделяем.
Воздух между ними звенел невидимой энергией. Малкадор по-прежнему видел эту невыносимую, непокорную гордость, горящую в парализованном взгляде Хоруса.
— Вы не готовы для будущего, к которому так стремитесь, — прошипел он. — Никто из вас.
Он заставил Хоруса упасть на колени.
— Мал... — прохрипел поверженный примарх. — М-мал... ал...
Лицо Сигиллита исказилось мстительной мертвенной усмешкой. Он чувствовал, как поднимается старая, знакомая ярость в глубине его неумирающей души.
— Хватит. Ты будешь молчать, или я уничтожу тебя — здесь и сейчас.
Стенки трахеи Хоруса сомкнулись с неприятным щелчком. Его правый глаз залился красным — лопнули сосуды.
Но он по-прежнему не сдавался.
Какая гордость. Какая... какая неблагодарность...
Альфарий неуверенно отступил назад:
— Остановись, лорд регент. Остановись. Ты убьешь его.
Крошечные пятнышки света начинали наползать на края поля зрения Малкадора. Он чувствовал, как нарастает жар в его древних костях, как боль впивается в его плоть. Запах паленых волос вокруг него усиливался.
— Сигиллит! — взревел Хан.
И — в одно мгновение — всё это прекратилось.
Малкадор отпустил Хоруса. Примарх рухнул на плиты пола, содрогаясь в конвульсиях, с трудом хватая ртом воздух. Альфарий бросился к нему.
— Дыши, брат. Просто дыши.
Удары сердца тяжело отдавались под черепом; Малкадор стиснул холодное железо посоха. Он чувствовал себя утопающим, который хватается за последнюю ускользающую от него веревку.
— Вы меня в могилу сведете, — выдохнул он. — Вы и прочие ваши братья-принцы. Есть многое в этой галактике, что вам неведомо — просто потому, что вам не нужно это знать. И знание об этом грызет вас изнутри, не так ли?
Всё еще дрожа, Хорус пришел в себя. Братья помогли ему подняться, и он встал, покачнувшись на мгновение. Затем он шагнул вперед.
Сигиллит рассеянно потеребил свою простую мантию и ошейник-археотех.
— Вы не видите, что мы сделали с вами, потому что вы слишком сосредоточены на том, что — по вашей мысли — вы заслуживаете. Вы и представления не имеете, чем пришлось пожертвовать ради того, чтобы вы могли возвыситься...
Пальцы Хоруса сомкнулись на рукояти меча, висящего у него на бедре. Гарда была выполнена в виде крыльев аквилы, мерцающих золотом, со всевидящим Оком Терры между ними.
— И это, — сказал Малкадор, — это и есть причина, почему сверх-люди не могут править человечеством. Вы не заботитесь о простых людях, которые должны есть и спать, любить и бояться, и в конце концов умереть, — и всё это даже не узнав того бессмертия, к которому вы так стремитесь. Если вы не в силах понять этого — иных доказательств мне не нужно.
Клинок вспыхнул энергетическим полем, покинув ножны. Хан покачал головой.
— Спокойней, брат. Подумай, что ты делаешь.
Но лицо Хоруса оставалось суровым. Он мрачно взглянул на немощного старика перед ним.
Затем он поднял меч — и обрушил его на поверхность стола. Острие пробило окаменевшее дерево насквозь, прочно застряв в плитах пола и подрагивая, и он оставил меч торчать там.
— Я не подчиняюсь тебе, — выплюнул Хорус, повернувшись к Сигиллиту. — Тебе и этому невнятному совету... бюрократов. Такие, как вы, не годитесь, чтобы править хоть чем-то. Империум, управляемый людьми, станет... Станет...
— Станет именно тем, чего хотел твой отец, — пробормотал Малкадор. Слеза скатилась по его щеке. — Уходи отсюда, Хорус. Возвращайся к своим крестовым походам и кровопролитию, которые ты так любишь. Ты получишь свой момент славы, обещаю тебе.
В полуметре над столом совета Око Терры и аквила возвышались перевернутыми в символическом акте отрицания, и Регент Империума не мог не видеть в этом поистине мрачное знамение.
III. Сэнсей
Он был всего лишь человеком. Всего лишь человеком — этот самоотверженный герой, этот благородный слуга — но никто из живущих не может быть назван равным ему.
Посох Сигиллита лежит, сломанный, у подножия Золотого Трона, и никто до сих пор не посмел убрать его. Империум оплакивает своего Императора — потеря эта столь глубока, что едва ли найдутся слова, которыми можно ее описать... Но всё же именно потеря Малкадора гасит последний проблеск надежды, что еще мог бы у нас остаться.
Мы поистине одни, словно осиротевшие дети, жмущиеся друг к другу в разрушенном доме.
Но мы, его Избранные, продолжим его работу.
Мы помним — как он и приказывал, помним во имя блага человечества.
И мы помним его.
В Зале Совета надолго воцарилось молчание. На нижних уровнях представители неловко переглядывались, ожидая, пока один из Верховных Лордов — кто угодно из них — возьмет слово.
На сердце у Малкадора становилось всё тяжелее с каждой проходящей секундой. Он не думал, что сможет испытывать большее разочарование, чем ему уже довелось пережить в последнее время.
Как ни странно, наконец заговорил посол Навигаторов Хаардикер:
— Я, как и наш достославный Патернова, крайне огорчен тем, что эти беспомощные люди в таком множестве подвергаются страданиям, к тому же так близко от Трона и защиты, которую они искали в его тени, — объявил он через нунцио-устройство. — Я сочту честью и привилегией высказаться от имени терранских Домов Навис Нобилитэ и предложить любую финансовую и логистическую поддержку, которая может потребоваться для предоставления убежища всем, затронутым этой проблемой. У нас нет человеческих ресурсов, чтобы помочь напрямую. Но мы можем оплатить счет из нашей собственной казны.
Канцлер Оссиан нахмурил брови.
— Вы ведь понимаете, что проблема не только и не столько в финансах. И я должен с сожалением напомнить вам, что эти средства не подлежат вычету из государственных выплат Домов.
Хаардикер меланхолично покачал головой:
— Я даже не хочу слышать об подобном. Мы делаем это ради того, чтобы подтвердить нашу преданность и заботу о благополучии людей Терры.
Потягивая воду из высокого бокала, Симеон Пентасиан продолжал смотреть на стол перед собой, не поднимая взгляд.
— При такой финансовой поддержке перемещение беженцев становится лишь вопросом желания, — пробормотал он. — Кто же среди нас, в такой случае, обладает возможностями для того, чтобы эффективно провести это мероприятие?
Все взгляды обратились к маршалу Ранталу. Но, прежде чем он успел ответить, посланница Кейна поднялась со своего сиденья; Венторель не пользовалась симпатиями среди Верховных Лордов — возможно, даже меньше, чем ее повелитель, — но она успела показать себя преданной слугой равно Марса и Терры.
— Мои лорды, нам еще стоит обсудить детали с Генералом-Фабрикатором, но я полагаю, что мы сможем найти решение, — сказала она с переливчатыми аугметическими отзвуками в голосе. — У нас есть возможность начать работы по укреплению Зала Правосудия, запрошенные маршалом Ранталом, если он пожелает возложить на своих арбитраторов ответственность за упорядоченную и своевременную редислокацию лагерей гражданских.
Рандал резко выпрямился:
— Вы предлагаете сделку?
— Не сделку как таковую, гранд-маршал. Всего лишь соглашение. Соглашение о том, что некоторые невозможные дела становятся более возможными, когда мы сотрудничаем. Но мы не должны чувствовать себя обязанными помогать этим людям только потому, что мы ищем взаимной выгоды. Мы делаем это потому, что это — правильное решение, милостивое решение. Это — человечное решение.
Задумчиво пощелкивая линзами, Загрей Кейн изложил свое согласие скрипучим двоичным кодом через встроенный в горло динамик. Судя по всему, Венторель обозначила позицию Адептус Механикус в этих переговорах.
Рантал, понизив голос, коротко переговорил с двумя окружными маршалами и повернулся к остальному Совету.
— Так мы и поступим. Мы начнем с добровольцев, чтобы не ослаблять пока что патрули для охраны порядка. Сперва — безопасность, затем — благотворительность.
Выбор слов неприятно резанул по нервам Малкадора, но, во всяком случае, начало было положено. Одно то, что Рантал, Пентасиан и делегация Механикус способны действовать сообща по какому бы то ни было поводу, уже почти равнялось чуду.
Тем не менее, Венторель почтительно кивнула Ранталу, прежде чем снова сесть на свое место.
— Как скажете, гранд-маршал.
Тархер, генерал-хирургеон, по очереди обвел взглядом Кейна, Рантала и Сигиллита.
— Прошу простить, мои лорды, — сказал он, — но, пусть мы рискуем остановить весь процесс, я должен спросить — куда именно будут редислоцированы беженцы?
Малкадор небрежным жестом отмахнулся от вопроса:
— Детали, друг мой, всего лишь детали. Мы и без того обсуждали это куда дольше, чем планировали, а время — слишком большая ценность в эти несчастливые дни.
Он сделал медленный, размеренный вдох, чувствуя, как секунды ускользают прочь, словно бесчисленные песчинки в часах. Затем он поднял посох и ударил о каменный пол — медленно, подчеркнуто, торжественно.
— Лорды и леди Совета Терры, с тяжелым сердцем я должен подвести это заседание к концу. Это последнее заседание.
Заметив важность его слов, все мужчины и женщины, сидящие за главным столом, встали и склонили головы. В нижних рядах тоже поднялись на ноги, и эхо двух дюжин скрипнувших по полу стульев медленно растворилось в тишине.
Помимо своей воли Сигиллит ощутил, как что-то стиснуло его грудь.
— Добрая работа, которую мы совершили здесь за годы, друзья мои, в этом самом зале, стала основанием нового Империума — Империума, который принадлежит не нам, но следующим поколениям, что придут за нами к славной и неизбежной судьбе человечества среди звезд. Но, похоже, цена этой будущей судьбы — то, что сейчас мы должны позволить верным сыновьям Императора сокрушить неверных еще один, последний раз. Пока же этого не случилось, нам следует предоставить право вести нас лордам Дорну, Сангвинию и Джагатай-Хану. Так же, как Имперский Дворец был укреплен для войны, должно быть укреплено наше руководство над Террой.
Несколько из Верховных Лордов побаранили костяшками пальцев по столу, соглашаясь. Малкадор кивнул.
— А затем, когда с восстанием Хоруса будет покончено, на плечи оставшихся ляжет обязанность возродить этот Совет — именем Императора.
— И вашим также, лорд Сигиллит, — добавила леди Хурсула. — Вы и Он вместе направите нас, как направляли всегда.
Малкадор заметил золотую аквилу, которую она сжимала, спрятав за краем стола. Он знал, что она не единственная из собравшихся придерживалась этой тайной веры.
Сигиллит улыбнулся, хотя — он был уверен — эта улыбка не могла выглядеть искренней.
— Увидим, моя леди. Увидим.
***
Прошла почти неделя, прежде чем перемещение беженцев началось по-настоящему. Харр Рантал, следовало отдать ему должное, посвятил этому делу намного больше своего времени и усилий, чем кто-либо мог предполагать, и Малкадор нередко замечал его среди беженцев на Проспекте Имперского Возрождения. Лишенный своей брони, официального шлема с гребнем и церемониальной булавы, Провост-маршал выглядел куда менее... недосягаемым. Он неизменно находил время на то, чтобы поговорить с людьми, которым помогал, выслушивая их рассказы о страхе и лишениях и удостоверяясь, что они обеспечены свежей водой и одеялами, прежде чем отправлять их на дальнейшую сортировку.
Хотя у него было несчислимое множество других обязанностей и других мест, где его ожидали, Сигиллит последовал примеру Рантала. Не обращая внимания на старые ноющие кости, он присоединился к клеркам Администратума за наскоро сколоченными столами, где они тщательно записывали имена и происхождение тысяч лишенных жилья людей, подходивших к ним в бесконечной очереди.
Именно там трое примархов наконец пришли к нему.
Когда они — этот новый триумвират — проходили мимо, мужчины и женщины падали на колени вокруг них. Кто-то плакал от страха, кто-то — от радости. Кто-то протягивал руки, пытаясь коснуться их блестящих доспехов или роскошных плащей, но их отталкивали назад сопровождающие примархов легионеры.
Малкадор не поднял взгляд от своей работы.
— Преторианец, Ангел и Ястреб. Впечатляющее зрелище, но всё же изрядно нарушающее порядок. Все эти добрые люди ошеломлены вашим величием, а я хотел бы закончить работу до наступления ночи.
— Лорд регент, — произнес Дорн без тени улыбки, — эта работа не приличествует ни вашему положению, ни вашим талантам. И к тому же подвергает вас ненужной опасности — здесь даже Кустодии не могут как следует защитить вас от клинка или выстрела убийцы.
— Должен напомнить тебе, Рогал, что я — больше не регент. Разумеется, не считая случаев, когда тебе необходимо называть меня так для своих целей, — Малкадор сделал паузу, и автоматическое перо замерло в его усталой руке. Он внимательно взглянул на Хана. — Но не думай, будто я не могу позаботиться о себе, если потребуется.
Джагатай не ответил и даже не шелохнулся, но Малкадор ощутил, как вздрогнуло пламя его души, столь тщательно скрытое.
Ангел Сангвиний, с убранными назад светлыми волосами и аккуратно сложенными за спиной крыльями, положил руку на плечо Сигиллиту.
— Это был великолепный жест — с вашей стороны и других Высших Лордов — передать Зал Совета в качестве укрытия для этих людей. Это символично. Это прекрасно. Вы демонстрируете, что даже наивысшие залы Дворца принадлежат им, сейчас и всегда.
Малкадор похлопал примарха по золотой перчатке.
— Ну, мы всё равно его не используем, так что...
Сангвиний рассмеялся.
— Ах, дорогой дядюшка, — улыбнулся он, — тебе всегда отлично удавалась роль старого скряги, когда это было необходимо, и возможность видеть это снова согревает мои сердца. Я убедил Рогала провести оценку здания и подходов к нему, чтобы обеспечить всю возможную защиту.
Дорн кивнул, хотя с и очевидной неохотой.
— Необходимость. Приоритеты. Великодушие. Всё это не так уж легко совмещать, но я не позволю жесту доброй воли Совета остаться без поддержки. Генерал-Фабрикатор занимается крепостью Адептус Арбитрес, а также своими комплексами мануфакториев — Горном, Вулканом и Кузницей — на севере. Военный каменщик Сингх и я займемся всем остальным. Мы сделаем это.
— О большем я и не прошу, — ответил Малкадор. — Только о том, чтобы люди могли говорить, а их защитники — слышать их. Вам следует отвечать не только на призывы своих братьев — потому что именно так всегда начинается ересь.
Он проводил взглядом троих примархов, уходящих прочь, зачем подозвал следующих беженцев в очереди.
***
Несколько часов спустя, на высоких стенах укреплений, Сигиллит различил в сумраке силуэт впереди, но не замедлил свой шаркающий шаг.
— Ты приходишь ко мне, только если тебе что-нибудь нужно, Джагатай, — окликнул он. — Кое-что никогда не меняется, верно?
Хан выступил на свет, и улыбка чуть смягчила его пронзительный взгляд. Малкадор остановился, выставив вперед увенчанный психическим пламенем посох.
— Итак. Чего ты хочешь?
— Я хотел бы извиниться, лорд Сигиллит, — ответил примарх. — А еще — предупредить тебя.
Малкадор прищурился:
— От любого другого это звучало бы, как угроза, но я слишком хорошо тебя знаю.
Хан низко склонился, опустившись почти на один уровень с взглядом Малкадора.
— Тогда прошу прощения — ничто не могло бы быть дальше от моих намерений. Отношения между нами испортились за годы, прошедшие с тех пор, как ты унизил моего брата, и я должен сказать, что хочу исправить это. Теперь не осталось места для тайн.
— Не стоит, — сказал Малкадор, жестом указывая ему подняться. — Твое присутствие здесь — всё, что мне нужно, и я знаю, что ты — один из самых верных. Ты остаешься здесь,чтобы защищать Терру, пусть даже это противоречит и твоей природе, и привычкам твоего легиона.
— И всё же есть кое-что еще, что я могу сделать. Снова скажу — я должен предупредить тебя.
— Предупредить меня о чем?
Глаза Хана блеснули в дрожащем свете посоха.
— Я знаю, кто ты такой, лорд Сигиллит. Кем ты был.
Малкадор замер. Лишь шорох ночного ветра нарушал тишину здесь, на вершине стены.
Он чувствовал, как его древняя сила отзывается в глубине разума.
— Что ты имеешь в виду, Джагатай? Что, по-твоему, ты знаешь?
— Я знаю, потому что Хорус знает. Ты оставил след на его гордости, столь же неизгладимый, как тот, что оставил он сам на столе Совета — а мой брат способен проявить немалое терпение и изобретательность, когда стремится отомстить.
Малкадор прикрыл глаза. Он уже знал, к чему это идет.
— В библиотеках своего флагмана, — продолжал Хан, — он нашел тебя. Эти поиски долго были его личной одержимостью, и я осмелюсь сказать, что за прошедшие годы он наверняка отыскал еще больше. Сперва я полагал, что он опасался твоего влияния на нашего отца, равно как и на Империум, и создание Совета Терры лишь подтвердило его подозрения. Но, конечно, когда он понял, что не может просто называть все твои действия несправедливым и эгоистичными, он углубился дальше — в прошлое, которое ты столь тщательно скрыл.
Он сделал глубокий вдох.
— Он рассказал мне. Рассказал, что ты — Брахм аль-Хадур, последний из Сигиллитов. Проклятый скиталец. Вечный. Хорус знает, что ты сделал, знает о злодеяниях, которые ты и твой тайный орден обрушили на человечество во время Древней Ночи. Есть легенды, которые даже ты не в силах стереть, тексты, которые даже последний и величайший техномаг Терры не в силах сжечь. Не сомневайся, мой брат будет стремиться сорвать твою маску перед тем, как всё кончится. Он раскроет всем, что Имперские Истины были основаны на лжи с самого начала, и потому ни наш отец, ни те, кто поддерживают его, не могут справедливо править галактикой.
Малкадор переступил с ноги на ногу, почти позабыв о своей псевдо-смертной слабости, готовясь к возможности битвы. Прошло много времени с тех пор, как он сошелся с Хорусом, и он не знал, осталось ли у него еще довольно психической силы, чтобы подчинить примарха...
Он открыл глаза и посмотрел на Хана.
— А во что веришь ты, о могучий Ястреб Чогориса? Вправду ли я — корень всех бед человечества, как Хорус хотел бы убедить Империум?
Хан чуть преувеличенно пожал плечами.
— Не мне решать это, лорд Сигиллит, ведь я не читал тех книг, которые — как он утверждает — читал мой брат. Но я знаю своего отца, и знаю Его силу, Его видение. Я не могу поверить, что некто — пусть даже столь могущественный, как ты — мог бы обмануть Его, не будь ты в самом деле таким достойным и честным человеком, каким кажешься сейчас. И потому, раз мой отец знает, что всё это правда и по-прежнему держит тебя рядом, что ж...
Он пожал плечами снова.
— Что ж, разве я сам — не часть того же видения? Возможно, мое предназначение — служить Ему, невзирая на то, являемся ли мы теми, кем считаем себя. Возможно, это и есть то, что ты пытался показать Хорусу.
Малкадор расслабился. Что-то похожее на надежду зажглось в его сердце, и, хотя подобные чувства стали давно непривычны ему, он улыбнулся.
— Именно так, — сказал он. — Идем. Прогуляйся со мной.
Они продолжили путь по стене, глядя на открывающиеся внизу равнины Гималайзии. Там, на юге, на темном горизонте вставали массивные шпили Черного Министерства за огнями космопорта в Дамокле.
Сигиллит остановился.
— Ты помнишь Сибел Ниасту? Вы много беседовали в начале, как я припоминаю.
— Та астропат, — ответил Хан. — Она была терпелива со мной и моими сыновьями.
— Воистину. Она знала множество пословиц и афоризмов — из времен ее юности, я полагаю. Одна из них, которую я всегда помню: «Меньше знаешь — крепче спишь». Скажи мне, Джагатай, что ты думаешь об этом?
Примарх невесело усмехнулся.
— Провокационный вопрос. Ты всегда стремился... контролировать правду. Это — то, что я знаю точно.
— Но ты предполагаешь, что я согласен с этой поговоркой. Я же считаю, что если события недавних лет чему-то и научили нас, то лишь тому, что вещи, о которых мы не знаем, могут ранить нас глубже всего. И отрицать то, что ранит тебя — значит лишь дать ему больше клинков, и зубов, и всепожирающего пламени. Нет, я думаю, что это конкретное присловье можно смело вычеркнуть из сокровищ мудрости наших времен. Есть, впрочем, другое, и по моему мнению оно куда ближе к истине: «Меньше слов — больше дела».
Хан кивнул.
— Хм. Знать и выбирать молчание, чтобы другим не пришлось вспоминать о правде. Это больше похоже на тебя, лорд Сигиллит. И больше похоже на моего отца.
— Именно. Никогда, никогда не недооценивай тот вред, что может нанести плохо сфабрикованная ложь, равно как и не забывай об исцеляющей силе продуманного неведения. Фокус в том, чтобы знать, какие из истин следует похоронит, какие записи сжечь и какие заявления отрицать. Объявлять ложью всё, что встанет на пути — не более чем неразумная демагогия. Небольшие же противоречия лишь способствуют созданию здоровой обстановки. Как щепотка соли в котле — позволяет чуть легче проглотить всё блюдо.
Малкадор видел понимание в глазах Хана.
— Сейчас слишком поздно пытаться отменить то, что мы совершили в своей слепоте, Джагатай. Когда корабли Легионов-предателей затмят небеса над Террой, наша признанная ложь столкнется с ложью, которую признали наши враги — и лишь тогда станет ясна истина следующей эпохи. Я уверен, что многие из нас не доживут до нее, и всё же эта мысль не пугает меня.
— Не пугает, лорд Сигиллит?
— Ничуть, — согласился Малкадор. — Потому что я хочу сохранить способность верить в то, что, когда всё будет кончено, даже величайшие чудовища нашего времени — если пожелают этого — могут получить искупление и быть прощены.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Переводов вышло на удивление мало. Ну ладно, на самом деле меня просто в сторону канонных рассказов упороло. Но три штучки все-таки перевел (=
Как обычно, спасибо товарищу Коршуну за помощь с поиском и за вычитку.
Название: Проселочные дороги
Оригинал: Country Roads, Take Me Home, purplekitte; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1351 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Робаут Жиллиман, Сангвиний, Лев Эль'Джонсон, Конрад Кёрз
Категория: джен
Жанр: юмор, AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: АУ, где путешествие через Гибельный Шторм — бесконечный роад-трип по кукурузным полям, и все четверо примархов едут в одной машине
Примечания: даже это меньше ООС, чем у Аннандейла!
— Ну где мы сейчас?
— По-прежнему в секторе Небраска.
— А. Мы уже на месте?
Жиллиман и Лев странно посмотрели на Сангвиния, не понимая, что неоднозначного можно найти в этом простом факте. Сангвиний вздохнул — некоторые здесь воспринимали всё раздражающе буквально, точно были лишены чувства юмора.
— Неважно.
— Я вижу*... что-то, что начинается на «к».
— Кукуруза. Космическая, — сказал Лев, не поднимая взгляд от своего судоку.
— На «п».
— Поле космической кукурузы, — сказал Жиллиман, не поднимая взгляд от кроссворда.
— «Г».
— Грязь.
— «Т».
— Трактор.
— «К».
— Кошмарная черная пустота.
— Крылья.
— Колеблющийся свет на туманной вершине.
— Окей, это были крылья, — солгал Сангвиний, запоздало понимая, что океаны крови, которые он заметил краем глаза, были — скорее всего — галлюцинацией.
Кёрз вдруг подал голос:
— Ты там что, в зеркало посмотрел?
Проигнорировав его сарказм, Сангвиний уточнил:
— Просто птица пролетела. Думаю, это был гриф или что-то вроде того. С двумя головами.
*[«I spy» — популярная детская игра: ведущий произносит «I spy with my little eye...», а остальные должны угадать загаданный им объект; существуют разные варианты загадывания, например, по первой букве]
— Мы можем поесть где-нибудь еще, кроме «Cracker Barrel*»?
— Нет.
— Ну да, чего еще ожидать — ты ведь так бесконечно скучен.
Жиллиман отказывался реагировать на подначки Кёрза.
— Я собираюсь пробовать пункты меню по очереди, для разнообразия, и ты тоже можешь.
— Я заранее знаю, что возненавижу их все.
Лев обвел рукой окружающее пространство.
— Ты упускаешь основной момент. Здесь есть что-нибудь еще? Правильно, ничего. Или, может, ты хочешь съехать на обочину и спереть немного сырой кукурузы? Я же купил тебе вяленого мяса на предыдущей космической заправке, грызи его молча.
*[«Cracker Barrel» — сеть американских ресторанов/сувенирных магазинов, объединенных темой южных штатов]
— Это точно было...
— Ага.
— Зачем вообще кому-то такое могло понадобиться?
— Наверняка им было просто нечего делать.
Они смотрели, как самый большой в галактике шар из резинок сколлапсировал в нейтронную звезду под собственным весом.
После подобающе драматической паузы Лев сказал:
— Теперь мы можем ехать дальше.
— Но сначала заправим бак и сходим в туалет, — уточнил Жиллиман. Он был здесь самым ответственным.
— Не идеальный вариант, конечно, но этот стрип-клуб — единственное место, где можно спросить дорогу. Лев?
— Нет.
— Слушай, ну там ведь нет сигнализации на входе, которая может определить, что ты гей.
— Я не гей, — огрызнулся Лев. Никто не обратил внимания.
— Робаут? Ты ведь можешь зайти и спросить?
— Мама не разрешает мне ходить по стрип-клубам.
Братья задумались на минуту, затем решили, что переубеждать его бесполезно.
— Я могу пойти.
— И мы все согласны, что нет никакой гарантии, что Конрад не попытается сожрать стриптизерш. Так что эта участь выпадает мне.
Сангвиний вышел из клуба пятнадцать минут спустя, без рубашки и покрытый следами помады.
— В общем, получается, что после варп-перекрестка дорога, на которой написано «север», поворачивает к галактическому западу, а южная петля потом уходит на юго-восток, так что нам нужна дорога «С».
— Кому-то там явно хотелось «Х», — Кёрз считал своей законной обязанностью указывать на то, что остальные избегали упоминать.
— Такого направления на карте нет, — заметил Жиллиман.
— Так куда вы все едете? — поинтересовалась официантка в «Cracker Barrel» в секторе Оклахома.
Сангвиний оглянулся на братьев. Лев наверняка откажется отвечать. Жиллиман пустится в ненужные и слишком сложные объяснения во имя точности. Кёрз расскажет официантке, когда и как умрут ее дети.
— Мы хотим навестить нашего отца там, на западе.
— Надеюсь, ничего плохого не случилось.
— Один из наших братьев умирает, но он уже давно знал, что к этому идет.
— Правда? Ну, всё равно, мои соболезнования.
Кёрз, вероятно, закатил глаза, но поскольку они у него были полностью черные, понять это было сложновато. Жиллиман и Лев поспешно заказали еще кофе, пока никто не успел высказаться насчет того, который конкретно из их братьев должен умереть — ясно было только, что кто-то умрет в любом случае.
— Я думал, мы постарались искоренить религию, — заметил Лев.
— Похоже, не везде, — обреченно ответил Жиллиман; он отказался делать любые выводы на эту тему еще на Калте.
Глядя на крест высотой в 150 астрономических единиц, Лев только пробормотал:
— Что это вообще за религия?
На следующей планете явно видели конструкцию соседей и из зависти построили свою — еще чуть побольше.
Сангвиний пожал плечами:
— Согласно космическим биллбордам, мимо которых мы проехали, они очень возражают против абортов. Это основной принцип, насколько я понял. А, и еще у них куча священных изображений, почему-то похожих на меня.
— Какой здесь ужасно зеленый космос.
— Напоминает тебе о доме? — спросил Жиллиман, и Лев окинул его мрачным взглядом. Это не имело ничего общего с зеленью деревьев.
Туманность потрескивала вспышками новорожденных звезд, точно молниями, рокотала грохотом, похожим на гром, и сыпала ледяными кометами, точно градом.
— Нам точно надо ехать прямо через это? — напряженно уточнил Лев. — Может, лучше обогнуть?
— Меня не спрашивайте, — сказал Сангвиний, — я вообще из пустыни.
С низким рыком из темных облаков космической пыли начал спускаться вихрь торнадо. Он выплюнул корабль класса «Бездна» — зачем-то к нему были приделаны восемнадцать огромных колес.
Все обернулись к Жиллиману.
— Да, я читал советы национальной метеорологической службы о том, что надо делать в таких ситуациях. А именно — съехать на обочину, желательно в канаву и не под мост, а затем поискать постоянные постройки, если таковые имеются. Я думаю, вон там в «Cracker Barrel» должно быть убежище от торнадо или хотя бы склад в подвале, глубоко в толще планеты. Там мы его и переждем.
— Я знал, что мы должны были свернуть налево в Альбукерке.
— Лев, но ведь у тебя есть GPS-навигатор?
— Да.
— А может, мы им воспользуемся? — предложил Жиллиман.
— Нет.
— Неужели Сангвинию придется опять останавливаться и спрашивать дорогу?
— Нет, вон там указатель. «20 000 световых лет до Терры».
— Подозрительно это выглядит, — немедленно сказал Лев.
— А что, отсюда до Терры есть хоть что-то еще, о чем стоит писать на дорожных знаках?
— Ладно, согласен.
— Что это за кошмарные демонические вопли по воксу? Выключите это, иначе, клянусь, я разверну этот корабль обратно и отправлюсь на Калибан.
— Это AM-радио, которое пытается поймать сигнал с отдаленной станции, — пояснил Льву Жиллиман. — Я надеялся дослушать утренний выпуск Национального радио*, но дайте-ка я покручу настройки и попробую найти приличный сигнал на следующие несколько световых лет.
После нескольких щелчков помехи преобразовались в хор, поющий «Алабама, милый дом».
*[NPR (National Public Radio) «Morning Edition» — одна из наиболее популярных новостных радиопередач в Штатах]
Лев вдруг свернул на обочину.
— Мы оставливаемся здесь? Почему? — спросил Жиллиман.
— Потому что.
Сангвиний перевел за своего недружелюбного брата:
— Это не «Cracker Barrel».
Лев отказался произносить вслух «Фруктовые-сластены-пальчики-оближешь», поэтому он просто ткнул пальцем в меню и что-то хмыкнул. Впрочем, это был стандартный способ сделать заказ из утреннего меню IHOP* в три часа ночи, так что официантка и не подумала возмущаться.
Она повернулась к Кёрзу:
— Чего бы вы хотели?
— Я бы хотел кости моих врагов, протыкающие их нежную плоть, пока они будут смотреть на свои собственные блестящие выпотрошенные внутренности и кричать.
— Он хочет блинчики с шоколадом, — перевел Жиллиман, — и апельсиновый сок.
— Нет, не хочу.
— Тебе точно хватит кофеина, и тебе нужны витамины. Ты будешь пить апельсиновый сок.
Лев попытался отодвинуть свой черный кофе подальше от Кёрза, пока тот его не стащил. Кёрз довольно зашипел — он предвидел это и успел раньше. Сангвиний заказал Льву еще один кофе.
*[«IHOP (International House of Pancakes)» — сеть ресторанов быстрого питания, специализирующаяся на завтраках]
«Country roads, take me home...»
(музыкальная пауза)
— «К».
— Кактус, — сказал Жиллиман, пристраивая на колено остросюжетный роман, купленный на последней заправке в варпе, чтобы можно было делать пометки на полях, возмущаясь дырами в сюжете. — Космические сагуаро, надо полагать.
— «С».
— Скала, — сказал Лев, пряча книгу за брошюркой с судоку, но Сангвиний успел разглядеть название на обложке романа — «Мой любовник гей-оборотень-пират».
— «Г».
— Гигантская и бесконечная пустота, напоминающая о безысходности всей нашей жизни и о том, что всё неизбежно станет прахом и даже меньше, чем прахом, — сказал Кёрз.
— Нет, это был гриф, но хорошая догадка.
— Мы уже приехали?
Странным образом получились оба текста про Сангвиния и всёплохо, хотя и по-разному. Я не нарочно.
Название: Слишком далеко и слишком близко
Оригинал: Long Distances, Crossed Quickly, анонимный автор; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1062 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Хорус, Сангвиний
Категория: джен, намеки на слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Еще одна интерпретация поединка на борту «Мстительного духа». Всё очень плохо.
Не было бы ложью сказать, что Хорус наблюдал, как Ангел бился у Врат Терры. Но куда ближе к истине было бы сказать, что он не мог направить взгляд никуда больше во время этого затянувшегося на неделю сражения. У него пересохло во рту, сердце ускорило ритм — словно бы они вновь встречали друг друга впервые, и всё его существо нестерпимо изнывало от желания.
Вот — лучший и возлюбленный брат мой, признавал Хорус. Он, и никто иной, мог бы править рядом со мной.
Это была несбыточная мечта — он знал это, едва она только пришла к нему. Но, вопреки всему, он не переставал грезить, перебирая вероятность за вероятностью. Так же, как Сангвиний пытался отыскать шанс убить его в сотнях повторений их судьбоносной встречи, Хорус искал возможность обратить брата на свою сторону. Схватка с Красным Ангелом была ближе всего к этому — но даже тогда Сангвиний остался недосягаем.
Если бы он позволил себе быть честным с самим собой — а это случалось теперь всё реже и реже; по правде говоря, в том коротком разговоре с Ангелом он был честнее, чем обращаясь к собственной совести, — он был бы разочарован любым другим исходом. Лучше всего он и Сангвиний проявляли себя, будучи разными сторонами одной монеты. Именно поэтому, стоило им только узнать друг друга, это переплавилось в восхитительный опыт — когда Хорус хотел превзойти брата и быть превзойденным им в равной мере.
О да, это было потрясающее ощущение, не сравнимое ни с чем: оказаться на разных сторонах. Он представлял это множество раз — как он будет приветствовать вестника Императора перед своим собственным троном. Он сам будет императором в своем непреложном праве, принимающим дипломатический визит доброй воли. Возможно, они даже не обменяются ни словом, прежде чем Сангвиний пересечет расстояние между ними — обнажив меч и развернув крылья, готовый проливать кровь и убивать, и лишь лицо его будет оставаться по-прежнему невозмутимым.
Хорус прокручивал их поединок в воображении множество раз, внося поправки после каждого демона, павшего от руки Ангела. Триумф за триумфом, убийство за убийством — не было ни единой возможности, что Ангел одолеет его, равно как не было ни единого шанса, что Ангел присоединится к нему.
Но теперь?..
Теперь, когда осада терпела неудачу и объединенные силы Первого, Шестого и Тринадцатого были всего в нескольких днях пути от Солнечной системы, Хорус ощущал первые прикосновения ужаса. Что, если Истинные Боги не сочли его достойным? Если он был вознесен так высоко лишь для того, чтобы пасть?
Он опустил щиты своего корабля, успешно заманив этим отца и братьев на борт. Его псайкеры уверяли, что поспешно собранные вражеские войска окажутся разделены и разбросаны — и они оказались разделены. И всё это время он не мог не задаваться вопросом — столь отвлеченно, будто размышлял о чьей-то чужой судьбе, а не о собственной жизни, висящей на волоске, — что, если он уже пал.
Ответ открылся ему немедленно — когда Сангвиний ворвался в его тронный зал, но Истинные Боги явили свою волю, лишив его даже возможности договориться с братом.
Сангвиний пал. Хорус понял это с первого взгляда. Неделя, проведенная у Врат Терры, исказила его безвозвратно, и исходящие от него эманации смерти и разложения говорили не только о воинах Хоруса, но и о его собственных сыновьях. Было ли это неизбежным итогом, — задумался на мновение Хорус, — или же результатом постоянных, бесконечных сражений?
Как бы то ни было, когда Сангвиний надвинулся на него, источая с каждым шагом ярость и жажду крови, Хорус — во имя их дружбы, их братства, их любви — всё же попытался еще раз. Это должна была быть лучшая речь из всех, которые он когда-либо произносил, речь, которая могла бы убедить даже самого Императора. Но первые же ее слова не были услышаны; Сангвиний зарычал и прыгнул вперед.
Хорус увернулся от удара — на чистых рефлексах. Он по-прежнему не мог поверить, что это существо, стоящее перед ним сейчас — его брат. В нем не осталось ничего человеческого, ни одного проблеска рассудка. Сангвиний оскалил клыки, и Хорус, перехвативший его меч на середине удара, мог разглядеть частицы сверхчеловеческой плоти, застрявшие в его зубах.
— Брат мой... — попытался он снова.
Сангвиний испустил оглушительный вопль, отдергивая меч и отпрыгивая назад. Хлопнули огромные крылья — он отлетел прочь, в угол. Хорус мог лишь следить, замерев на месте, как Ангел скорчился на парапете тронного зала. Эта поза подошла бы Кёрзу — но никак не Сангвинию.
А затем он прянул вперед, продолжая бой, и с каждым его бездумным ударом Хорус убеждался всё сильнее: от его брата не осталось ничего.
Но как? Почему?
Он отбил две сотни ударов, за которыми не крылось никакой тактики, и наконец понял, что не в силах больше выдерживать этот безумный фарс. Издав яростный рык уже сам, он рассек меч Ангела пополам и бросился вперед, целясь когтями в грудь, продолжая ход боя. Сангвиний уклонился бы. Сангвиний мог даже успеть ударить в ответ. Но это бледное подобие его брата, этот призрак, носивший лицо Ангела, — этот принял удар полностью.
Хорус смотрел, как льется кровь изо рта и из груди упавшего. Он не отрывал взгляда, пытаясь отыскать мельчайший знак узнавания, любой намек на рассудок.
Истинные Боги лишили его даже этого.
В последний момент, когда он чувствовал, как жизнь оставляет тело его брата и как собирается чудовищная волна энергии, сравнимая разве что с несчастливой гибелью Ферруса Мануса, — тогда ему было даровано видение.
Сангвиний знал, что всё закончится этим. И хуже того — их отец тоже это знал. Выбирая между посланцем Хаоса и обезумевшим зверем, отец приказал выбрать последнее — и Сангвиний, верный до конца, покорный до предела, согласился.
Хорус содрогнулся от холода, и дал телу Ангела опуститься на пол.
Это и всё, понял он. Всё, чем они были. Пешки, пронумерованные фигуры на галактической игральной доске. Сколько раз он боялся, что Император любит Сангвиния больше — но теперь это перестало иметь значение. У Императора не было фаворитов, лишь инструменты и способы их использования.
Сангвиний предпочел смерть свободе. Хорус не допустит той же ошибки.
Название: Кровь и кость
Оригинал: Blood and Bone, purplekitte; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 628 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Сангвиний/Конрад Кёрз
Категория: слэш
Жанр: ангст, PWP
Рейтинг: R—NC-17
Примечания/Предупреждения: кровь, насилие, лавхейт
То, что Кёрз кусался, никого не удивило бы. Его подпиленные гниющие зубы были предназначены именно для этого. Но то, что Сангвиний укусил его в ответ — вот это оказалось неожиданностью.
Сангвиний сделал это не для того, чтобы показать, что может отплатить его же монетой, не чтобы показать, что он — тоже воин, и лучший из них, и даже не потому, что ему нравилась грубость. Он кусался, как животное, словно Кёрз был мясом, которое он хотел разорвать на части. Кёрз не знал страха — тем более, страха смерти, — и позволить своему брату вырвать ему горло — в особенности этому совершенному, ангельскому брату — было бы восхитительно ироничной гибелью. И потому он засмеялся, хотя и видел, что Сангвиний не замечает его насмешки — и, похоже, не слышит вовсе ничего.
Кёрз не привык оставаться позади, когда нужно было причинять боль или доказать, что он ничем не уступает противнику. Он самозабвенно вцепился в крылья Сангвиния. Вырывать перья оказалось нелегко — они сидели глубоко и держались крепко; после них оставались рваные дыры в коже и мышцах крыльев, сломанные маленькие косточки внутри. Он поднес ко рту окровавленный комок перьев и мяса. Вкус был отвратительным, в точности как тогда, когда он ел голубей на Нострамо — но, в конце концов, эффект был важнее.
Ему тут же пришлось вспомнить, что крылья — тоже оружие: раскрывшись с резким хлопком, крыло сломало ему руку, закинутую за спину Сангвиния. Но боль была восхитительна — и сделалась еще лучше, когда Сангвиний рассек его грудь, разрывая плоть от плеча до грудины. Как прекрасен был его брат — никакие рубины, которыми он украшал себя, не смогли бы сравниться с этим: с кровью, стекающей по его спине, забрызгавшей волосы, капающей с подбородка, когда он пил кровь Кёрза точно так же, как пьют воду умирающие от жажды.Острые клыки Сангвиния рвали артерии быстрее, чем регенерация примарха позволяла им стянуться, и он жадно присасывался к ранам.
— Что ты видишь в моей крови, брат? — спросил Кёрз, пусть и не ожидал ответа: ему слишком хорошо было знакомо это безумие. — Тебе нравится?
Он даже не мог представить, что заставило его брата-ангела превратиться в такое — почти что в животное, в раба собственной ярости, ненависти и голода, — но зато насколько же оправдывало это его собственные деяния. Все они были прокляты, все до единого. Что же такое, на самом деле, был их отец, если Его сыновья все оказались чудовищами?
Кёрз потянулся вниз, разрывая то немного, что осталось от одежд Сангвиния. Брат нависал над ним, прижимая к земле своим весом, но Кёрз не собирался сражаться с силой — ни силой, ни хитростью; к чему, если он был ровно там, где хотел? Он чувствовал напряженный член Сангвиния, прижимающийся к нему — и в самом деле, разве мог гормональный отлик одного рода желания не спровоцировать и другое? Кёрз обхватил его ладонью, впиваясь когтями.
Сангвиний толкнулся ему навстречу — нетерпеливо, жадно, требовательно. Боль и кровь — вот всё, для чего Кёрз был создан, и похоже, что у них с Ангелом было больше общего, чем только тяжесть судьбы и предвидения. Он давно уже перестал сдерживаться, будучи тем, кто он есть, и теперь, видя Сангвиния таким — кончающим в его окровавленой руке, с клочьями мяса в зубах, — он видел, что они с братом похожи до неразличимости.
Единственное, что было лучше этого, — думал Кёрз, когда гораздо позже на мгновение очнулся от исцеляющей комы, — то, как Сангвиний закричал в отчаянии, когда рассудок вернулся к нему и он понял, что же сделал. Да, Кёрз был сломан сам, но в случае его брата он, пожалуй, не возражал, если бы этот миг разрушения длился вечно, и тот никогда бы не принял свою истинную суть. Это было прекраснейшим из зрелищ, и Кёрз улыбнулся через разбитые зубы, наслаждаясь трагедией.
Как обычно, спасибо товарищу Коршуну за помощь с поиском и за вычитку.
Название: Проселочные дороги
Оригинал: Country Roads, Take Me Home, purplekitte; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1351 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Робаут Жиллиман, Сангвиний, Лев Эль'Джонсон, Конрад Кёрз
Категория: джен
Жанр: юмор, AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: АУ, где путешествие через Гибельный Шторм — бесконечный роад-трип по кукурузным полям, и все четверо примархов едут в одной машине
Примечания: даже это меньше ООС, чем у Аннандейла!
— Ну где мы сейчас?
— По-прежнему в секторе Небраска.
— А. Мы уже на месте?
Жиллиман и Лев странно посмотрели на Сангвиния, не понимая, что неоднозначного можно найти в этом простом факте. Сангвиний вздохнул — некоторые здесь воспринимали всё раздражающе буквально, точно были лишены чувства юмора.
— Неважно.
***
— Я вижу*... что-то, что начинается на «к».
— Кукуруза. Космическая, — сказал Лев, не поднимая взгляд от своего судоку.
— На «п».
— Поле космической кукурузы, — сказал Жиллиман, не поднимая взгляд от кроссворда.
— «Г».
— Грязь.
— «Т».
— Трактор.
— «К».
— Кошмарная черная пустота.
— Крылья.
— Колеблющийся свет на туманной вершине.
— Окей, это были крылья, — солгал Сангвиний, запоздало понимая, что океаны крови, которые он заметил краем глаза, были — скорее всего — галлюцинацией.
Кёрз вдруг подал голос:
— Ты там что, в зеркало посмотрел?
Проигнорировав его сарказм, Сангвиний уточнил:
— Просто птица пролетела. Думаю, это был гриф или что-то вроде того. С двумя головами.
*[«I spy» — популярная детская игра: ведущий произносит «I spy with my little eye...», а остальные должны угадать загаданный им объект; существуют разные варианты загадывания, например, по первой букве]
***
— Мы можем поесть где-нибудь еще, кроме «Cracker Barrel*»?
— Нет.
— Ну да, чего еще ожидать — ты ведь так бесконечно скучен.
Жиллиман отказывался реагировать на подначки Кёрза.
— Я собираюсь пробовать пункты меню по очереди, для разнообразия, и ты тоже можешь.
— Я заранее знаю, что возненавижу их все.
Лев обвел рукой окружающее пространство.
— Ты упускаешь основной момент. Здесь есть что-нибудь еще? Правильно, ничего. Или, может, ты хочешь съехать на обочину и спереть немного сырой кукурузы? Я же купил тебе вяленого мяса на предыдущей космической заправке, грызи его молча.
*[«Cracker Barrel» — сеть американских ресторанов/сувенирных магазинов, объединенных темой южных штатов]
***
— Это точно было...
— Ага.
— Зачем вообще кому-то такое могло понадобиться?
— Наверняка им было просто нечего делать.
Они смотрели, как самый большой в галактике шар из резинок сколлапсировал в нейтронную звезду под собственным весом.
После подобающе драматической паузы Лев сказал:
— Теперь мы можем ехать дальше.
— Но сначала заправим бак и сходим в туалет, — уточнил Жиллиман. Он был здесь самым ответственным.
***
— Не идеальный вариант, конечно, но этот стрип-клуб — единственное место, где можно спросить дорогу. Лев?
— Нет.
— Слушай, ну там ведь нет сигнализации на входе, которая может определить, что ты гей.
— Я не гей, — огрызнулся Лев. Никто не обратил внимания.
— Робаут? Ты ведь можешь зайти и спросить?
— Мама не разрешает мне ходить по стрип-клубам.
Братья задумались на минуту, затем решили, что переубеждать его бесполезно.
— Я могу пойти.
— И мы все согласны, что нет никакой гарантии, что Конрад не попытается сожрать стриптизерш. Так что эта участь выпадает мне.
Сангвиний вышел из клуба пятнадцать минут спустя, без рубашки и покрытый следами помады.
— В общем, получается, что после варп-перекрестка дорога, на которой написано «север», поворачивает к галактическому западу, а южная петля потом уходит на юго-восток, так что нам нужна дорога «С».
— Кому-то там явно хотелось «Х», — Кёрз считал своей законной обязанностью указывать на то, что остальные избегали упоминать.
— Такого направления на карте нет, — заметил Жиллиман.
***
— Так куда вы все едете? — поинтересовалась официантка в «Cracker Barrel» в секторе Оклахома.
Сангвиний оглянулся на братьев. Лев наверняка откажется отвечать. Жиллиман пустится в ненужные и слишком сложные объяснения во имя точности. Кёрз расскажет официантке, когда и как умрут ее дети.
— Мы хотим навестить нашего отца там, на западе.
— Надеюсь, ничего плохого не случилось.
— Один из наших братьев умирает, но он уже давно знал, что к этому идет.
— Правда? Ну, всё равно, мои соболезнования.
Кёрз, вероятно, закатил глаза, но поскольку они у него были полностью черные, понять это было сложновато. Жиллиман и Лев поспешно заказали еще кофе, пока никто не успел высказаться насчет того, который конкретно из их братьев должен умереть — ясно было только, что кто-то умрет в любом случае.
***
— Я думал, мы постарались искоренить религию, — заметил Лев.
— Похоже, не везде, — обреченно ответил Жиллиман; он отказался делать любые выводы на эту тему еще на Калте.
Глядя на крест высотой в 150 астрономических единиц, Лев только пробормотал:
— Что это вообще за религия?
На следующей планете явно видели конструкцию соседей и из зависти построили свою — еще чуть побольше.
Сангвиний пожал плечами:
— Согласно космическим биллбордам, мимо которых мы проехали, они очень возражают против абортов. Это основной принцип, насколько я понял. А, и еще у них куча священных изображений, почему-то похожих на меня.
***
— Какой здесь ужасно зеленый космос.
— Напоминает тебе о доме? — спросил Жиллиман, и Лев окинул его мрачным взглядом. Это не имело ничего общего с зеленью деревьев.
Туманность потрескивала вспышками новорожденных звезд, точно молниями, рокотала грохотом, похожим на гром, и сыпала ледяными кометами, точно градом.
— Нам точно надо ехать прямо через это? — напряженно уточнил Лев. — Может, лучше обогнуть?
— Меня не спрашивайте, — сказал Сангвиний, — я вообще из пустыни.
С низким рыком из темных облаков космической пыли начал спускаться вихрь торнадо. Он выплюнул корабль класса «Бездна» — зачем-то к нему были приделаны восемнадцать огромных колес.
Все обернулись к Жиллиману.
— Да, я читал советы национальной метеорологической службы о том, что надо делать в таких ситуациях. А именно — съехать на обочину, желательно в канаву и не под мост, а затем поискать постоянные постройки, если таковые имеются. Я думаю, вон там в «Cracker Barrel» должно быть убежище от торнадо или хотя бы склад в подвале, глубоко в толще планеты. Там мы его и переждем.
***
— Я знал, что мы должны были свернуть налево в Альбукерке.
— Лев, но ведь у тебя есть GPS-навигатор?
— Да.
— А может, мы им воспользуемся? — предложил Жиллиман.
— Нет.
— Неужели Сангвинию придется опять останавливаться и спрашивать дорогу?
— Нет, вон там указатель. «20 000 световых лет до Терры».
— Подозрительно это выглядит, — немедленно сказал Лев.
— А что, отсюда до Терры есть хоть что-то еще, о чем стоит писать на дорожных знаках?
— Ладно, согласен.
***
— Что это за кошмарные демонические вопли по воксу? Выключите это, иначе, клянусь, я разверну этот корабль обратно и отправлюсь на Калибан.
— Это AM-радио, которое пытается поймать сигнал с отдаленной станции, — пояснил Льву Жиллиман. — Я надеялся дослушать утренний выпуск Национального радио*, но дайте-ка я покручу настройки и попробую найти приличный сигнал на следующие несколько световых лет.
После нескольких щелчков помехи преобразовались в хор, поющий «Алабама, милый дом».
*[NPR (National Public Radio) «Morning Edition» — одна из наиболее популярных новостных радиопередач в Штатах]
***
Лев вдруг свернул на обочину.
— Мы оставливаемся здесь? Почему? — спросил Жиллиман.
— Потому что.
Сангвиний перевел за своего недружелюбного брата:
— Это не «Cracker Barrel».
Лев отказался произносить вслух «Фруктовые-сластены-пальчики-оближешь», поэтому он просто ткнул пальцем в меню и что-то хмыкнул. Впрочем, это был стандартный способ сделать заказ из утреннего меню IHOP* в три часа ночи, так что официантка и не подумала возмущаться.
Она повернулась к Кёрзу:
— Чего бы вы хотели?
— Я бы хотел кости моих врагов, протыкающие их нежную плоть, пока они будут смотреть на свои собственные блестящие выпотрошенные внутренности и кричать.
— Он хочет блинчики с шоколадом, — перевел Жиллиман, — и апельсиновый сок.
— Нет, не хочу.
— Тебе точно хватит кофеина, и тебе нужны витамины. Ты будешь пить апельсиновый сок.
Лев попытался отодвинуть свой черный кофе подальше от Кёрза, пока тот его не стащил. Кёрз довольно зашипел — он предвидел это и успел раньше. Сангвиний заказал Льву еще один кофе.
*[«IHOP (International House of Pancakes)» — сеть ресторанов быстрого питания, специализирующаяся на завтраках]
***
«Country roads, take me home...»
(музыкальная пауза)
***
— «К».
— Кактус, — сказал Жиллиман, пристраивая на колено остросюжетный роман, купленный на последней заправке в варпе, чтобы можно было делать пометки на полях, возмущаясь дырами в сюжете. — Космические сагуаро, надо полагать.
— «С».
— Скала, — сказал Лев, пряча книгу за брошюркой с судоку, но Сангвиний успел разглядеть название на обложке романа — «Мой любовник гей-оборотень-пират».
— «Г».
— Гигантская и бесконечная пустота, напоминающая о безысходности всей нашей жизни и о том, что всё неизбежно станет прахом и даже меньше, чем прахом, — сказал Кёрз.
— Нет, это был гриф, но хорошая догадка.
***
— Мы уже приехали?
Странным образом получились оба текста про Сангвиния и всёплохо, хотя и по-разному. Я не нарочно.
Название: Слишком далеко и слишком близко
Оригинал: Long Distances, Crossed Quickly, анонимный автор; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1062 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Хорус, Сангвиний
Категория: джен, намеки на слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Еще одна интерпретация поединка на борту «Мстительного духа». Всё очень плохо.
Не было бы ложью сказать, что Хорус наблюдал, как Ангел бился у Врат Терры. Но куда ближе к истине было бы сказать, что он не мог направить взгляд никуда больше во время этого затянувшегося на неделю сражения. У него пересохло во рту, сердце ускорило ритм — словно бы они вновь встречали друг друга впервые, и всё его существо нестерпимо изнывало от желания.
Вот — лучший и возлюбленный брат мой, признавал Хорус. Он, и никто иной, мог бы править рядом со мной.
Это была несбыточная мечта — он знал это, едва она только пришла к нему. Но, вопреки всему, он не переставал грезить, перебирая вероятность за вероятностью. Так же, как Сангвиний пытался отыскать шанс убить его в сотнях повторений их судьбоносной встречи, Хорус искал возможность обратить брата на свою сторону. Схватка с Красным Ангелом была ближе всего к этому — но даже тогда Сангвиний остался недосягаем.
Если бы он позволил себе быть честным с самим собой — а это случалось теперь всё реже и реже; по правде говоря, в том коротком разговоре с Ангелом он был честнее, чем обращаясь к собственной совести, — он был бы разочарован любым другим исходом. Лучше всего он и Сангвиний проявляли себя, будучи разными сторонами одной монеты. Именно поэтому, стоило им только узнать друг друга, это переплавилось в восхитительный опыт — когда Хорус хотел превзойти брата и быть превзойденным им в равной мере.
О да, это было потрясающее ощущение, не сравнимое ни с чем: оказаться на разных сторонах. Он представлял это множество раз — как он будет приветствовать вестника Императора перед своим собственным троном. Он сам будет императором в своем непреложном праве, принимающим дипломатический визит доброй воли. Возможно, они даже не обменяются ни словом, прежде чем Сангвиний пересечет расстояние между ними — обнажив меч и развернув крылья, готовый проливать кровь и убивать, и лишь лицо его будет оставаться по-прежнему невозмутимым.
Хорус прокручивал их поединок в воображении множество раз, внося поправки после каждого демона, павшего от руки Ангела. Триумф за триумфом, убийство за убийством — не было ни единой возможности, что Ангел одолеет его, равно как не было ни единого шанса, что Ангел присоединится к нему.
Но теперь?..
Теперь, когда осада терпела неудачу и объединенные силы Первого, Шестого и Тринадцатого были всего в нескольких днях пути от Солнечной системы, Хорус ощущал первые прикосновения ужаса. Что, если Истинные Боги не сочли его достойным? Если он был вознесен так высоко лишь для того, чтобы пасть?
Он опустил щиты своего корабля, успешно заманив этим отца и братьев на борт. Его псайкеры уверяли, что поспешно собранные вражеские войска окажутся разделены и разбросаны — и они оказались разделены. И всё это время он не мог не задаваться вопросом — столь отвлеченно, будто размышлял о чьей-то чужой судьбе, а не о собственной жизни, висящей на волоске, — что, если он уже пал.
Ответ открылся ему немедленно — когда Сангвиний ворвался в его тронный зал, но Истинные Боги явили свою волю, лишив его даже возможности договориться с братом.
Сангвиний пал. Хорус понял это с первого взгляда. Неделя, проведенная у Врат Терры, исказила его безвозвратно, и исходящие от него эманации смерти и разложения говорили не только о воинах Хоруса, но и о его собственных сыновьях. Было ли это неизбежным итогом, — задумался на мновение Хорус, — или же результатом постоянных, бесконечных сражений?
Как бы то ни было, когда Сангвиний надвинулся на него, источая с каждым шагом ярость и жажду крови, Хорус — во имя их дружбы, их братства, их любви — всё же попытался еще раз. Это должна была быть лучшая речь из всех, которые он когда-либо произносил, речь, которая могла бы убедить даже самого Императора. Но первые же ее слова не были услышаны; Сангвиний зарычал и прыгнул вперед.
Хорус увернулся от удара — на чистых рефлексах. Он по-прежнему не мог поверить, что это существо, стоящее перед ним сейчас — его брат. В нем не осталось ничего человеческого, ни одного проблеска рассудка. Сангвиний оскалил клыки, и Хорус, перехвативший его меч на середине удара, мог разглядеть частицы сверхчеловеческой плоти, застрявшие в его зубах.
— Брат мой... — попытался он снова.
Сангвиний испустил оглушительный вопль, отдергивая меч и отпрыгивая назад. Хлопнули огромные крылья — он отлетел прочь, в угол. Хорус мог лишь следить, замерев на месте, как Ангел скорчился на парапете тронного зала. Эта поза подошла бы Кёрзу — но никак не Сангвинию.
А затем он прянул вперед, продолжая бой, и с каждым его бездумным ударом Хорус убеждался всё сильнее: от его брата не осталось ничего.
Но как? Почему?
Он отбил две сотни ударов, за которыми не крылось никакой тактики, и наконец понял, что не в силах больше выдерживать этот безумный фарс. Издав яростный рык уже сам, он рассек меч Ангела пополам и бросился вперед, целясь когтями в грудь, продолжая ход боя. Сангвиний уклонился бы. Сангвиний мог даже успеть ударить в ответ. Но это бледное подобие его брата, этот призрак, носивший лицо Ангела, — этот принял удар полностью.
Хорус смотрел, как льется кровь изо рта и из груди упавшего. Он не отрывал взгляда, пытаясь отыскать мельчайший знак узнавания, любой намек на рассудок.
Истинные Боги лишили его даже этого.
В последний момент, когда он чувствовал, как жизнь оставляет тело его брата и как собирается чудовищная волна энергии, сравнимая разве что с несчастливой гибелью Ферруса Мануса, — тогда ему было даровано видение.
Сангвиний знал, что всё закончится этим. И хуже того — их отец тоже это знал. Выбирая между посланцем Хаоса и обезумевшим зверем, отец приказал выбрать последнее — и Сангвиний, верный до конца, покорный до предела, согласился.
Хорус содрогнулся от холода, и дал телу Ангела опуститься на пол.
Это и всё, понял он. Всё, чем они были. Пешки, пронумерованные фигуры на галактической игральной доске. Сколько раз он боялся, что Император любит Сангвиния больше — но теперь это перестало иметь значение. У Императора не было фаворитов, лишь инструменты и способы их использования.
Сангвиний предпочел смерть свободе. Хорус не допустит той же ошибки.
Название: Кровь и кость
Оригинал: Blood and Bone, purplekitte; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 628 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Сангвиний/Конрад Кёрз
Категория: слэш
Жанр: ангст, PWP
Рейтинг: R—NC-17
Примечания/Предупреждения: кровь, насилие, лавхейт
То, что Кёрз кусался, никого не удивило бы. Его подпиленные гниющие зубы были предназначены именно для этого. Но то, что Сангвиний укусил его в ответ — вот это оказалось неожиданностью.
Сангвиний сделал это не для того, чтобы показать, что может отплатить его же монетой, не чтобы показать, что он — тоже воин, и лучший из них, и даже не потому, что ему нравилась грубость. Он кусался, как животное, словно Кёрз был мясом, которое он хотел разорвать на части. Кёрз не знал страха — тем более, страха смерти, — и позволить своему брату вырвать ему горло — в особенности этому совершенному, ангельскому брату — было бы восхитительно ироничной гибелью. И потому он засмеялся, хотя и видел, что Сангвиний не замечает его насмешки — и, похоже, не слышит вовсе ничего.
Кёрз не привык оставаться позади, когда нужно было причинять боль или доказать, что он ничем не уступает противнику. Он самозабвенно вцепился в крылья Сангвиния. Вырывать перья оказалось нелегко — они сидели глубоко и держались крепко; после них оставались рваные дыры в коже и мышцах крыльев, сломанные маленькие косточки внутри. Он поднес ко рту окровавленный комок перьев и мяса. Вкус был отвратительным, в точности как тогда, когда он ел голубей на Нострамо — но, в конце концов, эффект был важнее.
Ему тут же пришлось вспомнить, что крылья — тоже оружие: раскрывшись с резким хлопком, крыло сломало ему руку, закинутую за спину Сангвиния. Но боль была восхитительна — и сделалась еще лучше, когда Сангвиний рассек его грудь, разрывая плоть от плеча до грудины. Как прекрасен был его брат — никакие рубины, которыми он украшал себя, не смогли бы сравниться с этим: с кровью, стекающей по его спине, забрызгавшей волосы, капающей с подбородка, когда он пил кровь Кёрза точно так же, как пьют воду умирающие от жажды.Острые клыки Сангвиния рвали артерии быстрее, чем регенерация примарха позволяла им стянуться, и он жадно присасывался к ранам.
— Что ты видишь в моей крови, брат? — спросил Кёрз, пусть и не ожидал ответа: ему слишком хорошо было знакомо это безумие. — Тебе нравится?
Он даже не мог представить, что заставило его брата-ангела превратиться в такое — почти что в животное, в раба собственной ярости, ненависти и голода, — но зато насколько же оправдывало это его собственные деяния. Все они были прокляты, все до единого. Что же такое, на самом деле, был их отец, если Его сыновья все оказались чудовищами?
Кёрз потянулся вниз, разрывая то немного, что осталось от одежд Сангвиния. Брат нависал над ним, прижимая к земле своим весом, но Кёрз не собирался сражаться с силой — ни силой, ни хитростью; к чему, если он был ровно там, где хотел? Он чувствовал напряженный член Сангвиния, прижимающийся к нему — и в самом деле, разве мог гормональный отлик одного рода желания не спровоцировать и другое? Кёрз обхватил его ладонью, впиваясь когтями.
Сангвиний толкнулся ему навстречу — нетерпеливо, жадно, требовательно. Боль и кровь — вот всё, для чего Кёрз был создан, и похоже, что у них с Ангелом было больше общего, чем только тяжесть судьбы и предвидения. Он давно уже перестал сдерживаться, будучи тем, кто он есть, и теперь, видя Сангвиния таким — кончающим в его окровавленой руке, с клочьями мяса в зубах, — он видел, что они с братом похожи до неразличимости.
Единственное, что было лучше этого, — думал Кёрз, когда гораздо позже на мгновение очнулся от исцеляющей комы, — то, как Сангвиний закричал в отчаянии, когда рассудок вернулся к нему и он понял, что же сделал. Да, Кёрз был сломан сам, но в случае его брата он, пожалуй, не возражал, если бы этот миг разрушения длился вечно, и тот никогда бы не принял свою истинную суть. Это было прекраснейшим из зрелищ, и Кёрз улыбнулся через разбитые зубы, наслаждаясь трагедией.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Пачечка текстов в жанре «мы упоролись и решили это записать». Упарывались совместно с Grey Kite aka R.L., написано тоже вместе, особенно два последних.
Название: Искусство объяснения
Размер: драббл, 440 слов
Пейринг/Персонажи: Сангвиний, итераторы экспедиционного флота
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Что делать, когда новый примарх выглядит как ангел, которых, согласно Имперским истинам, не существует? Если ты работаешь в корпусе пропаганды — правильно, работать.
— Итак, товарищи итераторы, в этот знаменательный, осиянный славой день... простите, это я по привычке... Задание первой очереди: наш флот нашел еще одного примарха. — Старший итератор экспедиционного флота выглядел очень, очень серьезно встревоженным.
— И теперь нам надо донести до Империума эту радостную весть? — немедленно поинтересовался кто-то из соратников помладше. — О том, что еще один сын Императора присоединился к нему на пути покорения звезд... ой. — Профдеформация в идеологическом корпусе была распространенной проблемой. Впрочем, обычно итераторы не жаловались — так было удобнее, никогда ведь не знаешь, где и кого придется убеждать в правоте Имперских истин.
— Не так быстро. У него... ну... — старший итератор неопределенно пошевелил пальцами в воздухе и тяжело вздохнул. — Короче, крылья.
Остальные непонимающе переглянулись. По рядам побежало смутное бормотание, но переспросить прямо никто не решался.
— Да, буквально, — старшему итератору стало ясно, что внятной реакции тут не дождаться. — Да, с перьями. Белые. Пушистые. Две штуки, за спиной, всё как положено. Нет, в остальном нормальный, только крылья.
— Что, прямо как у этих... ээ...
— Как у этих. Небесных вестников тех самых религий, которые Имперские истины непоколебимо отрицают.
— А сам Император что-нибудь по этому поводу говорил?
— Если и говорил, то не нам. Владыка Человечества, похоже, такими мелочами просто пренебрегает. Он может себе это позволить. А вот мы — нет.
После этого веского заявления итераторы притихли и задумались. Действительно, надо было что-то делать.
— Коллеги, у меня есть рабочая гипотеза, — юноша с проницательным, несмотря на молодость, взглядом вышел вперед. — Аргументация следующая: дабы доказать несостоятельность ложных верований, Император демонстрирует, что в его власти воссоздать любые порождения фантазии наших невежественных предков — хоть ангелов с крыльями, хоть чертей с рогами. И не только воссоздать, но и превзойти их, подобно тому, как примархи превосходят обычных смертных! Ну, и дальше в таком духе, развить минут на десять.
— Отлично! — старший итератор восторженно щелкнул пальцами. — Зиндерман, ты гений. Запишите это кто-нибудь и разрабатываем тему дальше.
*
После мозгового штурма измученные итераторы наконец получили возможность лицезреть свежеобретенного примарха. Выглядел он, несмотря на некоторую дикость во взгляде (не освоился еще, видимо, в цивилизации), более чем прилично. Даже крылья не мешали.
— Лорд Сангвиний, — старший итератор согнулся в почтительном поклоне, — мы счастливы видеть живое доказательство бесконечной мудрости Императора...
Примарх улыбнулся. Демонстрируя длинные, острые, ослепительно белые клыки.
— Только не говорите, — пробормотал Зиндерман себе под нос, — только не говорите, что нам придется объяснять еще и это...
*
— Милорд Сангвиний, позвольте, я покажу вам одно знаменитое произведение искусства древней Терры... Тайна этой улыбки тысячи лет будоражила умы человечества, и я уверен, что вы сможете почерпнуть из творения древнего мастера некоторую мудрость касательно вашего собственного выражения лица...
*
— Брат мой, зачем ты корчишь такие жуткие рожи?
Сангвиний отвернулся от зеркала:
— Хорус, выйди и не мешай.
— Ээ... с тобой точно всё в порядке?
— Я. Учусь. Улыбаться.
Название: Родство культур
Размер: драббл, 293 слова
Пейринг/Персонажи: Яго Севатарион, Эзекиль Абаддон
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Гопота — она и на Хтонии, и на Нострамо гопота.
— Слышь, ты чо такой дерзкий? Ты с какого сектора?
— А запасные патроны к болтеру у тебя есть? А если найду?
Планета номер 24-08 была только что приведена к Согласию совместными силами Лунных Волков и Повелителей Ночи. Братание легионов шло полным ходом. Несмотря на всю разницу между культурами Нострамо и Хтонии, было в них нечто неуловимо общее. Некое глубинное сходство культур.
— Э, а дай алебарду погонять?
Севатар смерил особо наглого представителя братского легиона недобрым взглядом. Если не считать гортанного хтонийского акцента, фраза была родной и знакомой — точно с такими интонациями стопили прохожих мелкие банды в темных нострамских переулках.
— Еще чего тебе дать? — ответные интонации вспомнились сами собой. — Чо, самый резкий тут, петушара?
Наглый десантник потянулся было к ножу на поясе, но его оттерли в сторону чьим-то широким наплечником. Терминаторским.
— Самый резкий тут я, — пророкотал низкий голос. — Экаддон, отойди.
Не узнать Первого капитана Шестнадцатого было невозможно. Но репутация там у Абаддона, не репутация — дворовая честь не позволяла отступать.
— Ну что, пойдем выйдем? — поинтересовался Севатар, прищурившись.
— Поговорим по-пацански, — кивнул Абаддон, демонстративно разминая кулаки.
*
...Поговорили удачно: вничью. Дрались по старым традициям, без доспехов и оружия, так что потери ограничились подбитым глазом и синяком под ребрами. Даже ничего никому не сломали. Зато оба капитана прониклись друг к другу искренним уважением.
Чуть позже братание из агрессивной фазы перешло в культурный обмен. Традиции и тут оказались до странности схожими: костерок посередине, рассевшиеся вокруг него на корточках доблестные воины, песни под гитару (предусмотрительно извлеченную из дальнего угла грузового трюма). Как-то незаметно гитара утвердилась в руках Севатара — у него всегда был хороший голос.
— Не жди меня, мама, хорошего сына, ведь мне не вернуться назад...
Песня была старая, нострамская, переведенная на готик каким-то интеллектуалом из легиона.
— Меня засосала опасная трясина — твой сын ушел в космодесант...
Хтонийцы кивали и прочувствованно вздыхали. Всё-таки родство культур было несомненным.
Название: Елочка
Размер: драббл, 509 слов
Пейринг/Персонажи: Морниваль, немного Хорус
Категория: джен
Жанр: юмор, стеб
Рейтинг: G
Краткое содержание: Иногда даже в глубинах Великого Крестового похода отмечают старые терранские праздники. Как могут, так и отмечают.
Примечание: автора упороло под новый год, не воспринимайте серьезно =)
— Мужики, а вы помните, какое сегодня число? — вдруг заявил Торгаддон на очередном собрании Морниваля.
— По стандартному терранскому календарю — тридцать первое декабря, — дисциплинированно доложил Локен. — А что?
— А значит, завтра — Новый год!
Локен непонимающе заморгал.
— Ну да, точно, ты же не в курсе... Был такой праздник на древней Терре, нам Хорус как-то рассказывал. Символика цикличности и обновления, всё такое. И ритуальное дерево.
— Дерево — это важно, — вставил Аксиманд.
— Да. Одно из самых теплых воспоминаний нашего примарха — как он с отцом своим Императором в годы детства устанавливал во Дворце это самое дерево. Ритуальное. Елка называется. И наряжали его.
Лицо Локена приобрело очень странное выражение. Абаддон ободряюще хлопнул его по наплечнику:
— Это ты просто еще ни одной пьянки с примархом не видел. На него, бывает, сентиментальность накатывает. Не боись, всё еще впереди.
— Короче, — подытожил Торгаддон, — нам нужна елка. Сделаем Хорусу сюрприз.
— И где ее взять, мы ж посреди космоса?
— Нам везет: мы уже хотя бы не в варпе. В этой вот системе, около которой мы вышли, — на гололите развернулась схема с орбитами планет, — есть планетка с какой-никакой биосферой, можно туда смотаться. Главное — быстро.
*
— ...Отступаем!
— Кусается, зараза! Держи ее!
Раздались неразборчивые, но громкие хтонийские ругательства.
— Болтеры — готовсь! По моей команде — огонь!
— Уф. Кажется, сдохла.
— Ну и планетка — флору от фауны не отличить.
— Когда мы выкапывали это из-под снега, оно было тихое. И не шевелилось.
— Зато теперь зашевелилось. Сколько оно сервиторов загрызло, двух?
— Трех. Оно меня за палец укусило. Сквозь перчатку! Керамитовую!
— Слушай, Гарви, а с чего ты вообще решил, что вот эта... форма жизни... нам подойдет?
— Ну, я в архивах в одном свитке похожую штуку видел. На картинке. Подписано было «елка». Такая... треугольная. Но вы же понимаете, что с Древней Терры уцелели только обрывки знаний, и судить достоверно...
— Понимаем. Но Шестнадцатый не отступает. Переходим к плану «б».
*
— А эта конструкция не обрушится нам на головы?
— Да ладно бы нам, а если примарху?
— Подумаешь, у Хоруса голова крепкая...
— Тарик!
— А что я, я отмечаю очевидный факт. Примарх обладает бесконечной стойкостью и выносливостью, мы все это знаем.
— Но елка в любом случае не рухнет, мы каркас из оружейных стоек сварили.
— А веточки? Какие-то они... разнообразные очень.
— Надергали из гидропонных оранжерей, что нашли. Зеленые же, ну и нормально.
— Зато украшения из боевых трофеев отличные. Особенно гирлянды из знамен.
— Да, прямо выдающиеся... Стоп, это что там на верхушке — мой шлем? Мой парадный шлем?
— Эзекиль, не нервничай. На парадах ты его все равно не носишь, тебя и так видно. А на шлеме плюмаж очень уж подходящий, он так удачно под руку попался.
— А, хрен с ним, пусть висит. Я туда не полезу, эта ваша елка метров десять в высоту.
— Пятнадцать. Высота потолка у нас в стратегиуме — пятнадцать метров, я проверял.
*
— Ну, поджигай!
— Это что, гранаты?
— Спокуха, это светошумовые. По углам их раскидай. Положено так, чтобы что-то искрилось и грохотало.
— Может, еще из болтеров пару залпов? Тоже громко и красиво будет.
— Не здесь же, экраны разобьем! Всё, приготовились, пора.
— С НОВЫМ ГОДОМ, ДОРОГОЙ ПРИМАРХ!
Вошедший в стратегиум Хорус замер на пороге, глядя на «символическую праздничную конструкцию». На лице его отразилось недоумение, узнавание, а потом... умиление? Кажется, им удалось невозможное — растрогать примарха.
Вообще, этот текст кратко характеризуется как «кто-то слишком много играет в мобилоересь» (=. Но игра-то хорошая, с искренней любовью и вообще. Так что мы решили отдать ей должное.
И да, поскольку с тех пор мы наиграли еще некоторое количество забавных моментов (типа одержимого бункера), продолжение еще будет.
Название: Аттракцион
Размер: драббл, 871 слово
Пейринг/Персонажи: Фабий Байл, упоминаются исторические личности Ереси в количестве
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: мобильной игре «Horus Heresy: Legions» посвящается: как бы это могло выглядеть в переложении на реальность Вархаммера
Однажды утром — точнее, однажды в тот момент, когда в обычном пространстве могло быть утро, поскольку в Оке Ужаса, как известно, время течет по-своему — Фабий Байл оглядел свою лабораторию и тяжело вздохнул.
Нести факел просвещения и двигать вперед научный прогресс оказывалось нелегким делом — то очередной варлорд вламывается и требует наклепать новых астартес, и главное — побольше, а качество продукта побоку, то какой-нибудь избранник Богов хочет еще немного улучшений физического тела, то приходят мстить конкурирующие легионы или вовсе лоялисты... Работать некогда, а ведь исследования были к тому же занятием недешевым. При этом половина отвлекающих Фабия от высокого дела платить не считала нужным, а после стребования долгов ещё половина уходила на воссоздание уничтоженных клонов и текущий ремонт.
Такими темпами Императора он не клонирует еще долго. Для самого амбициозного проекта в истории генетики нужны были деньги. Фабий еще раз посмотрел на ряды аккуратно пронумерованных колб с генетическим материалом прежних Легионов... и тут его осенило.
[первый астропатический канал, рекламная пауза]
Только у нас на арене! Воссоздай легендарные бои Ереси! Прояви стратегическое мышление!
Возможность командовать точными генетическими репликами* героев древности, включая примархов. Все восемнадцать** легионов на ваш выбор.
*лаборатории Байла гарантируют
**в пробной версии доступны четыре, остальные поступят в производство позже
Аттракцион быстро приобрел популярность. Обитатели Ока Ужаса были люди не злопамятные, но — недобрые и с очень хорошей памятью. И что значат какие-то десять тысяч лет по сравнению с войной, перевернувшей галактику? Ветераны не забыли; молодежь, воспитанная на легендах, тоже заинтересовалась.
Если сначала бои проходили на нижних уровнях корабля, где располагалась лаборатория Фабия, то вскоре там стало не хватать места. Пришлось арендовать небольшую луну и спешно построить с десяток стадионов, копирующих старые поля битв.
— И вот это они называют «реалистично воссозданной ареной»? Вот это у них Ургалльская долина? — возмущался десантник в пурпурных доспехах, жестикулируя одновременно руками и парой тентаклей. — Да я же лично был на Исстване-5! Я всё помню!
— Может, ты еще и на Исстване-3 был? — его собеседник скептически прищурил глаза, обведенные оккультными символами. — Может, еще и до первой бомбардировки?
— А если был? Да спроси кого угодно, не один же я там...
Он вдруг осекся и побледнел. Люций Вечный, подойдя к спорщикам, вежливо улыбнулся:
— Вы продолжайте, продолжайте. Про Исстван-3 я и сам люблю повспоминать, хорошие были времена...
О том, что он только что отыгрывал штурм Города Гимнов и три раза подряд проиграл, командуя собственным клоном, Люций предпочел умолчать.
— А вот тут у вас ошибочка, почему клон Кхарна не одержимый? — адепт Механикум, по виду — архивариус, тыкал пальцем в зажатый в механодендрите планшет.
— Во-первых, это была бы историческая неточность, — вздохнул Фабий. — А во-вторых, нам нужна стратегическая игра, а не кровавая баня.
— Я требую для моего клона всех почестей, полагающихся лорду-командующему легиона!
— Лорд Эйдолон, ну не орите вы так, вон уже перекрытия крошатся...
— Но я требую! Мне еще сам примарх приказы давал...
— Мало ли кому давал наш примарх? — сухо заметил Фабий.
Эйдолон, явно что-то вспомнив, вполне буквально сдулся и сделал вид, что очень увлечен подбором войск для следующего раунда.
— Опа, смотри, это же Абаддон? Или меня с последней медитации еще не отпустило и глючит?
— Надо говорить — Истинный Вармастер Хаоса, бревно ты непочтительное! Но точно он, не глючит нас...
Абаддон, впрочем, пришел не за почестями. Тщательно подобрал армию (не удержавшись от комментариев «надо же, как живой» в адрес некоторых бывших братьев по легиону) и объявил особую кампанию — выступить против него всем желающим. Разумеется, разгромил всех, в конце эффектно вынес клона Хоруса и удалился, с загадочной улыбкой кивнув Фабию на прощание.
Особо выдающихся противников Абаддон запомнил и, не отходя от кассы, завербовал в Черный легион. Хорошие командующие еще никому не мешали.
— А это кто такой? — поинтересовался юный, но уже продвинутый адепт какого-то хаоситского культа, рассматривая характеристики бойцов. — Как боевая единица прямо невыразимо крут...
— Ты что, это же Тифус, — отозвался проходивший мимо Гвардеец Смерти. — Ну, в те времена-то он еще Каллас Тифон был, до благословения Дедушки. Как молоды мы были, как весело разлагались...
Адепт посмотрел на собеседника — тот явно продолжал весело разлагаться все следующие тысячи лет, — представил нынешний облик Тифуса и побледнел в прозелень.
— Как благословение... меняет человека, оказывается.
— Что-то развлечение начинает приедаться. Когда уже выкатят штурм Просперо? Я жажду жечь!
— Мало ли чего ты жаждешь, я вот жажду реванша, — проворчал интеллигентный легионер Тысячи Сынов. — Фабий утверждает, что у него не хватает генетического материала. Сложные легионы, вы же понимаете.
— А как клепать непонятно кого, так у него материала хватает, — заметил еще один десантник в неопределенно-серых доспехах. — Вот вы эти рожи вообще помните, в каких кампаниях они участвовали?
— И не говорите. Такое чувство, будто половину Ереси в варпе просидел... — проспериец осекся и неловко закашлялся. — Ну, да, примерно там мы и были.
Популярность аттракциона нарастала (да и реклама по всем астропатическим каналам делала свое дело). Места в общем рейтинге игроков высоко ценились — поговаривали, что набравшие больше двух тысяч очков могли без проблем вербовать себе личную банду, репутация у них уже была.
Желающих поиграть и посмотреть можно было отыскать не только в Оке Ужаса, но и за его пределами. Очень далеко за пределами.
— А это что за рожа с аквилой, имперец, что ли? — заинтересованно поглядел на соседний ряд недавно инициированный Несущий Слово. — А может, набить ему эту рожу?
— В наше время говорили — лоялисты. Эх, молодо-зелено... — вздохнул сидящий рядом Железный Воин, скрежетнув приросшей броней. — Вот выйдете отсюда — и бейте друг другу что хотите. А здесь честная игра, здесь у всех нейтралитет. Должна же хоть где-то быть справедливость.
Да, вы правильно подумали, та самая ачивка — она как раз за этот текст. В основном. Ну и вообще, растащило нас чего-то со страшной силой. Почтения к примарху в нас нет, зато было весело (=
Предупреждения не преувеличивают, будьте осторожны (=
Название: Кровавый угар во мгле Осады
Размер: мини, 1920 слов
Пейринг/Персонажи: Сангвинийи все, кто не успел от него убежать
Категория: джен
Жанр: трэш, юмор
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: ненормативная лексика, насилие, абсурд; ну и кровищща, конечно.
Краткое содержание: Последние дни Ереси. Сангвиний понимает, что терять ему уже нечего. Совсем. И начинается...
...Осада Терры. Великое поле брани, где решается судьба человечества. Верные Императору сходятся в жестоком бою с предателями, вставшими под знамена Вармастера Хоруса. Куда ни кинь взгляд — под стенами превращенного в крепость Дворца кипит сражение. Душераздирающие боевые кличи («За Вармастера!», «За Императора!», «АААА!», «ЫЫЫЫ!», «БЛЯДЬ КУДА ОПЯТЬ ПРОЕБАЛСЯ ШЛЕМ И СНАРЯДЫ К БОЛТЕРУ») оглашают разодранную и покрытую трупами местность.
На переднем краю, в самой гуще яростного боя — разумеется, Девятый легион. Кровавые Ангелы. Под предводительством своего примарха, воплощенного ангела (на чем любая имперская пропаганда прошлых времен смущенно затыкалась и начинала покашливать в сторону, но вот уже начиная с которого тома Ереси на такие мелочи, как атеистический дух эпохи, забили даже многие авторы — что уж говорить про всех остальных), они несут смерть врагу, горя праведной яростью.
Давайте же присмотримся поближе...
*
— Подходите, бляди, по одному! Херососы ебищенские, я вас прямо тут выебу нахер! И в хуй уебу!
Этот мелодичный голос нельзя было спутать ни с каким другим.
— Или сразу вместе! — продолжал примарх Кровавых Ангелов, оглядывая кольцо врагов. — Я, блядь, примарх! Я Гнев Императора! Я, блядь, всё могу!
Слыша эти слова, половина демонических (и в разной степени одержимых) врагов отпрянула на шаг назад, а вторая половина — качнулась вперед. Похоже, в предвкушении того, что примарх будет исполнять свое обещание буквально. (Прецеденты, по слухам, уже имели место быть).
*
— Пиздоглазая ебучая срань! Эй, я к тебе, блядь, обращаюсь! Ты, сука, понимаешь, что не отвечать невежливо? — проникновенно спросил Сангвиний, наклоняясь чуть ниже и деликатно прибивая помянутую срань (губастого червяка именно с такими глазами, как вы успели представить) к земле мечом. И немного так на этот меч опираясь.
Улыбка у Сангвиния была настолько добрая, что увидь его в этот момент его брат Лоргар — впору было бы позавидовать (или решить, что Сангвиний, окажись попытка его совращения удачной, стал бы конкурентом не только Хорусу, но и кое-кому еще).
*
Что же нужно было сотворить, чтобы заставить известного своим тщательным вниманием к собственной репутации (а также кротостью, смирением и иными внешними проявлениями принципа «имидж — всё, жажда — ничто») примарха повести себя подобным образом?
Ответ прост и короток.
Заебать.
Сангвиний и в самом деле заебался в какой-то момент окончательно: видения о грядущей смерти от рук Хоруса посещали его не только во сне (тем более что во время осады спать было особо некогда), но и наяву. Каждый день, с невыносимой настойчивостью и во всех неаппетитных подробностях. Слегка отступали видения только в кровавом угаре битвы, поэтому Сангвиний был готов на что угодно — лишь бы не гребаный трижды блядский Хорус и не гребаный его коготь во внутренностях.
К тому же Ангел понимал, что он всё равно смертник, а потому можно позволить себе что угодно. Абсолютно. Трэш, угар, содомию — Императору уже похуй, у Императора планы, а остальное побоку.
Кровавое безумие и непотребство с демонами? Да пожалуйста. Терять было нечего.
*
...с каждым часом воинство Хаоса наседает на защитников главной твердыни человечества все сильнее. Кровавые Ангелы мужественно принимают на себя удар, при любой возможности навязывая врагу ближний бой. Их алые доспехи покрыты кровью, как второй краской — чужой и своей. Их ярость распаляет врагов, и те с удвоенной злобой набрасываются на астартес Девятого легиона, давая краткую передышку другим солдатам Империума.
И особенно влечет демонических отродий, разумеется, ангелокрылый примарх.
Он стоит незыблемо среди потоков скверны, накатывающих со всех сторон. В руке у него — копье, дар отца-Императора. Именно этим оружием он сейчас разит окружившую его мерзость.
Взглянем же на это поучительное зрелище крупным планом.
*
— О-о-дааа! Еще!
Демоническое отродье чувственно взмахнуло крыльями (всеми четырьмя) и встряхнуло грудями (всеми шестью).
Золотые украшения, вделанные в соски, зазвенели в унисон.
— Ар-рр, — лаконично отозвался Сангвиний. И двинул копьем.
Отродье взбрыкнуло копытами, которыми оканчивались его — или ее — ноги. Половую принадлежность демона определить не удавалось — и не в последнюю очередь потому, что между этих самых пурпурных мускулистых ног торчало то самое прославленное копье примарха. Причем входило туда оно явно не в первый и даже не во второй раз, поскольку этого количества явно не хватило бы для столь качественного превращения промежности в кровавую кашу.
На другом конце копья что-то болталось. При более внимательном взгляде «что-то» оказывалось культистом хаоса.
Абсолютно голым.
Хоть и изрядно мутировавшим.
Только мутации и объясняли то, что он был еще жив после того, как — бросившись откуда-то с разбегу в атаку на примарха — был метко пойман на древко копья. Даже, можно сказать, нанизан.
Впрочем, судя по выражению на лице культиста, ему это явно нравилось.
Примарх ударил, вгоняя копье глубже и уже буквально раздирая демоническую сущность пополам. Второй хаосит заскулил, едва не сорвавшись с древка, но следом примарх рванул еще раз, и возвратное движение оружия восстановило попранную — хоть и извращенную — справедливость.
Искатель запретных наслаждений облегченно вздохнул — а следом ему снесли голову. Освободившись от пусть и оригинального, но довольно неудобного противовеса, копье, наконец, вошло в демона чуть повыше — в живот, богато украшенный пирсингом.
На последнем издыхании демоническое отродье раскрыло рот и присосалось к примарху смачным поцелуем.
Все присутствующие затаили дыхание.
Сангвиний не дрогнул, с достоинством принимая предсмертный вызов демона.
Спустя примерно минуту примарх дернул головой с неразборчивым рыком. Причина неразборчивости этого звука сделалась ясна тут же: изо рта Сангвиния свисал тонкий раздвоенный язык с жемчужным пирсингом. Язык с каждой секундой стремительно уменьшался в длине, пока не исчез вовсе.
Сангвиний облизал губы. Нахмурил брови, подвигал челюстью — и метко выплюнул жемчужину в ряды врагов.
Демонический строй вздрогнул в волне экстатического возбуждения и подался вперед. Прямо на предусмотрительно выставленные клинки и копья Кровавых Ангелов. Впрочем, многим демонам по большому счету было всё равно. Они воплотились здесь, чтобы хорошенько повеселиться — а однообразное закидывание Дворца трупами своих физических оболочек начинало порой утомлять даже не ведающих усталости обитателей варпа.
Примарх улыбнулся во всю ширь окровавленных зубов, демонстрируя клыки.
— А ведь у меня, суки, еще и меч есть. Не забыли? И я двумя руками могу.
*
— Кровь для Императора! Черепа к Трону Терры! — раздавалось над полем боя во всю мощь генетически усиленных легких.
Не то чтобы Сангвиний заимствовал чужой боевой клич нарочно — но просто очень уж удобные были формулировки... Всех попавшихся на пути последователей Кхорна это вгоняло в жесточайший когнитивный диссонанс.
Большинство из них тут же платили жизнью за мгновение неуверенности.
Союзные войска, правда, тоже слегка обалдевали — но в основном воины братских легионов. Самим Кровавым Ангелам было уже наплевать на чьи угодно вопли.
*
...Вечерело. Вражеская атака в который раз захлебнулась, натолкнувшись на яростное сопротивление Кровавых Ангелов и их вкрай ебанувшегося генетического отца.
Тех, кто не успел убежать, увлеченно добивали. Над полем для разносились чавканье и хруст. Это боевые братья, особенно плохо умевшие сдерживать праведное исступление боя, не ограничивались питьем крови и переходили на мясо.
Сам пресветлый примарх, сложив за спиной изрядно заляпанные кровью и слизью крылья, крепко держал бронированной перчаткой за некстати подвернувшееся щупальце воина-астартес, чей доспех (там, где не был скрыт под слоями содранной кожи) указывал на принадлежность к Третьему легиону.
— Где Фулгрим, эта блядь ползучая? — для выразительности примарх встряхнул Дитя Императора посильнее. — Я его хуеблядский хвост ему оторву и выебу им! А потом еще раз, без хвоста! И все четыре руки узлом завяжу! Крылья, блядь, себе отрастил и все, пиздец заебаться? Хуй ему!
Щупальце обреченно поменяло цвет с насыщенно-пурпурного на потрепанно-розоватый. Оттенок наводил на мысли об эстетике тщетности.
— Передай своему примарху — если хочет острых ощущений, пусть приходит! А то шляется хер пойми где и хуи сосет, вместо того, чтобы в осаде участвовать, как все приличные братья!
*
Где-то далеко, на противоположном конце континента, Фулгрим, по удивительному совпадению как раз оторвавшийся от оральных ласк в сторону своего демонического спутника не-жизни (под аккомпанемент воплей смертных, приносимых в жертву через манямбу), задумчиво повел крыльями и поправил второй парой рук инъектор с наркотиком (выдавленным из плоти тех, кто был слишком некрасив для манямбы).
А затем свернул и поджал хвост. Просто на всякий случай.
*
— Всё понял, уебок?
Увы, воин Детей Императора не смог отобразить на лице должного понимания (будем честны, довольно сложно отображать что угодно на лице с таким количеством ритуальных увечий) — чем лишь усилил гнев примарха. Зарычав, Сангвиний второй рукой перехватил десантника за ноги и дернул. Кровь брызнула во все стороны.
Глядя на грустно болтающийся среди обрывков кишечника позвоночный столб (другая, меньшая по размеру, часть скрывалась в верхней, сохранившей большую целостность, половине космодесантника) Сангвиний нахмурился. Возвышенный лоб перерезала совершенной формы складка.
До него запоздало начало что-то доходить.
— Блядь.
Из внутренностей что-то вывалилось и упало на землю со смачным хлюпаньем.
— Как это херожопие что-то передаст теперь?
Лицо Сангвиния приняло то самое выражение, которое спустя сотни и тысячи лет его потомки будут считать выражением праведной ярости, изображая на барельефах, фресках и ритуальных масках.
— А-а-а! ЗАЕБАЛО! — с этими словами примарх широким жестом отбросил две половины злосчастного Фулгримова сына в разные стороны. Он разочарованно обвел взглядом поле боя, но бросаться в атаку было временно не на кого.
*
Неподалеку несколько сыновей Сангвиния — то ли от отчаяния, что убивать больше некого, то ли дохуя упившись вдохновением битвы — делали странные вещи: падали на спину в кровавое месиво, доходившее местами до колен даже космодесантнику, и оставляли там следы, похожие на силуэты ангелов. Похоже, сперва кто-то, случайно упав, удачно подрыгал руками и ногами... а потом они решили, что это весело. И в каком-то смысле красиво.
Все-таки стремление к прекрасному, равно как и к проявлению себя в искусстве, в Девятом легионе было неистребимо.
Ненадолго задумавшись, примарх разбежался и последовал примеру творческих сыновей — с настоящими крыльями отпечаток должен был остаться еще интереснее.
*
— Нацедите крови, сыны мои! Чтобы на «Кровавую Мэри» хватило всем отличившимся!
Старинный рецепт терранского напитка в исполнении Девятого легиона подвергся некоторым изменениям: кровь в нем была вполне буквальной. И, в конце концов, нужно ведь было хоть как-то отмечать пусть не победу — но очередной выигранный день осады.
Видения, как уже упоминалось, отличались редкой настойчивостью, донимая уже не только примарха, но и наиболее восприимчивых из его сыновей.
Алкоголь хотя бы немного спасал.
*
...Затишье между штурмами. Доблестные примархи собирались на стенах, дабы немного выдохнуть и обсудить дальнейшую стратегию.
Сангвиний шагал рядом с братьями, на ходу выковыривая из брони достаточно крупные ошметки поверженных врагов. Поскольку орнаментальных элементов на доспехах было много (что поделать, даже боевая броня примарха отличалась хитровыебнутостью в украшениях), застревало в них немало. То, что зачастую враги под ударами вполне буквально превращались в фарш, тоже не способствовало чистоте. (А о том, как светлый Ангел заколебался чистить крылья от засохшей крови, следует сложить отдельную матерную балладу, но в этом повествовании ей не место).
— О, кажется, это печень, — Сангвиний отскреб от нагрудника сочащийся кровью кусок. Задумчиво принюхался: — Свежая совсем, и даже почти не мутировала!
Он с энтузиазмом вгрызся в мясо и только потом заметил лица братьев.
Точнее, выражения этих лиц.
— А... да, извините, что ж я с вами-то не делюсь. Хотите кусочек?
Вежливая и доброжелательная улыбка в исполнении Сангвиния выглядела... специфически.
Лицо Дорна можно было уподобить даже не кирпичу (как любили сравнивать некогда летописцы древней Терры), а прямо-таки целой стене. От комментариев он воздержался.
— Ты бы хоть пожарил ее слегка. Печень эту, — заметил Хан. — Мало ли какие в них нечестивые паразиты могут завестись.
— Да ладно, сырая же вкуснее! — отмахнулся Сангвиний, не прекращая с энтузиазмом шевелить челюстями.
— На поле боя — несомненно. Но вот после — надо же культурно, ну чтоб хотя бы кровь не капала...
Хан осекся, осознав, что говорит с каким-то подозрительным знанием дела. Сопровождающие примархов воины крепко задумались о чогорисских обычаях и о том, за что именно примарха Пятого легиона прозвали Ястребом, но от комментариев тоже предпочли воздержаться.
Шел тридцатый день Осады...
*
Малкадор Сигиллит, регент Терры, просматривал доклады о ходе осады, особенно внимательно останавливаясь на пиктах и гололитах с крылатым угребищем... то есть, простите, пресветлым Ангелом, воплощенным гневом Императора. Почему-то этот кровавый бардак пробуждал в нем тоску по былому — по временам молодости, когда он и его орден наводили ужас на всю планету. Хотелось выйти на поле — пусть даже в последний раз, — размахнуться, как встарь, раскатать в красивый, ровный красный блинчик тысячу-другую врагов для разминки...
Увы. Малкадор не мог себе этого позволить — слишком велик был груз обязанностей. Оставалось только мысленно поддерживать крылатое угре... кхм, Ангела Сангвиния. Пусть хотя бы он оторвется напоследок.
Название: Искусство объяснения
Размер: драббл, 440 слов
Пейринг/Персонажи: Сангвиний, итераторы экспедиционного флота
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Что делать, когда новый примарх выглядит как ангел, которых, согласно Имперским истинам, не существует? Если ты работаешь в корпусе пропаганды — правильно, работать.
— Итак, товарищи итераторы, в этот знаменательный, осиянный славой день... простите, это я по привычке... Задание первой очереди: наш флот нашел еще одного примарха. — Старший итератор экспедиционного флота выглядел очень, очень серьезно встревоженным.
— И теперь нам надо донести до Империума эту радостную весть? — немедленно поинтересовался кто-то из соратников помладше. — О том, что еще один сын Императора присоединился к нему на пути покорения звезд... ой. — Профдеформация в идеологическом корпусе была распространенной проблемой. Впрочем, обычно итераторы не жаловались — так было удобнее, никогда ведь не знаешь, где и кого придется убеждать в правоте Имперских истин.
— Не так быстро. У него... ну... — старший итератор неопределенно пошевелил пальцами в воздухе и тяжело вздохнул. — Короче, крылья.
Остальные непонимающе переглянулись. По рядам побежало смутное бормотание, но переспросить прямо никто не решался.
— Да, буквально, — старшему итератору стало ясно, что внятной реакции тут не дождаться. — Да, с перьями. Белые. Пушистые. Две штуки, за спиной, всё как положено. Нет, в остальном нормальный, только крылья.
— Что, прямо как у этих... ээ...
— Как у этих. Небесных вестников тех самых религий, которые Имперские истины непоколебимо отрицают.
— А сам Император что-нибудь по этому поводу говорил?
— Если и говорил, то не нам. Владыка Человечества, похоже, такими мелочами просто пренебрегает. Он может себе это позволить. А вот мы — нет.
После этого веского заявления итераторы притихли и задумались. Действительно, надо было что-то делать.
— Коллеги, у меня есть рабочая гипотеза, — юноша с проницательным, несмотря на молодость, взглядом вышел вперед. — Аргументация следующая: дабы доказать несостоятельность ложных верований, Император демонстрирует, что в его власти воссоздать любые порождения фантазии наших невежественных предков — хоть ангелов с крыльями, хоть чертей с рогами. И не только воссоздать, но и превзойти их, подобно тому, как примархи превосходят обычных смертных! Ну, и дальше в таком духе, развить минут на десять.
— Отлично! — старший итератор восторженно щелкнул пальцами. — Зиндерман, ты гений. Запишите это кто-нибудь и разрабатываем тему дальше.
*
После мозгового штурма измученные итераторы наконец получили возможность лицезреть свежеобретенного примарха. Выглядел он, несмотря на некоторую дикость во взгляде (не освоился еще, видимо, в цивилизации), более чем прилично. Даже крылья не мешали.
— Лорд Сангвиний, — старший итератор согнулся в почтительном поклоне, — мы счастливы видеть живое доказательство бесконечной мудрости Императора...
Примарх улыбнулся. Демонстрируя длинные, острые, ослепительно белые клыки.
— Только не говорите, — пробормотал Зиндерман себе под нос, — только не говорите, что нам придется объяснять еще и это...
*
— Милорд Сангвиний, позвольте, я покажу вам одно знаменитое произведение искусства древней Терры... Тайна этой улыбки тысячи лет будоражила умы человечества, и я уверен, что вы сможете почерпнуть из творения древнего мастера некоторую мудрость касательно вашего собственного выражения лица...
*
— Брат мой, зачем ты корчишь такие жуткие рожи?
Сангвиний отвернулся от зеркала:
— Хорус, выйди и не мешай.
— Ээ... с тобой точно всё в порядке?
— Я. Учусь. Улыбаться.
Название: Родство культур
Размер: драббл, 293 слова
Пейринг/Персонажи: Яго Севатарион, Эзекиль Абаддон
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Гопота — она и на Хтонии, и на Нострамо гопота.
— Слышь, ты чо такой дерзкий? Ты с какого сектора?
— А запасные патроны к болтеру у тебя есть? А если найду?
Планета номер 24-08 была только что приведена к Согласию совместными силами Лунных Волков и Повелителей Ночи. Братание легионов шло полным ходом. Несмотря на всю разницу между культурами Нострамо и Хтонии, было в них нечто неуловимо общее. Некое глубинное сходство культур.
— Э, а дай алебарду погонять?
Севатар смерил особо наглого представителя братского легиона недобрым взглядом. Если не считать гортанного хтонийского акцента, фраза была родной и знакомой — точно с такими интонациями стопили прохожих мелкие банды в темных нострамских переулках.
— Еще чего тебе дать? — ответные интонации вспомнились сами собой. — Чо, самый резкий тут, петушара?
Наглый десантник потянулся было к ножу на поясе, но его оттерли в сторону чьим-то широким наплечником. Терминаторским.
— Самый резкий тут я, — пророкотал низкий голос. — Экаддон, отойди.
Не узнать Первого капитана Шестнадцатого было невозможно. Но репутация там у Абаддона, не репутация — дворовая честь не позволяла отступать.
— Ну что, пойдем выйдем? — поинтересовался Севатар, прищурившись.
— Поговорим по-пацански, — кивнул Абаддон, демонстративно разминая кулаки.
*
...Поговорили удачно: вничью. Дрались по старым традициям, без доспехов и оружия, так что потери ограничились подбитым глазом и синяком под ребрами. Даже ничего никому не сломали. Зато оба капитана прониклись друг к другу искренним уважением.
Чуть позже братание из агрессивной фазы перешло в культурный обмен. Традиции и тут оказались до странности схожими: костерок посередине, рассевшиеся вокруг него на корточках доблестные воины, песни под гитару (предусмотрительно извлеченную из дальнего угла грузового трюма). Как-то незаметно гитара утвердилась в руках Севатара — у него всегда был хороший голос.
— Не жди меня, мама, хорошего сына, ведь мне не вернуться назад...
Песня была старая, нострамская, переведенная на готик каким-то интеллектуалом из легиона.
— Меня засосала опасная трясина — твой сын ушел в космодесант...
Хтонийцы кивали и прочувствованно вздыхали. Всё-таки родство культур было несомненным.
Название: Елочка
Размер: драббл, 509 слов
Пейринг/Персонажи: Морниваль, немного Хорус
Категория: джен
Жанр: юмор, стеб
Рейтинг: G
Краткое содержание: Иногда даже в глубинах Великого Крестового похода отмечают старые терранские праздники. Как могут, так и отмечают.
Примечание: автора упороло под новый год, не воспринимайте серьезно =)
— Мужики, а вы помните, какое сегодня число? — вдруг заявил Торгаддон на очередном собрании Морниваля.
— По стандартному терранскому календарю — тридцать первое декабря, — дисциплинированно доложил Локен. — А что?
— А значит, завтра — Новый год!
Локен непонимающе заморгал.
— Ну да, точно, ты же не в курсе... Был такой праздник на древней Терре, нам Хорус как-то рассказывал. Символика цикличности и обновления, всё такое. И ритуальное дерево.
— Дерево — это важно, — вставил Аксиманд.
— Да. Одно из самых теплых воспоминаний нашего примарха — как он с отцом своим Императором в годы детства устанавливал во Дворце это самое дерево. Ритуальное. Елка называется. И наряжали его.
Лицо Локена приобрело очень странное выражение. Абаддон ободряюще хлопнул его по наплечнику:
— Это ты просто еще ни одной пьянки с примархом не видел. На него, бывает, сентиментальность накатывает. Не боись, всё еще впереди.
— Короче, — подытожил Торгаддон, — нам нужна елка. Сделаем Хорусу сюрприз.
— И где ее взять, мы ж посреди космоса?
— Нам везет: мы уже хотя бы не в варпе. В этой вот системе, около которой мы вышли, — на гололите развернулась схема с орбитами планет, — есть планетка с какой-никакой биосферой, можно туда смотаться. Главное — быстро.
*
— ...Отступаем!
— Кусается, зараза! Держи ее!
Раздались неразборчивые, но громкие хтонийские ругательства.
— Болтеры — готовсь! По моей команде — огонь!
— Уф. Кажется, сдохла.
— Ну и планетка — флору от фауны не отличить.
— Когда мы выкапывали это из-под снега, оно было тихое. И не шевелилось.
— Зато теперь зашевелилось. Сколько оно сервиторов загрызло, двух?
— Трех. Оно меня за палец укусило. Сквозь перчатку! Керамитовую!
— Слушай, Гарви, а с чего ты вообще решил, что вот эта... форма жизни... нам подойдет?
— Ну, я в архивах в одном свитке похожую штуку видел. На картинке. Подписано было «елка». Такая... треугольная. Но вы же понимаете, что с Древней Терры уцелели только обрывки знаний, и судить достоверно...
— Понимаем. Но Шестнадцатый не отступает. Переходим к плану «б».
*
— А эта конструкция не обрушится нам на головы?
— Да ладно бы нам, а если примарху?
— Подумаешь, у Хоруса голова крепкая...
— Тарик!
— А что я, я отмечаю очевидный факт. Примарх обладает бесконечной стойкостью и выносливостью, мы все это знаем.
— Но елка в любом случае не рухнет, мы каркас из оружейных стоек сварили.
— А веточки? Какие-то они... разнообразные очень.
— Надергали из гидропонных оранжерей, что нашли. Зеленые же, ну и нормально.
— Зато украшения из боевых трофеев отличные. Особенно гирлянды из знамен.
— Да, прямо выдающиеся... Стоп, это что там на верхушке — мой шлем? Мой парадный шлем?
— Эзекиль, не нервничай. На парадах ты его все равно не носишь, тебя и так видно. А на шлеме плюмаж очень уж подходящий, он так удачно под руку попался.
— А, хрен с ним, пусть висит. Я туда не полезу, эта ваша елка метров десять в высоту.
— Пятнадцать. Высота потолка у нас в стратегиуме — пятнадцать метров, я проверял.
*
— Ну, поджигай!
— Это что, гранаты?
— Спокуха, это светошумовые. По углам их раскидай. Положено так, чтобы что-то искрилось и грохотало.
— Может, еще из болтеров пару залпов? Тоже громко и красиво будет.
— Не здесь же, экраны разобьем! Всё, приготовились, пора.
— С НОВЫМ ГОДОМ, ДОРОГОЙ ПРИМАРХ!
Вошедший в стратегиум Хорус замер на пороге, глядя на «символическую праздничную конструкцию». На лице его отразилось недоумение, узнавание, а потом... умиление? Кажется, им удалось невозможное — растрогать примарха.
Вообще, этот текст кратко характеризуется как «кто-то слишком много играет в мобилоересь» (=. Но игра-то хорошая, с искренней любовью и вообще. Так что мы решили отдать ей должное.
И да, поскольку с тех пор мы наиграли еще некоторое количество забавных моментов (типа одержимого бункера), продолжение еще будет.
Название: Аттракцион
Размер: драббл, 871 слово
Пейринг/Персонажи: Фабий Байл, упоминаются исторические личности Ереси в количестве
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: мобильной игре «Horus Heresy: Legions» посвящается: как бы это могло выглядеть в переложении на реальность Вархаммера
Однажды утром — точнее, однажды в тот момент, когда в обычном пространстве могло быть утро, поскольку в Оке Ужаса, как известно, время течет по-своему — Фабий Байл оглядел свою лабораторию и тяжело вздохнул.
Нести факел просвещения и двигать вперед научный прогресс оказывалось нелегким делом — то очередной варлорд вламывается и требует наклепать новых астартес, и главное — побольше, а качество продукта побоку, то какой-нибудь избранник Богов хочет еще немного улучшений физического тела, то приходят мстить конкурирующие легионы или вовсе лоялисты... Работать некогда, а ведь исследования были к тому же занятием недешевым. При этом половина отвлекающих Фабия от высокого дела платить не считала нужным, а после стребования долгов ещё половина уходила на воссоздание уничтоженных клонов и текущий ремонт.
Такими темпами Императора он не клонирует еще долго. Для самого амбициозного проекта в истории генетики нужны были деньги. Фабий еще раз посмотрел на ряды аккуратно пронумерованных колб с генетическим материалом прежних Легионов... и тут его осенило.
[первый астропатический канал, рекламная пауза]
Только у нас на арене! Воссоздай легендарные бои Ереси! Прояви стратегическое мышление!
Возможность командовать точными генетическими репликами* героев древности, включая примархов. Все восемнадцать** легионов на ваш выбор.
*лаборатории Байла гарантируют
**в пробной версии доступны четыре, остальные поступят в производство позже
Аттракцион быстро приобрел популярность. Обитатели Ока Ужаса были люди не злопамятные, но — недобрые и с очень хорошей памятью. И что значат какие-то десять тысяч лет по сравнению с войной, перевернувшей галактику? Ветераны не забыли; молодежь, воспитанная на легендах, тоже заинтересовалась.
Если сначала бои проходили на нижних уровнях корабля, где располагалась лаборатория Фабия, то вскоре там стало не хватать места. Пришлось арендовать небольшую луну и спешно построить с десяток стадионов, копирующих старые поля битв.
— И вот это они называют «реалистично воссозданной ареной»? Вот это у них Ургалльская долина? — возмущался десантник в пурпурных доспехах, жестикулируя одновременно руками и парой тентаклей. — Да я же лично был на Исстване-5! Я всё помню!
— Может, ты еще и на Исстване-3 был? — его собеседник скептически прищурил глаза, обведенные оккультными символами. — Может, еще и до первой бомбардировки?
— А если был? Да спроси кого угодно, не один же я там...
Он вдруг осекся и побледнел. Люций Вечный, подойдя к спорщикам, вежливо улыбнулся:
— Вы продолжайте, продолжайте. Про Исстван-3 я и сам люблю повспоминать, хорошие были времена...
О том, что он только что отыгрывал штурм Города Гимнов и три раза подряд проиграл, командуя собственным клоном, Люций предпочел умолчать.
— А вот тут у вас ошибочка, почему клон Кхарна не одержимый? — адепт Механикум, по виду — архивариус, тыкал пальцем в зажатый в механодендрите планшет.
— Во-первых, это была бы историческая неточность, — вздохнул Фабий. — А во-вторых, нам нужна стратегическая игра, а не кровавая баня.
— Я требую для моего клона всех почестей, полагающихся лорду-командующему легиона!
— Лорд Эйдолон, ну не орите вы так, вон уже перекрытия крошатся...
— Но я требую! Мне еще сам примарх приказы давал...
— Мало ли кому давал наш примарх? — сухо заметил Фабий.
Эйдолон, явно что-то вспомнив, вполне буквально сдулся и сделал вид, что очень увлечен подбором войск для следующего раунда.
— Опа, смотри, это же Абаддон? Или меня с последней медитации еще не отпустило и глючит?
— Надо говорить — Истинный Вармастер Хаоса, бревно ты непочтительное! Но точно он, не глючит нас...
Абаддон, впрочем, пришел не за почестями. Тщательно подобрал армию (не удержавшись от комментариев «надо же, как живой» в адрес некоторых бывших братьев по легиону) и объявил особую кампанию — выступить против него всем желающим. Разумеется, разгромил всех, в конце эффектно вынес клона Хоруса и удалился, с загадочной улыбкой кивнув Фабию на прощание.
Особо выдающихся противников Абаддон запомнил и, не отходя от кассы, завербовал в Черный легион. Хорошие командующие еще никому не мешали.
— А это кто такой? — поинтересовался юный, но уже продвинутый адепт какого-то хаоситского культа, рассматривая характеристики бойцов. — Как боевая единица прямо невыразимо крут...
— Ты что, это же Тифус, — отозвался проходивший мимо Гвардеец Смерти. — Ну, в те времена-то он еще Каллас Тифон был, до благословения Дедушки. Как молоды мы были, как весело разлагались...
Адепт посмотрел на собеседника — тот явно продолжал весело разлагаться все следующие тысячи лет, — представил нынешний облик Тифуса и побледнел в прозелень.
— Как благословение... меняет человека, оказывается.
— Что-то развлечение начинает приедаться. Когда уже выкатят штурм Просперо? Я жажду жечь!
— Мало ли чего ты жаждешь, я вот жажду реванша, — проворчал интеллигентный легионер Тысячи Сынов. — Фабий утверждает, что у него не хватает генетического материала. Сложные легионы, вы же понимаете.
— А как клепать непонятно кого, так у него материала хватает, — заметил еще один десантник в неопределенно-серых доспехах. — Вот вы эти рожи вообще помните, в каких кампаниях они участвовали?
— И не говорите. Такое чувство, будто половину Ереси в варпе просидел... — проспериец осекся и неловко закашлялся. — Ну, да, примерно там мы и были.
Популярность аттракциона нарастала (да и реклама по всем астропатическим каналам делала свое дело). Места в общем рейтинге игроков высоко ценились — поговаривали, что набравшие больше двух тысяч очков могли без проблем вербовать себе личную банду, репутация у них уже была.
Желающих поиграть и посмотреть можно было отыскать не только в Оке Ужаса, но и за его пределами. Очень далеко за пределами.
— А это что за рожа с аквилой, имперец, что ли? — заинтересованно поглядел на соседний ряд недавно инициированный Несущий Слово. — А может, набить ему эту рожу?
— В наше время говорили — лоялисты. Эх, молодо-зелено... — вздохнул сидящий рядом Железный Воин, скрежетнув приросшей броней. — Вот выйдете отсюда — и бейте друг другу что хотите. А здесь честная игра, здесь у всех нейтралитет. Должна же хоть где-то быть справедливость.
Да, вы правильно подумали, та самая ачивка — она как раз за этот текст. В основном. Ну и вообще, растащило нас чего-то со страшной силой. Почтения к примарху в нас нет, зато было весело (=
Предупреждения не преувеличивают, будьте осторожны (=
Название: Кровавый угар во мгле Осады
Размер: мини, 1920 слов
Пейринг/Персонажи: Сангвиний
Категория: джен
Жанр: трэш, юмор
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: ненормативная лексика, насилие, абсурд; ну и кровищща, конечно.
Краткое содержание: Последние дни Ереси. Сангвиний понимает, что терять ему уже нечего. Совсем. И начинается...
...Осада Терры. Великое поле брани, где решается судьба человечества. Верные Императору сходятся в жестоком бою с предателями, вставшими под знамена Вармастера Хоруса. Куда ни кинь взгляд — под стенами превращенного в крепость Дворца кипит сражение. Душераздирающие боевые кличи («За Вармастера!», «За Императора!», «АААА!», «ЫЫЫЫ!», «БЛЯДЬ КУДА ОПЯТЬ ПРОЕБАЛСЯ ШЛЕМ И СНАРЯДЫ К БОЛТЕРУ») оглашают разодранную и покрытую трупами местность.
На переднем краю, в самой гуще яростного боя — разумеется, Девятый легион. Кровавые Ангелы. Под предводительством своего примарха, воплощенного ангела (на чем любая имперская пропаганда прошлых времен смущенно затыкалась и начинала покашливать в сторону, но вот уже начиная с которого тома Ереси на такие мелочи, как атеистический дух эпохи, забили даже многие авторы — что уж говорить про всех остальных), они несут смерть врагу, горя праведной яростью.
Давайте же присмотримся поближе...
*
— Подходите, бляди, по одному! Херососы ебищенские, я вас прямо тут выебу нахер! И в хуй уебу!
Этот мелодичный голос нельзя было спутать ни с каким другим.
— Или сразу вместе! — продолжал примарх Кровавых Ангелов, оглядывая кольцо врагов. — Я, блядь, примарх! Я Гнев Императора! Я, блядь, всё могу!
Слыша эти слова, половина демонических (и в разной степени одержимых) врагов отпрянула на шаг назад, а вторая половина — качнулась вперед. Похоже, в предвкушении того, что примарх будет исполнять свое обещание буквально. (Прецеденты, по слухам, уже имели место быть).
*
— Пиздоглазая ебучая срань! Эй, я к тебе, блядь, обращаюсь! Ты, сука, понимаешь, что не отвечать невежливо? — проникновенно спросил Сангвиний, наклоняясь чуть ниже и деликатно прибивая помянутую срань (губастого червяка именно с такими глазами, как вы успели представить) к земле мечом. И немного так на этот меч опираясь.
Улыбка у Сангвиния была настолько добрая, что увидь его в этот момент его брат Лоргар — впору было бы позавидовать (или решить, что Сангвиний, окажись попытка его совращения удачной, стал бы конкурентом не только Хорусу, но и кое-кому еще).
*
Что же нужно было сотворить, чтобы заставить известного своим тщательным вниманием к собственной репутации (а также кротостью, смирением и иными внешними проявлениями принципа «имидж — всё, жажда — ничто») примарха повести себя подобным образом?
Ответ прост и короток.
Заебать.
Сангвиний и в самом деле заебался в какой-то момент окончательно: видения о грядущей смерти от рук Хоруса посещали его не только во сне (тем более что во время осады спать было особо некогда), но и наяву. Каждый день, с невыносимой настойчивостью и во всех неаппетитных подробностях. Слегка отступали видения только в кровавом угаре битвы, поэтому Сангвиний был готов на что угодно — лишь бы не гребаный трижды блядский Хорус и не гребаный его коготь во внутренностях.
К тому же Ангел понимал, что он всё равно смертник, а потому можно позволить себе что угодно. Абсолютно. Трэш, угар, содомию — Императору уже похуй, у Императора планы, а остальное побоку.
Кровавое безумие и непотребство с демонами? Да пожалуйста. Терять было нечего.
*
...с каждым часом воинство Хаоса наседает на защитников главной твердыни человечества все сильнее. Кровавые Ангелы мужественно принимают на себя удар, при любой возможности навязывая врагу ближний бой. Их алые доспехи покрыты кровью, как второй краской — чужой и своей. Их ярость распаляет врагов, и те с удвоенной злобой набрасываются на астартес Девятого легиона, давая краткую передышку другим солдатам Империума.
И особенно влечет демонических отродий, разумеется, ангелокрылый примарх.
Он стоит незыблемо среди потоков скверны, накатывающих со всех сторон. В руке у него — копье, дар отца-Императора. Именно этим оружием он сейчас разит окружившую его мерзость.
Взглянем же на это поучительное зрелище крупным планом.
*
— О-о-дааа! Еще!
Демоническое отродье чувственно взмахнуло крыльями (всеми четырьмя) и встряхнуло грудями (всеми шестью).
Золотые украшения, вделанные в соски, зазвенели в унисон.
— Ар-рр, — лаконично отозвался Сангвиний. И двинул копьем.
Отродье взбрыкнуло копытами, которыми оканчивались его — или ее — ноги. Половую принадлежность демона определить не удавалось — и не в последнюю очередь потому, что между этих самых пурпурных мускулистых ног торчало то самое прославленное копье примарха. Причем входило туда оно явно не в первый и даже не во второй раз, поскольку этого количества явно не хватило бы для столь качественного превращения промежности в кровавую кашу.
На другом конце копья что-то болталось. При более внимательном взгляде «что-то» оказывалось культистом хаоса.
Абсолютно голым.
Хоть и изрядно мутировавшим.
Только мутации и объясняли то, что он был еще жив после того, как — бросившись откуда-то с разбегу в атаку на примарха — был метко пойман на древко копья. Даже, можно сказать, нанизан.
Впрочем, судя по выражению на лице культиста, ему это явно нравилось.
Примарх ударил, вгоняя копье глубже и уже буквально раздирая демоническую сущность пополам. Второй хаосит заскулил, едва не сорвавшись с древка, но следом примарх рванул еще раз, и возвратное движение оружия восстановило попранную — хоть и извращенную — справедливость.
Искатель запретных наслаждений облегченно вздохнул — а следом ему снесли голову. Освободившись от пусть и оригинального, но довольно неудобного противовеса, копье, наконец, вошло в демона чуть повыше — в живот, богато украшенный пирсингом.
На последнем издыхании демоническое отродье раскрыло рот и присосалось к примарху смачным поцелуем.
Все присутствующие затаили дыхание.
Сангвиний не дрогнул, с достоинством принимая предсмертный вызов демона.
Спустя примерно минуту примарх дернул головой с неразборчивым рыком. Причина неразборчивости этого звука сделалась ясна тут же: изо рта Сангвиния свисал тонкий раздвоенный язык с жемчужным пирсингом. Язык с каждой секундой стремительно уменьшался в длине, пока не исчез вовсе.
Сангвиний облизал губы. Нахмурил брови, подвигал челюстью — и метко выплюнул жемчужину в ряды врагов.
Демонический строй вздрогнул в волне экстатического возбуждения и подался вперед. Прямо на предусмотрительно выставленные клинки и копья Кровавых Ангелов. Впрочем, многим демонам по большому счету было всё равно. Они воплотились здесь, чтобы хорошенько повеселиться — а однообразное закидывание Дворца трупами своих физических оболочек начинало порой утомлять даже не ведающих усталости обитателей варпа.
Примарх улыбнулся во всю ширь окровавленных зубов, демонстрируя клыки.
— А ведь у меня, суки, еще и меч есть. Не забыли? И я двумя руками могу.
*
— Кровь для Императора! Черепа к Трону Терры! — раздавалось над полем боя во всю мощь генетически усиленных легких.
Не то чтобы Сангвиний заимствовал чужой боевой клич нарочно — но просто очень уж удобные были формулировки... Всех попавшихся на пути последователей Кхорна это вгоняло в жесточайший когнитивный диссонанс.
Большинство из них тут же платили жизнью за мгновение неуверенности.
Союзные войска, правда, тоже слегка обалдевали — но в основном воины братских легионов. Самим Кровавым Ангелам было уже наплевать на чьи угодно вопли.
*
...Вечерело. Вражеская атака в который раз захлебнулась, натолкнувшись на яростное сопротивление Кровавых Ангелов и их вкрай ебанувшегося генетического отца.
Тех, кто не успел убежать, увлеченно добивали. Над полем для разносились чавканье и хруст. Это боевые братья, особенно плохо умевшие сдерживать праведное исступление боя, не ограничивались питьем крови и переходили на мясо.
Сам пресветлый примарх, сложив за спиной изрядно заляпанные кровью и слизью крылья, крепко держал бронированной перчаткой за некстати подвернувшееся щупальце воина-астартес, чей доспех (там, где не был скрыт под слоями содранной кожи) указывал на принадлежность к Третьему легиону.
— Где Фулгрим, эта блядь ползучая? — для выразительности примарх встряхнул Дитя Императора посильнее. — Я его хуеблядский хвост ему оторву и выебу им! А потом еще раз, без хвоста! И все четыре руки узлом завяжу! Крылья, блядь, себе отрастил и все, пиздец заебаться? Хуй ему!
Щупальце обреченно поменяло цвет с насыщенно-пурпурного на потрепанно-розоватый. Оттенок наводил на мысли об эстетике тщетности.
— Передай своему примарху — если хочет острых ощущений, пусть приходит! А то шляется хер пойми где и хуи сосет, вместо того, чтобы в осаде участвовать, как все приличные братья!
*
Где-то далеко, на противоположном конце континента, Фулгрим, по удивительному совпадению как раз оторвавшийся от оральных ласк в сторону своего демонического спутника не-жизни (под аккомпанемент воплей смертных, приносимых в жертву через манямбу), задумчиво повел крыльями и поправил второй парой рук инъектор с наркотиком (выдавленным из плоти тех, кто был слишком некрасив для манямбы).
А затем свернул и поджал хвост. Просто на всякий случай.
*
— Всё понял, уебок?
Увы, воин Детей Императора не смог отобразить на лице должного понимания (будем честны, довольно сложно отображать что угодно на лице с таким количеством ритуальных увечий) — чем лишь усилил гнев примарха. Зарычав, Сангвиний второй рукой перехватил десантника за ноги и дернул. Кровь брызнула во все стороны.
Глядя на грустно болтающийся среди обрывков кишечника позвоночный столб (другая, меньшая по размеру, часть скрывалась в верхней, сохранившей большую целостность, половине космодесантника) Сангвиний нахмурился. Возвышенный лоб перерезала совершенной формы складка.
До него запоздало начало что-то доходить.
— Блядь.
Из внутренностей что-то вывалилось и упало на землю со смачным хлюпаньем.
— Как это херожопие что-то передаст теперь?
Лицо Сангвиния приняло то самое выражение, которое спустя сотни и тысячи лет его потомки будут считать выражением праведной ярости, изображая на барельефах, фресках и ритуальных масках.
— А-а-а! ЗАЕБАЛО! — с этими словами примарх широким жестом отбросил две половины злосчастного Фулгримова сына в разные стороны. Он разочарованно обвел взглядом поле боя, но бросаться в атаку было временно не на кого.
*
Неподалеку несколько сыновей Сангвиния — то ли от отчаяния, что убивать больше некого, то ли дохуя упившись вдохновением битвы — делали странные вещи: падали на спину в кровавое месиво, доходившее местами до колен даже космодесантнику, и оставляли там следы, похожие на силуэты ангелов. Похоже, сперва кто-то, случайно упав, удачно подрыгал руками и ногами... а потом они решили, что это весело. И в каком-то смысле красиво.
Все-таки стремление к прекрасному, равно как и к проявлению себя в искусстве, в Девятом легионе было неистребимо.
Ненадолго задумавшись, примарх разбежался и последовал примеру творческих сыновей — с настоящими крыльями отпечаток должен был остаться еще интереснее.
*
— Нацедите крови, сыны мои! Чтобы на «Кровавую Мэри» хватило всем отличившимся!
Старинный рецепт терранского напитка в исполнении Девятого легиона подвергся некоторым изменениям: кровь в нем была вполне буквальной. И, в конце концов, нужно ведь было хоть как-то отмечать пусть не победу — но очередной выигранный день осады.
Видения, как уже упоминалось, отличались редкой настойчивостью, донимая уже не только примарха, но и наиболее восприимчивых из его сыновей.
Алкоголь хотя бы немного спасал.
*
...Затишье между штурмами. Доблестные примархи собирались на стенах, дабы немного выдохнуть и обсудить дальнейшую стратегию.
Сангвиний шагал рядом с братьями, на ходу выковыривая из брони достаточно крупные ошметки поверженных врагов. Поскольку орнаментальных элементов на доспехах было много (что поделать, даже боевая броня примарха отличалась хитровыебнутостью в украшениях), застревало в них немало. То, что зачастую враги под ударами вполне буквально превращались в фарш, тоже не способствовало чистоте. (А о том, как светлый Ангел заколебался чистить крылья от засохшей крови, следует сложить отдельную матерную балладу, но в этом повествовании ей не место).
— О, кажется, это печень, — Сангвиний отскреб от нагрудника сочащийся кровью кусок. Задумчиво принюхался: — Свежая совсем, и даже почти не мутировала!
Он с энтузиазмом вгрызся в мясо и только потом заметил лица братьев.
Точнее, выражения этих лиц.
— А... да, извините, что ж я с вами-то не делюсь. Хотите кусочек?
Вежливая и доброжелательная улыбка в исполнении Сангвиния выглядела... специфически.
Лицо Дорна можно было уподобить даже не кирпичу (как любили сравнивать некогда летописцы древней Терры), а прямо-таки целой стене. От комментариев он воздержался.
— Ты бы хоть пожарил ее слегка. Печень эту, — заметил Хан. — Мало ли какие в них нечестивые паразиты могут завестись.
— Да ладно, сырая же вкуснее! — отмахнулся Сангвиний, не прекращая с энтузиазмом шевелить челюстями.
— На поле боя — несомненно. Но вот после — надо же культурно, ну чтоб хотя бы кровь не капала...
Хан осекся, осознав, что говорит с каким-то подозрительным знанием дела. Сопровождающие примархов воины крепко задумались о чогорисских обычаях и о том, за что именно примарха Пятого легиона прозвали Ястребом, но от комментариев тоже предпочли воздержаться.
Шел тридцатый день Осады...
*
Малкадор Сигиллит, регент Терры, просматривал доклады о ходе осады, особенно внимательно останавливаясь на пиктах и гололитах с крылатым угребищем... то есть, простите, пресветлым Ангелом, воплощенным гневом Императора. Почему-то этот кровавый бардак пробуждал в нем тоску по былому — по временам молодости, когда он и его орден наводили ужас на всю планету. Хотелось выйти на поле — пусть даже в последний раз, — размахнуться, как встарь, раскатать в красивый, ровный красный блинчик тысячу-другую врагов для разминки...
Увы. Малкадор не мог себе этого позволить — слишком велик был груз обязанностей. Оставалось только мысленно поддерживать крылатое угре... кхм, Ангела Сангвиния. Пусть хотя бы он оторвется напоследок.
четверг, 21 марта 2019
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Мы наконец-то выложили деанон, поэтому вот.
Ачивки от Вахи:
да, и горжусь! окей, строго говоря, мы сделали это вдвоем с бессменным соавтором, но это не мешает гордиться (=
И еще шесть штук
И нимножк ачивок из фэйтокоманды
Ачивки от Вахи:
да, и горжусь! окей, строго говоря, мы сделали это вдвоем с бессменным соавтором, но это не мешает гордиться (=
И еще шесть штук
И нимножк ачивок из фэйтокоманды
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
«Я видел авторов. Они ужасны».
(с) Магнус
Впрочем, что бы там кто не говорил, а авторы очень даже няшны. BL в честь объявленной серии об Осаде Терры запилили фотосессию с шестерыми авторами, которые будут эту самую осаду писать.
Взгляните на эти суровые, одухотворенные лица. Ужасно умилительные (=
И пару фоточек отдельно.
Любимый автор старательно символизирует (=. И, кажется, намекает: кубок, перо (которое отрезалось рамочкой, но вообще-то есть, см. его же твиттер), черно-красная рубашка... Неужели же да и это то, о чем я думаю.
И да, нас всех волнует вопрос, где же знаменитая шапочка — шапочка должна была быть, но он отвлекся на то, чтобы выглядеть сурово и непоколебимо и попросту о ней забыл (=. Серьезно.
Абнетт смотрит с хитрым отеческим прищуром. Многообещающе этак (=
Френч няшенька (=
И Райт, который просто неожиданно получился очень удачно (=
(с) Магнус
Впрочем, что бы там кто не говорил, а авторы очень даже няшны. BL в честь объявленной серии об Осаде Терры запилили фотосессию с шестерыми авторами, которые будут эту самую осаду писать.
Взгляните на эти суровые, одухотворенные лица. Ужасно умилительные (=
И пару фоточек отдельно.
Любимый автор старательно символизирует (=. И, кажется, намекает: кубок, перо (которое отрезалось рамочкой, но вообще-то есть, см. его же твиттер), черно-красная рубашка... Неужели же да и это то, о чем я думаю.
И да, нас всех волнует вопрос, где же знаменитая шапочка — шапочка должна была быть, но он отвлекся на то, чтобы выглядеть сурово и непоколебимо и попросту о ней забыл (=. Серьезно.
Абнетт смотрит с хитрым отеческим прищуром. Многообещающе этак (=
Френч няшенька (=
И Райт, который просто неожиданно получился очень удачно (=
вторник, 19 марта 2019
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Опять мы упрт (=
Осторожно, НЦ-17, может ранить хрупкие чувства филологов (= Идея для арта с хуманизацией: Феанор овладевает синдарином. Быстро, решительно, едва сойдя с корабля. (А также продолжение: Куруфин овладевает кхуздулом, медленно и вдумчиво, в глубокой тайне).
Осторожно, НЦ-17, может ранить хрупкие чувства филологов (= Идея для арта с хуманизацией: Феанор овладевает синдарином. Быстро, решительно, едва сойдя с корабля. (А также продолжение: Куруфин овладевает кхуздулом, медленно и вдумчиво, в глубокой тайне).
@темы: эпический дискурс, смеющиеся грибы
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Проблема с тумблер-коллажами: даже если ты очень стараешься, их считают не то что вторым сортом, а даже третьим (и почему-то уверены, что их можно делать по принципу «тупо накидал в пэйнте шесть картинок квадратиками» — а потом приходят люди, которые реально так делают... ладно, не будем о грустном). Я, в любом случае, их пилил, пилю и буду пилить (=
Название: Лед и сталь
Форма: сет тумблр-коллажей
Пейринг/Персонажи: Айрисфиль фон Айнцберн, Эмия Кирицугу, Сэйбер (Артурия Пендрагон)
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Исходники: фото из интернета
Количество: 3 шт.
Название: Хрусталь и золото
Форма: тумблр-коллаж
Пейринг/Персонажи: Айрисфиль фон Айнцберн / Сэйбер (Артурия Пендрагон)
Категория: фемслэш
Рейтинг: R
Исходники: фото из интернета
Название: Лед и сталь
Форма: сет тумблр-коллажей
Пейринг/Персонажи: Айрисфиль фон Айнцберн, Эмия Кирицугу, Сэйбер (Артурия Пендрагон)
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Исходники: фото из интернета
Количество: 3 шт.
Название: Хрусталь и золото
Форма: тумблр-коллаж
Пейринг/Персонажи: Айрисфиль фон Айнцберн / Сэйбер (Артурия Пендрагон)
Категория: фемслэш
Рейтинг: R
Исходники: фото из интернета
@темы: почетный рейхсфотошопер
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Как обычно, за неоценимую помощь в поиске текстов для перевода товарищу Grey Kite aka R.L. — большое мумричье спасибо (=
Название: Связанный честью
Оригинал: Honour bound, Agent Kuma-chan; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 889 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Лансер (Диармайд О'Дуибне), Сэйбер (Артурия), Сола-Ю, Грайнне
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G-PG-13
Краткое содержание: Лансер и три раза, когда он берет кого-то за руку
Примечания/Предупреждения:трагический ирландский герой
В первый раз это, возможно, была любовь.
— Помоги мне, — умоляла Грайнне, и слезы стояли в ее глазах. Остальные рыцари спали, растянувшись прямо за столами; ее зелье усыпило всех, кроме троих. — Спаси меня.
Диармайд только смотрел на ее протянутые руки, дрожащие пальцы. Принцесса до мозга костей, всегда отточенное изящество манер — но даже это не могло скрыть страх, стоящий за ее словами.
Вокруг них пиршество замерло на месте; его король громко храпел на своем троне. Это было неправильно: просьбу Грайнне нельзя было исполнить. Хотя бы в этом он был уверен. Его верность, его гордость — вся его жизнь связана была с его спящим повелителем.
Украсть его невесту в день их помолвки — Диармайд не мог и вообразить, какое бесчестие это может повлечь.
— Пожалуйста, — попросила она, чуть склонив голову. Чего же должно было стоить ей это унижение. — Только ты, никто больше.
Другие отказались, и он должен был поступить так же. Диармайд даже не знал, сколько в этом ее желании от нее самой, а сколько — оттого, что она поддалась влиянию его любовной родинки. Это было проклятием, не благословением: он не мог понять истинные намерения за действиями женщин.
За действиями этой женщины. Она по-прежнему не сводила с него молящего взгляда, и в ее блестящих глазах мерцала надежда.
— Пожалуйста, — повторила Грайнне, теперь слабее.
Потом, годы спустя, если его спрашивали об этом — он обвинял юность и неопытность. Или невозможность отказать деве в беде. Или заклятие.
Но какие бы оправдания он ни находил позже — сейчас он протянул руку, сжав ее запястье.
— Я защищу тебя, — пообещал он. Поклялся. Его слово уже ничего не значило, ибо в этот самый момент он отрекся от своей чести, но он всё равно намеревался сдержать его. — Идем.
У каждой нарушенной клятвы есть своя цена. Его время платить пришло много лет спустя: возмездие от рук его короля.
Этому не стоило удивляться. В его деяниях не было победы.
(Лишь немного счастья, но чести в этом не было).
Во второй раз ему было приказано.
— Теперь я буду твоим Мастером, — заявила Сола-Ю нетерпеливо, почти гордо. В ее голосе звучало легкое эхо безумия, тень чего-то, о чем лучше никогда не спрашивать. — Теперь мы с тобой будем вместе.
Если бы он мог располосовать шрамами свое лицо, если бы мог уничтожить проклятую отметину под глазом, он сделал бы это. Но сейчас он мог лишь отступить на шаг назад, подчеркивая расстоянием холодность в своем голосе.
— Я принес клятву вашему супругу, — просто ответил он. — Он — мой Мастер.
— Почему? — ее голос сорвался, глаза наполнились слезами. — Я думала... мы могли бы...
Пожалуйста, умоляла Грайнне, протянув руки... Нет. Он не собирался делать это снова, не собирался опять ступать на этот путь.
Довольно и того, что он уже предал одного господина.
— Я принес клятву, — повторил он. Диармайд сделал еще шаг назад, отводя взгляд. — Он — мой Мастер.
Лицо Солы-Ю изменилось, стало жестче:
— Но что, если это спасет его?
На этот раз, когда он взял ее за руку, ни одна клятва не была нарушена. Его честь, его король — всё осталось нетронутым. На этот раз было иначе.
И на этот раз, когда его Мастер усомнился, когда лицо Кайнета изказилось точно так же, как лицо Фионна, Диармайд понял: в глазах ревнующего мужа разницы нет.
В третий раз это было уважение.
— Твое копье сильно, — сделала комплимент Сэйбер, скрипя зубами и отталкивая его мечом.
Чувствуя, как дрожит земля, он сделал шаг назад. И еще один. Несмотря на маленький рост, она поистине была Королем Рыцарей. Пригнувшись, он прыгнул назад, уклоняясь от ее удара при приземлении.
— Не сильнее тебя, — с улыбкой ответил Диармайд, меняя положение. Она ни разу не пожаловалась, когда он ранил ее в руку — только продолжала драться, несмотря на помеху.
Ее сила уменьшилась, но благородство — ничуть. Когда она попросила его о помощи в битве с Кастером, он не колебался. На этот раз не было клятвы, которую можно нарушить, не было обещания, которое необходимо сдержать. Только кодекс чести, что54 старше самого времени.
Кодекс чести, которому Сэйбер следовала столь же ревностно, как он сам. Даже когда его копье сломалось, она по-прежнему держала оружие только одной рукой.
— Пока я не одолею тебя, рана не закроется, — пояснила она, отпрыгивая назад и уходя из-под его удара.
Честь. Уважение. Она была бы достойным королем.
— Хорошо же.
Не будь они призраками, вызванными из прошлых эпох только ради битвы, он хотел бы поговорить с ней еще.
Но сейчас — его копье звенело о ее меч, говоря действиями вместо слов, которые он не мог произнести. Не вполне любовь, но настолько близко к ней, насколько он был способен.
А затем, когда он пронзил себя собственным копьем, под взглядом ее Мастера, стоящего за спиной его господина, Диармайд понял настоящую истину мира.
Нет никакой чести. Никакого уважения. Никакого благородства. Клятву можно принести и нарушить, повинуясь капризу.
Верность. Честность. Кодекс. Каким же глупцом он был, когда думал, что другие похожи на него. Что хоть кто-то может таким быть.
Даже Король Рыцарей не чуждается алчности.
Название: Обретенный ад
Оригинал: Found Hell, Annwyd; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1214 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Арчер Эмия, Рин Тосака, Кирей Котомине, упоминается Кирицугу Эмия
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Героический дух, призванный как Арчер в Пятой войне Святого Грааля, примерно представляет, как он оказался тем, кто есть. Как выясняется, пара случайных замечаний от одного священника еще может удивить его.
Он собирает знания про Кирицугу Эмию, точно стеклянные шарики, точно жемчужины. Шарики — потому что эти крохотные осколки, которые ему удается найти, нужно прятать подальше в пустую шкатулку сердца, не показывать никому на свете; он достает их только тогда, когда ему требуется материал, на основании которого дальше строить свою жизнь. Но вместе с тем и жемчужины: эти хрупкие ускользающие обрывки знаний — не дешевые игрушки; они драгоценны.
Ему немногое удается добыть. Кирицугу всегда был закрыт, заперт от всего мира (и потому мальчик, которого он усыновил, тот, кто перенял его мечту, учится делать то же самое), и, как выясняется, все, кто по-настоящему знал его, — уже мертвы. Иногда Илия упоминает его имя — может быть, случайно, с таким выражением на лице, будто она надкусила горький плод, когда ожидала сладость, — и он знает, что расспросил бы ее, будь он достаточно храбр, чтобы вынести ее слезы — но он не в силах. И потому он узнаёт то, что может, чаще всего благодаря случайностям.
Кирицугу Эмия призвал Сэйбер в Четвертой войне Святого Грааля, но они не ладили друг с другом.
Кирицугу Эмия использовал пистолеты, не мечи, и подчас — использовал всё, что было у него под рукой.
У Кирицугу Эмии когда-то была семья, но никто не хочет говорить о том, что случилось с ними.
Кирицугу Эмия заставлял людей думать, что он — лишь холодный механизм...
Мужчина, в которого превратился мальчик, воспринявший мечту Кирицугу, не знает, что делать с этими блестящими стеклянными шариками, с этими драгоценными жемчужинами, но он собирает их и прячет внутри самого себя, там, где у него есть только пустота. Он решает не подвергать их сомнению. Его отец, в точности как Слуга-Сэйбер (чье имя — Артурия Пендрагон, величайшая из героев) и прекрасный меч, которым она когда-то владела, — они все слишком совершенны, чтобы сомневаться.
И потому, когда в самом конце ему не удается убедить Сэйбер отказаться от ее желания, он вспоминает, что Кирицугу ведь тоже так и не смог найти с ней общий язык — разве не так? Потому, когда всё, что он видит, становится в его голове материалом, который позже примет форму оружия — он вспоминает, что Кирицугу тоже, как говорили, использовал всё в качестве инструмента для своей мечты. Потому, когда его возлюбленная покидает его, чтобы ей не пришлось видеть, как он умрёт, он вспоминает — те, кто знал о семье Кирицугу, тоже упоминали их с явной печалью. Потому, когда он понимает, что люди, отправляющие его на смерть, не испытывают к нему и тени сочувствия — он вспоминает, что Кирицугу тоже считали холодным и бесчувственным...
На самом деле, это не так уж плохо. Отец бы понял.
В конце, когда земля на холме мечей под ладонями кажется более реальной, чем лицо палача, глядящего ему в глаза (пусть палач — настоящий, а холм мечей — только в его голове), на кратчайший миг ему становится горько — когда он должен был бы с радостью принимать ту роль, что ждет его после смерти. И жемчужины — не те проблески знания о том, чем был Кирицугу до встречи с Широ. Он сам — жемчужина, слои сияющей бессмысленности, созданные вокруг единственной раздражающей песчинки — безнадежной мечты. Когда-то у него были плоть, и кровь, и дух — точно раковина, окружающая жемчужину, но теперь всё это истерлось, износилось, и мгновение спустя исчезнет.
Всё исчезает, и он понимает: это мгновение горечи было только началом.
Папа, ты знал? Я последовал за твоей мечтой в ад. Но тебя нет здесь, верно?
Обычные, прочные воспоминания его жизни стираются до сухого факта, оставляя лишь самые яркие события — образами в его голове. Сэйбер стоит над ним. Кирицугу улыбается ему. Люди спасают его и оставляют ему проклятие: спаси других, как мы спасли тебя. Он уверен, что уничтожает еще одну часть себя каждый раз, когда не может исполнить условие этого проклятия. Как мог он не понять — когда был еще жив — что это именно проклятие, а не что-то иное?
И потому в конце у него остается только одна мысль.
Кирицугу Эмия, знаешь ли ты это? Твоя мечта ведет в ад. Тебе повезло, что тебя самого здесь нет.
Арчер не помнит фальшивого священника. Не помнит его лицо. Но что-то в этом человеке говорит о лжи и обмане, и имя — Кирей Котомине — звучит, точно сигнал тревоги. Он медленно выслеживает это имя среди сумрачных, спутанных тропок своего разума, пока стоит, безмолвный и невидимый, рядом с Рин и смотрит, как они разговаривают.
Спустя некоторое время ему кажется, что он вспоминает сражение. Была ли это первая битва, в которой он использовал грязный трюк? Он помнит, что там не было способа победить честно; противник превосходил его по силе, и у него не было ни оружия, ни щита, которые могли бы выстоять сами по себе. Когда же это случилось?
Он не знает — узнает лишь позже — что это последний раз, когда Рин говорит со священником, который лишь притворяется таковым, прежде чем война начнется по-настоящему. Даже если бы он знал, он не ведает ни единой причины, почему это могло бы иметь значение.
— Ну хорошо, тогда, если ты уверен, что эта война всё равно пройдет как обычно... — Рин встряхивает волосами и поворачивается, собираясь уходить. — Мне вообще не нужно было тебя в это впутывать, после того, как я представила тебе этого идиота. Мне пора. Пойдем. Арчер!
Он проявляется из невидимости рядом с ней, удивленный — с чего бы ей вызывать его в такой простой ситуации, — но на его лице при этом не отражается ничего.
— В чем дело, Рин?
— Прикрой мне спину, пока я ухожу, — говорит она, бросая многозначительный взгляд на Котомине напоследок. — У этого священника теперь плохо получается за мной присматривать, так что я не стану доверять ему даже в такой малости.
Священник пропускает это мимо ушей, и улыбка на его лице выглядит слишком спокойной и довольной для человека, которого только что оскорбили.
— У тебя нет никаких причин считать, что эта война пройдет как-то иначе.
— Ничего не слышу, — бормочет Рин, направляясь к выходу.
Но Котомине будто бы говорит не с ней, а с кем-то еще.
— Этого мальчишку едва ли можно назвать Мастером. Ничего общего с великой угрозой прошлой Войны Святого Грааля — с Мастером Сэйбер.
Арчер чувствует холод там, где когда-то было его сердце. Он продолжает идти следом за Рин, хотя и хочет остановиться.
А священник продолжает говорить.
— Думаю, он может даже заплакать, если понадобится, — кажется, он всё еще улыбается. — Не лучший материал для Мастера.
— Этот священник слишком много болтает, — жалуется Рин, подходя к двери. Но она останавливается. Арчер ждет вместе с ней.
И тогда Кирей Котомине удостаивает их последней репликой:
— Что ж, приношу извинения. Мне не стоило ничего говорить, но нечто во взгляде твоего Слуги напомнило мне о прошлых битвах, о которых я слышал раньше.
— Хм, — Рин толкает дверь. — Не сравнивай моего Арчера с замшелыми стариками из твоего прошлого.
Она чуть ли не вылетает наружу.
Арчер вновь исчезает, скрываясь от посторонних взглядов, и следует за ней. Его тело уходит из материального мира, как обычно. Но сейчас ему кажется, что ощущения не покинули его. Он почти чувствует жар пламени, лижущего затылок, и что-то холодное перекатывается в пальцах — точно стеклянный шарик или круглая жемчужина.
Название: Прекрасный и скорбный сон
Оригинал: A Sad, Exalted Dream, goldenteaset; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 6214 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Ланселот Озерный, Артурия Пендрагон, Эмия Кирицугу, Айрисфиль фон Айнцберн
Категория: джен
Жанр: драма, AU
Рейтинг: G-PG-13
Краткое содержание: Ланселот призван в класс Сэйбера, и в этой войне ему придется сражаться с ошибками прошлого в более буквальном смысле, чем он ожидает.
1. Служить в чести и верности
Ланселот Озерный едва не задыхается от облегчения, осознав, что его не призвали как Берсеркера. Он хотел бы сохранить при себе свой рассудок, видеть, кому он будет служить в этой Войне Грааля. Он хотел бы остаться в здравом уме, чтобы принести славу своему королю.
«Жаль только, что в этом шлеме я почти ничего не вижу. Если бы Грааль выбрал тот, что госпожа Гви... но, впрочем, нет. Это принесло бы лишь печальные воспоминания».
— Сэйбер, — произносит чей-то голос; он звучит странно пустым и в то же время полон тихой решимости. — С этого дня ты будешь сражаться в Войне Святого Грааля как мой Слуга. Тебе это понятно?
«Слава Богу, он не назвал мое настоящее имя. Эта ноша должна быть только моей».
Ланселот опускается на одно колено и пытается разглядеть как можно больше из-под забрала своего шлема. Перед ним стоит... да, Печать Приказа явственно обозначает этого человека как его нового Мастера. Посмотрев чуть пристальнее — на его растрепанные черные волосы, пергаментно-тонкую кожу, туго обтягивающую острые черты лица, и в особенности на лишенные света глаза, столь же черные, как доспех Ланселота, — Ланселот приходит к выводу, что это не просто его Мастер. Это — его король.
«И в самом деле, кто еще может выглядеть настолько сломанным?» Возможно, наедине с самим собой он сможет потом посмеяться этой мысли.
Он понимает, что до сих пор не ответил вслух.
— Да... мой король.
— Хорошо, — его король не меняется в лице. — Если ты будешь повиноваться мне, победа без сомнений будет за нами.
Ланселот слышал эту фразу прежде, и даже теперь, спустя столько времени, его сердце сжимается от полустертых воспоминаний, пробужденных этими словами. Он внутренне упрекает себя в легкомыслии и кивает, соглашаясь.
— Хорошо. Будь готов к моим приказам.
С этими словами его король уходит; черный плащ вьется за ним, точно сложенные крылья. Дверь захлопывается со звуком, странно похожим на закрывающуюся крышку гроба.
Ланселот наконец получает возможность оглядеться вокруг. Похоже, он был призван в церкви — не слишком богато украшенной, но всё же и не в часовне отшельника-аскета. «Слово, которое я ищу — "холодно"». Ряды скамей черны, как ночь, а серебро на стенах сияет, точно луна. Всё — черное и белое, и одного этого достаточно, чтобы повергнуть в отчаяние даже самых радостных из людей. Кажется, будто это место предназначено для мертвых.
— Эмм... — мелодичный голос прерывает его мрачные размышления. — Твой шлем выглядит очень неудобным. Может быть, лучше его снять?
Ланселот облегченно вздыхает и с радостью избавляется от шлема, не обращая внимания на то, что его темные волосы падают на плечи спутанной копной.
— Благодарю, — он поднимает голову, чтобы увидеть, кто подарил ему это благословение... и его сердце вздрагивает в груди.
Эта женщина похожа на Владычицу Озера — невероятно и пугающе похожа. Те же плавно струящиеся волосы цвета льда, та же нежная улыбка со скрытой за нею силой, и даже голос ее звучит той же тихой, мягкой властью. Единственное различие — их глаза: в глазах Владычицы Озера была прозрачная, зеленовато-голубая вода, глаза же этой женщины похожи на вино — или кровь.
Ланселот пытается преклонить колено — но тут же вспоминает, что уже стоит на коленях.
— Госпожа моя, для меня радость встретить вас.
Ее смех согревает холодный камень церкви.
— Я тоже рада познакомиться с тобой, Сэйбер! Меня зовут Айрисфиль фон Айнцберн, но ты можешь называть меня Айрисфиль. И не нужно никакой «госпожи» — это немного слишком, ты не находишь?
— Как прикажете, госп... Айрисфиль. Вы служите Богу?
Айрисфиль хмурит брови, постукивая пальцем по подбородку.
— Наверное, да. О! Если ты хотел спросить, живу ли я в этой церкви — тогда нет. Я жена Кирицугу, — она хихикает, — или, скорее, он — мой муж. Эта церковь — часть поместья Айнцбернов, где мы живем.
— ...ясно. Теперь я понимаю.
Айрисфиль смотрит на него со сложным выражением.
— Сэйбер, тебе не нужно больше стоять на коленях. Ты выглядишь так, будто вот-вот упадешь.
— Благодарю, Айрисфиль. Простите мое... недопонимание. — Его кости поскрипывают от облегчения, когда он наконец встает. — Могу ли я что-то сделать для моего короля, прежде чем начнется Война Грааля?
— Нет, мне ничего не приходит в голову. Кирицугу, скорее всего, будет проводить время с нашей дочерью, Илией — ты хочешь с ней познакомиться?
— Нет, благодарю — то есть я не сомневаюсь, что она чудесный ребенок, но... не покажется ли странным встретить рыцаря в этот век?
— Да, наверное, ты прав. Ну хорошо, — Айрисфиль задумчиво оглядывает его. — Мы должны подобрать тебе современную одежду, чтобы тебе легче было путешествовать с нами!
— Ваша доброта поистине ошеломляет. Я почту за честь носить цвета моего короля.
Айрисфиль улыбается.
— Да, черный костюм тебе очень пойдет. Отлично! Мы отыщем лучших портных для лучшего рыцаря!
Ее энтузиазм так же ошеломляет, как и ее доброта, и Ланселот мимолетно думает — не она ли и есть то, что до сих пор помогает держаться его королю.
— Я у вас в долгу, Айрисфиль.
Странное выражение появляется на ее лице — нечто среднее между печалью и улыбкой.
— Это не обязательно, Сэйбер. На самом деле, мы все в долгу у тебя.
Ланселот задумывается, не поспорить ли об этом, но решает воздержаться.
— Как скажете, Айрисфиль. Если мне позволено... могу ли я осмотреть поместье?
— Конечно. Следуй за мной.
В итоге Ланселот рад, что они не встретили маленькую Илию, пока Айрисфиль проводит для него экскурсию. Не то чтобы здесь было на что смотреть. Белый здесь — больше ощущение, чем цвет.
Когда они проходят под изогнутыми тонкими ветвями ореховых деревьев, он замечает, что это место подходит характеру короля Кирицугу — но Айрисфиль кажется полной противоположностью. Она кипит энтузиазмом, радостно поясняя ему, насколько стары отдельные деревья и как она может определить их возраст. Она рассказывает, как она познакомилась с Кирицугу, как он впервые принес ей книги, и...
— Вот здесь, — вдруг говорит Айрисфиль, останавливась под огромной ивой, покрытой наплывами льда, над ручьем, бурлящим талой водой. — Здесь мы решили, что выберем тебя нашим Слугой.
— Действительно? Почему?
Ее голос полон дразнящей насмешки:
— Почему мы решили именно здесь, или почему мы выбрали тебя?
— ...Второй вопрос, пожалуйста.
Айрисфиль кивает, глядя на журчащий ручей.
— Когда я была... младше, Кирицугу решил показать мне свои идеалы, а не просто рассказывать о них. Он приносил мне всевозможные книги о легендарных героях, но больше всего мне нравились истории про короля Артура и рыцарей Круглого Стола.
Ланселот помимо воли улыбается.
— Были ли они искусно сплетены?
Айрисфиль на мгновение хмурится в замешательстве, потом кивает, понимая.
— О да, они никогда не были скучными! Честно говоря, я не спала до рассвета, читая про турниры и подвиги. — Она смеется. — Кирицугу так удивлялся сначала. Я думаю, он ожидал, что мне больше всего понравятся любовные истории!
— Истории — удивительная вещь: лучшие из них затрагивают сердце, и вовсе не зависят от пола. — Слово «пол» слетает с его губ без запинки, хотя в его время это значение почти не употреблялось. До чего же странное чувство, это знание-без-знания...
Айрисфиль выглядит приятно удивленной.
— Кирицугу тоже так считает, но он не скажет этого вслух. А сейчас он всё равно слишком занят, ему некогда читать истории.
Ланселот хмурит брови.
— Разве у моего короля нет времени для отдыха, чтобы провести его с вами? — Он внутренне напрягается в ожидании ответа.
Радостное выражение Айрисфиль теперь словно скрывает тайную боль.
— Кирицугу, он... у него есть мечта, которую он хочет исполнить, и хотя я — часть ее, но в ней есть не только я. Ты понимаешь, Сэйбер?
Как знакомо — до боли — звучат ее слова. «Однажды юная королева сказала мне нечто похожее, в тиши летнего утра. Лучи рассвета отражались в ее глазах, блестящих слишком ярко, но я не мог разглядеть ее слез».
— Сэйбер? Ты понимаешь?
Айрисфиль подошла ближе, пока он был погружен в воспоминания, и теперь он пытается отодвинуться от нее так, чтобы это выглядело вежливостью, а не осторожностью.
— ...Боюсь, что нет, моя го... Айрисфиль. Если вы можете пояснить?
— Могу попробовать. Говоря иными словами... Кирицугу любит быть со мной, но, мне кажется, это в то же время причиняет ему боль. Он старается скрывать это, но я вижу в его глазах. Ему не нравится привязываться к людям; в итоге, я думаю, он предпочитает свои идеалы. — Айрисфиль негромко смеется и встряхивает головой; ее волосы плещутся на ветру, точно знамя. — Но всё в порядке, потому что мне тоже нравятся его идеалы! И я всем сердцем хочу претворить их в реальность — ради него и ради Илии.
Ланселот изо всех сил старается, чтобы его улыбка выглядела искренней, а не вымученной.
— Теперь я понимаю, почему вам так нравятся истории о моем короле и братьях-рыцарях. Ваши слова радуют мое сердце.
Во всяком случае, это почти правда.
К счастью, Айрисфиль принимает его слова за чистую монету и ни о чем не расспрашивает больше.
Они путешествуют в Фуюки посредством самолета.
Айрисфиль с радостью занимает место у окна и беспрестанно то указывает ему приметные места внизу, то восклицает, как далеко океан и какой он широкий. Ланселот садится у прохода, чтобы проще было добираться до уборной, когда пакета уже не хватает. Ему совсем не хочется портить свой черный костюм.
Его мир сужается до тесной железной коробки, полной вопящих детей, их равнодушных родителей и спертого воздуха с металлическим привкусом.
Даже самый злобный, покрытый бородавками дракон, не разбирающий вовсе, куда летит, был бы лучше, чем это... средство передвижения. Время тянется, точно замороженная патока, и в какой-то момент он задумывается, можно ли как-то ухитриться сменить свой класс Слуги просто от скуки.
— Не хотите ли чего-нибудь выпить, сэр? — спрашивает стюардесса, глядя встревоженным карими глазами.
— Если можно, стакан пива? Лучшее на ваш вкус, пожалуйста.
— Конечно, сэр! Сейчас вернусь! — она уносится прочь со всей целеустремленностью и энтузиазмом юности.
Когда пиво приносят, Айрисфиль отрывается от окна, чтобы поинтересоваться, что он думает о современных напитках.
— Ну что? Как оно? — спрашивает Айрисфиль, пока Ланселот делает осторожный глоток.
Он собирается ответить, когда вкус настигает его: отвратительное сочетание масляного сахара, скользящее по его горлу. На глазах выступают слезы, и он заходится в кашле; у него рождается теория, почему так много пассажиров выглядят так, будто им плохо.
— Ой! — сокрушенно восклицает Айрисфиль, словно он ее младший брат, и от всей души хлопает его по спине.
«Вы не должны этого делать», — хочет сказать Ланселот, но сдается под последним приступом сухого кашля.
После этого фиаско ему удается немного подремать, а когда он просыпается — всего секунду спустя, как ему показалось — оказывается, что проклятое пиво таинственно исчезло. «Очевидно, оно ищет следующую жертву».
Остаток полета Ланселот проводит, бездумно глядя в синюю обивку сиденья перед ним, и к моменту приземления узор на колючей ткани неотрывно стоит у него перед глазами.
Когда самолет наконец касается твердой земли, Ланселот старается покинуть это адское устройство как можно скорее. Никогда еще земля — просто земля, на которой можно стоять, — не казалась ему такой долгожданной!
Айрисфиль обещает в следующий раз наложить на него заклятие сна — впрочем, вероятность «следующего раза» не очень-то высока. По многим причинам. Как бы то ни было, он искренне благодарит ее.
В эту ночь в замке Айнцбернов в Фуюки, наконец получив возможность отдохнуть, Ланселот видит во сне воспоминание.
Это был вечер после рыцарского турнира, который Ланселот каким-то образом смог выиграть. Его юным глазам Камелот предстал тогда воплощенной радостью. Пиршественный зал был заполнен до краев смехом и песнями, и запахом наилучших яств и напитков. Его столько раз поздравляли и представляли столь многим рыцарям Круглого Стола, что без помощи вина он бы совсем растерялся. Камни стен буквально источали тепло, и не только от факелов.
Наконец, Ланселот решил, что ему нужно немного свежего воздуха, поэтому он вежливо извинился и вышел наружу, на двор для тренировок. Разумеется, там никого не было. Все наслаждались пиром, как иначе...
Когда он ступил на залитый луной двор, покрытый утоптанной глиной, где соломенные чучела-мишени стояли в каменной неподвижности, а деревянные учебные мечи отбрасывали длинные тени, он понял, что ошибся.
— Доброго вечера, — произнес король Камелота с едва заметной удивленной улыбкой. — Я вижу, вы тоже утомились от пиров и сборищ, сэр рыцарь.
Ланселот улыбнулся в ответ, стараясь успокоить пробиравшую его нервную дрожь. Он впервые разговаривал с королем Артуром наедине. Он не мог позволить себе ни единого неверного шага.
Король Артур бросил ему тренировочный меч, разогнав его мысли. Ланселот с легкостью поймал его, заметив вырезанное на рукояти имя: «сэр Кей».
— ...Ваше Величество, что?..
— Думаю, поединок поможет развеяться, — сказал король Артур; в его улыбке на сей раз мелькнул вызов.
Ланселот не мог удержаться от смешка, с легкостью встав в фехтовальную стойку.
— Хорошо же — но не щадите меня, мой король!
Король Артур рассмеялся в ответ, его зеленые глаза сверкнули едва ли не ярче луны:
— Я ожидаю от вас того же, сэр Ланселот Озерный!
— Сэйбер? Сэйбер, проснись! — встревоженный голос Айрисфиль разбивает воспоминание, как камень — оконное стекло.
Ланселот издает лишенный достоинства звук и заставляет себя проснуться. Он садится на широкой, мягкой постели, предоставленной ему, и ориентируется в пространстве так быстро, как только может.
— В чем дело, Айрисфиль? — Ланселот думает о своем короле — наверняка он один и без защиты. Он пытается не думать о худшем. — Что-то случилось?
На лице Айрисфиль — нечто среднее между беспокойством и гневом.
— Думаю, можно и так сказать, — она опускает руку на столик около кровати, словно ища опору. — Благодаря неожиданной гибели Ассасина час назад Война Грааля началась прежде срока.
— ...Ясно. Замок в безопасности?
— Почти; нужно установить еще несколько барьеров. Ты полагаешь...
Ланселот выскальзывает из постели и призывает свои доспехи в облаке черно-синих кружащихся пылинок.
— Тот, кто убил Ассасина, не соблюдает правила. Нам следует подозревать — нет, ожидать — нечестной игры.
Айрисфиль кивает; теперь она выглядит чуть спокойнее.
— С Кирицугу всё будет в порядке. Я рассчитываю на то, что ты защитишь меня. — Может показаться, будто она читает его мысли.
Ланселот кланяется и, взяв ее тонкую руку загрубевшими пальцами, касается губами ее костяшек.
— Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить вас, моя госпожа.
Блеск в ее глазах — лишь игра света, не более.
2. Всегда говорить лишь правду
К своему стыду, Ланселот обнаруживает, что все его тревоги и порывы защитить были бессмысленны — ни один Мастер или Слуга не осмеливаются напасть на замок Айнцбернов. Даже король Кирицугу и его оруженосец Майя Хисау прибывают на следующее утро после гибели Ассасина, не жалуясь ни на что, кроме разве что пробок на дорогах.
— Даже не знаю, испытывать ли мне облегчение или подозрения, — говорит Айрисфиль. Она обнимает своего мужа — так крепко, что Ланселот слышит, как похрустывают его кости. — Я рада, что вы оба в порядке...
Король Кирицугу что-то нежно отвечает ей — Ланселот переключает внимание на очередную чашку кофе, чтобы не подслушивать настолько личный разговор. Майя (еще одна из тех, кто не желает «вычурных титулов») отходит к окну, выходящему на земли замка, чтобы не мешать. Ланселон следует за ней.
— Похоже, ты лучше справилась с защитой моего короля, чем я сам, — негромко замечает Ланселот, и Майя бросает на него задумчивый взгляд.
— Сочту это комплиментом, — говорит она; пар, поднимающийся от ее чашки с кофе, оседает на оконном стекле. — В конце концов, против других Слуг именно ты — наш главный шанс выжить.
Ланселот не сдерживает нервный смешок:
— Надеюсь, ты права.
— Я тоже надеюсь, — она говорит спокойно и размеренно, напоминая сэра Бедивера. — Госпожа Айрисфиль — не единственная, кто хотел бы, чтобы Кирицугу пережил эту войну.
Ланселот внимательно смотрит на нее.
— Ты не хочешь жить?
— Вряд ли я выживу, — Майя отпивает кофе — жестом, похожим на движения заводной игрушки. — Я намерена выполнять свою работу до конца — не больше, не меньше. Уверена, такой, как ты, может оценить это.
— Хм. Да, наверное.
Он замечает, как Майя смотрит на короля Кирицугу, и в глазах ее мелькает знакомое тепло — прежде чем скрыться за отстраненным профессионализмом. «Похоже, мы делим общую трагедию».
Майя снова поворачивается в нему, сжав губы тонкой нейтральной линией.
— Каково это было — когда ты был с женщиной, которую любил?
Ланселот опускает взгляд в темно-коричневые глубины чашки с кофе.
— По правде говоря, было куда лучше, когда мы могли быть все вместе, втроем. В этом романе оказалось больше горечи, чем сладости.
Он не глотает слова, выговаривает всё четко; он не хочет видеть, как разорвется еще одна связь, если этого можно избежать.
— ...Понимаю, — Майя хмурит брови. — Даже если госпожа Айнцберн, в конце концов, не более чем марионетка, она... она улыбается искренне, радостно. Она считает меня другом.
— Советы никогда не были моей сильной стороной, но... береги себя и вашу дружбу, как только можешь, — он поднимает чашку. — За твое здоровье — и за них.
Призрак благодарной улыбки скользит по лицу Майи, когда фарфор со звяканьем соприкасается.
Это была худшая метель из всех, что случались в Камелоте за многие годы; окна трескались от холода, крыша замка зловеще скрипела, и днем и ночью ветер выл и стонал у ворот, точно армия неупокоенных душ.
В то утро Ланселот забрался на кухню, где было хоть немного теплее; один только сэр Кей уже не спал, как и подобало сенешалю Камелота. Ни один из них не был ранней пташкой, и они поглощали хрустящую яичницу и подгоревший бекон и пили горячий яблочный сидр в молчании.
Наконец, сэр Кей заговорил:
— Артур благоволит тебе. Они с Гвиневерой считают, что ты — идеальный рыцарь, тот, чья слава переживет сам Камелот.
— Камелот не падет никогда, — от одной мысли об этом ему стало не по себе.
— Надеюсь, что это так, — сэр Кей сделал долгий глоток сидра, прежде чем со стуком опустить кружку на стол. — Но ты упускаешь суть, сэр Ланселот. Артур желает твоей дружбы. Гвиневера... она желает твоей страсти. Я знаю, что ты видишь это, не утруждай себя оправданиями.
Ланселот неловко заерзал в своем дубовом кресле у очага; ему вдруг стало отчего-то жарко.
Сэр Кей невесело улыбнулся ему и отвернулся, глядя в пламя.
— Суть в следующем: знай, где лежит твое сердце, когда исполняешь свой долг. Но помни, что ты — человек, а не инструмент для рыцарства.
— Так что же мне делать тогда?
— Ха. Я не слишком-то умею давать советы. «Следуй за тем, что делает тебя счастливым» — так сказал бы мой отец.
Ланселот подумал о едва заметной, неожиданной улыбке короля Артура, о легком, искрящемся смехе Гвиневеры — и ему оставалось лишь безмолвное отчаяние.
В каком-то смысле Ланселот рад, что битвы Святого Грааля проходят по ночам — так куда меньше шансов, что невинные люди попадут под удар, и так куда легче не видеть в своих противниках людей: легче убивать их.
Ланселот и Айрисфиль следуют за следом маны (и гнилой крови), оставленным глупым Мастером Кастера. Их пути встречаются в грязном переулке, где упомянутый «Мастер» пытается загипнотизировать какую-то «ночную бабочку» с помощью контролирующего мысли браслета.
— Ну же, мисс! Вы заслужили честь стать моим новейшим объектом! Где еще вы станете знаменитой, а?
— ...Да, — мертвым голосом отвечает женщина; ее вьющиеся черные волосы скрывают лицо. — Я пойду с вами. Сделайте меня знаменитой.
— Разумеется! — говорит рыжеволосый Мастер. Его пурпурный браслет пульсирует светом и силой.
Неоновые огни вывески наверху превращают его лицо в чудовищную маску из оранжевого света и глубокой тени, и Ланселот потрясен, увидев, как молод этот мальчишка — он, пожалуй, не старше сэра Персиваля. Даже его возбужденная болтовня про Мэри Келли — болтовня мальчишки, пьяного собственной юностью.
— Как мог он оказаться втянутым в это? — бормочет Ланселот — обращаясь больше к самому себе, чем к Айрисфиль.
Прежде, чем та успевает ответить, нечеловеческий рев достигает их ушей.
Схватив Айрисфиль за руку, Ланселот телепортирует их прочь с грязной улицы — на вершину одного из заброшенных зданий, стоящих вокруг. Айрисфиль молчит, прислушивается вместе с ним — ожидая, когда рев раздастся снова. Странный Мастер-мальчишка не заметил звука, слишком поглощенный собственным монологом и «внимательно слушающей» будущей жертвой. Где-то сигналит машина. Крысы снуют туда-сюда вокруг мусорных мешков, точно блохастые завоеватели. «Должно быть, мне послышалось. Наверняка это был мотор мотоцикла».
Ланселот уже собирается расслабиться, когда Айрисфиль приглушенно вскрикивает. Ее дрожащий палец указывает вниз, на переулок... на едва заметный силуэт, крадущийся к юному охотнику и его добыче.
Теперь рев слышится снова — львиный рык несдерживаемой ярости. У Мастера-мальчишки нет даже времени испугаться. Его череп с легкостью раскалывается на части, сжатый алой латной перчаткой.
Ланселот успевает вытащить из ножен Арондайт — как раз вовремя: неизвестный убийца прыжком взлетает вверх и приземляется на крышу здания напротив них. Рыцарь в запятнанной кровью броне, с лицом, полускрытым кольчужным капюшоном. Его глаза укрыты железом и тенью. Изорванный плащ спадает с его плеч — Ланселот различает проблески синего в море красного, и клочки свалявшейся меховой опушки по краю. Рот, полный острых клыков, растянут в зверином оскале — это может быть только Берсеркер, никто иной.
Ланселот тщательно игнорирует всё то, что кажется ему знакомым в облике этого рыцаря.
— Сэр рыцарь, — говорит он, поспешно размышляя. — Мы также хотели заставить этого человека заплатить за его преступления. Разве мы оба не на стороне справедливости?
Берсеркер хрипло выдыхает, дрожа всем телом от яростного желания рвать, калечить, драться. Ланселот понимает это желание — даже слишком хорошо понимает — и не может упрекнуть его.
— У меня нет намерений драться с тобой, сэр рыцарь, во всяком случае, пока у нас есть общие дела, которые нужно обсудить.
«И даже если бы я хотел — ты бы, несомненно, победил».
Айрисфиль смотрит на него с тревогой и недоумением, пока наконец ее глаза не загораются пониманием.
— Берсеркер, твой Мастер — наверняка хороший человек, если приказал тебе атаковать этого безумного мага. Думаю, это заслуживает перемирия, не так ли?
Берсеркер замирает на мгновение, словно задумавшись — или слушая приказы своего Мастера. Его доспехи чуть слышно позвякивают — он продолжает дрожать.
Одинокое насекомое — изжелта-зеленое, похожее на цикаду, — с жужжанием взлетает с улицы внизу. Оно зависает перед лицом Айрисфиль, опасливо покачиваясь. Его жвалы издают странный, жесткий и скрипучий звук, затем еще и еще, и с огромным усилием скрип складывается в слова.
— Нет. Вражды. С вами. Буду. Контролировать. Берсеркера. Надеюсь. Токиоми. Мой.
Айрисфиль кивает.
— Честная сделка. Мы оставим Тосаку тебе. Но после этого нашему перемирию конец. Такие условия тебя устроят?
— Да. Спасибо Айнцберн. Берсеркер. Идем.
Слова насекомого обрываются. С усталым жужжанием оно улетает прочь.
После напряженной паузы Берсеркер нехотя разворачивается и спрыгивает в ночь; изорванный плащ бьется за его плечами.
Ланселот тихо выдыхает.
— Это было... нелегко.
Айрисфиль кивает:
— Думаю, нам лучше вернуться на базу — Берсеркер, похоже, собирается охотиться.
— Да, это мудрое решение, — Ланселот с тяжелым сердцем убирает Арондайт в ножны — ему о многом нужно подумать. — Мы должны немедля предупредить короля Кирицугу.
Айрисфиль смотрит вниз, на залитую кровью улицу, и кивает с серьезным лицом.
— Да.
В день, когда король Артур отправился в поход за Святым Граалем, он велел Ланселоту помочь ему оседлать коня.
Это не было оскорблением — всего лишь традиции Камелота. В каждой битве или походе один из рыцарей Круглого Стола помогал королю подготовиться. Но истинный смысл этой затеи состоял в том, чтобы дать королю возможность поговорить со своими рыцарями и поднять их боевой дух. И потому Ланселот вошел на конюшню с любопытством и тревогой, но без чувства унижения.
«Мы с Гвиневерой ездили кататься вчера; солнце тепло касалось наших щек, и она собирала для меня дикую землянику. Благословенна жизнь, доставшаяся мне, — и кажется больше похожей на сон, чем когда-либо прежде. А он... знает ли он?..» Мысли путались и кружили, неустанно осаждая его разум и сердце, и он с трудом заставил себя успокоиться.
Король Артур стоял рядом со своим жеребцом, Хенгроеном, облаченный в синюю и серебряную броню и выглядящий героем до последней капли. Его светлые волосы сияли белым под солнцем — ярче, чем корона, которую он носил лишь для торжественных случаев. Ланселот взглянул в его ясные сине-зеленые глаза, и тревога охватила его. «Что, если я вижу вас в последний раз?»
— Спасибо, что пришли, сэр Ланселот, — сказал его король, и мелькнувшая за формальностью искренняя приязнь заставила сердце Ланселота сжаться.
— ...Отчего бы я мог не прийти, ваше величество?
Король Артур негромко рассмеялся и не ответил. Но его улыбка была уже не такой теплой, как прежде.
Когда Айрисфиль рассказывает Ланселоту, что Лансер и его Мастер пали от рук Берсеркера, он отправляется беспокойно мерять шагами стены замка — вспоминая каждого рыцаря, которого он знал (и, благодаря Граалю, многих из тех, кого он никогда не знал), и пытаясь сопоставить их с Берсеркером. Сэр Мордред... сэр Галахад... король Ричард Львиное Сердце... Нет, ни один из них не подходит.
Есть кое-кто еще, кто может быть Берсеркером, но он трусливо отбрасывает эту мысль, едва она касается его разума.
Если король Кирицугу и встревожен бесцельными блужданиями своего рыцаря, он не говорит об этом. Он вообще редко говорит с Ланселотом — кажется, что его слова предназначены лишь для ушей Айрисфиль или Майи. И дело даже не в его молчании, куда хуже выглядит отсутствие эмоций в его глазах: словно все следы человечности были стерты из них.
Он напоминает одного из тех разбойников и убийц, осмеливавшихся называть себя рыцарями, которых так много развелось во время правления короля Утера.
Это сравнение приходит Ланселоту в голову, когда он проходит мимо «штаба» — на самом деле просторной гостиной, где король Кирицугу и Майя разложили карты, винтовки и пистолеты, и прочее снаряжение, необходимое для их очередного задания. Дверь приоткрыта, и Ланселот слышит, как Майя и Айрисфиль разговаривают приглушенными голосами. Сквозь щель он видит Майю, поддерживающую Айрисфиль — та едва не падает. Сама Айрисфиль выглядит уставшей, больной, но совсем не расположенной принимать жалость.
Он заставляет себя отвести взгляд и ускоряет шаг — только для того, чтобы чуть не врезаться в короля Кирицугу, который тоже прислушивается, оперевшись о стену.
Ланселот немедленно отступает и коротко кланяется.
— Прошу прощения, м...
— Не утруждай себя. — Эти слова могли бы прозвучать из уст каменной статуи. Только дым от его сигареты двигается, поднимаясь к скрытому темнотой потолку. — Не называй меня «мой господин», «король», или еще чем-то вроде. Мы не состоим ни в каких отношениях. Ты — мой инструмент.
— ...Разумеется, — Ланселот неловко откашливается. — Я оставлю вас наедине с вашими мыслями.
— Ты хочешь знать, о чем они говорят?
«Я не глупец».
— Они говорят о смерти. — Рука, сжимающая сигарету, не дрожит. — Смерти Айрисфиль.
Ланселот не может выговорить ни слова. Кажется, будто его сердце одновременно обрывается и гулко бьется.
— Кастер наконец «умер» недавно, после того, как его оставшаяся мана развеялась. Похоже, что Арчер и Райдер убили друг друга — судя по слабости в руках и ногах Айрисфиль. Ее утраченное осязание — возможно, знак того, что Тосака и другой Мастер также мертвы.
— Почему она умирает? — он догадывается, каким будет ответ, но всё равно должен услышать его.
— Она — сосуд для Святого Грааля, и сосуд наполняется. — Кирицугу позволяет ему осознать эти слова, пока медленно затягивается сигаретой.
Неверящий выдох — почти рык — срывается с губ Ланселота.
— И вы позволите ей умереть ради вашей мечты? Вашей жене?
— Лучше моя жена, чем моя дочь.
— Нет такой мечты, такого желания в этом мире, что стоили бы этой цены.
— Я хочу спасти мир. Я хочу, что Война Святого Грааля никогда больше не повторилась. Я хочу, чтобы это был спокойный мир — ради Илии. Я сделаю то, что должен сделать, чтобы это осуществилось — и если это значит, что моя жена должна умереть, так тому и быть. И прежде чем ты спросишь — она тоже хочет исполнить мое желание.
Разум Ланселота пронизывает холодное, горькое понимание.
— Боже... вы оба безумны.
— Кому и знать, как не тебе. Должен ли я использовать Печать Приказа, чтобы сохранить твою верность, или достаточно сказать что-то насчет «чести»?
Ланселот сопротивляется желанию ударить, сломать этого человека, призвавшего его. Бездумно он отыскивает куда более болезненный способ уязвить его.
— Это желание порочно. Пусть же Грааль покажет вам всю его низость и заставит захлебнуться в ней.
Лицо безумца чуть заметно дергается. Впервые он показывает истинную ненависть, и Ланселот доволен без меры. Безумец прижимает пальцы к Печати Приказа, и она мерцает, точно угасающие угли.
— Иди и умри, и позволь Граалю наполниться. Можешь не торопиться, у нас есть время.
Губы Ланселота изгибаются в мертвенной усмешке.
— Ваша щедрость делает вам честь.
Сжав кулаки, он шагает прочь. Его разум кипит тревогой и невнятными планами — спасение, уничтожение или что-то еще, он и сам не смог бы сказать.
Теперь он не заботится о том, чтобы не создавать шума. Он надевает доспехи — не столько из предосторожности, сколько назло. Возможно, это мелочно — с лязганьем расхаживать по замку, будто мстительный призрак, но это доставляет удовольствие... на некоторое время. Затем он возвращается к мрачным мыслям, не в силах забыть напряженное, искаженное болью лицо Айрисфиль после того, как они впервые встретили Берсеркера и увидели его работу.
Знала ли она всегда о своем долге? Вправду ли она — воплощенный Грааль? Если так... ее увлечение легендой о короле Артуре выглядит горькой иронией.
Ланселот понимает, что пришел в библиотеку замка — в этом есть смысл; лучшего места для размышлений, кроме разве что церкви, не найти. Увы, эта комната — такая же пустая и безликая, как и другие. Он смотрит на ряды полок, на неестественно обнаженное темное дерево. Здесь нет историй, нечего ни читать, ни рассказывать. Он с тоской вспоминает бардов Камелота, которые делились историями столь же щедро, как дерево делится созревшими плодами.
Король Артур любил рассказы о героях былого; Гвиневера плакала, слушая об увядании Древних Путей. Король Артур так редко смеялся — слышать эту тихую радость после представления барда было...
Он вздыхает, трет глаза — комнаты здесь полны пыли; пылинки мерцают и кружатся в лунном свете бледным подобием звезд. «Я должен быть честен с самим собой. Несомненно, есть причина, по которой мои мысли так часто наполняются воспоминаниями о короле Артуре. Грааль, похоже, ценит возвышенную трагедию — что ж, я не должен его разочаровывать».
Он не тратит лишнего времени на обдумывание этого откровения. Неважно, что его разум неотступно твердит одно: «безумие Берсеркера — твоя вина, ты оставил своего короля и предавался собственному отчаянию, пока он сражался один», — он уверяет себя, что есть способ остановить это безумие.
Телепортировавшись из замка, он устремляется в ночь. Он отказывается прощаться — инструменты, в конце концов, не разговаривают. И ему больше нечего сказать.
Ланселоту не требуется много времени, чтобы найти Берсеркера — его грубая сила и жажда битвы сигналят на весь Фуюки, будто маяк.
Берсеркер и его Мастер ждут в парке, под крышей беседки. Ланселот видит детские следы, отпечатавшиеся на мокрой траве и земле. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: скрывающий лицо капюшоном маг — не жилец. Его тело дрожит от холода и боли. Ланселот с трудом сдерживает отвращение, когда нечто проползает между его свитером и кожей — нечто, предполагающее тысячу равно неприятных возможностей.
— Итак, ты наконец решил показаться. Жаль, что нам не удалось поговорить спокойно перед смертью Токиоми.
Ланселоту нечего ответить на это.
Маг снимает свой черный капюшон, открывая седые спутанные волосы и изуродованное лицо цвета пепла. Он чуть поворачивает голову, глядя на него единственным здоровым глазом.
— Меня зовут Кария, я... из семьи Мато. — «Но не в союзе с ними», ясно слышится подтекстом.
— Зачем ты называешь мне свое имя?
Кария улыбается — тихо и печально.
— Ну... рыцари ведь всегда так делают перед битвой, верно? И поскольку Берсеркер не может... думаю, кто-то должен начать это как полагается, да?
Ланселот позволяет себе улыбнуться в ответ и даже хмыкнуть.
— Похоже, что Грааль перепутал нас — какому Мастеру должен достаться какой Слуга.
Кария дергает плечом — видно, что это стоит ему немалых усилий.
— Я не знаю. Берсеркер, она... она старается, как только может. Я не вправе просить чего-то большего. Это была не моя идея — призвать ее такой, но мы постарались это использовать.
...Она?
Ланселот едва удерживается на ногах, когда кольчужный капюшон Берсеркера откидывается — и он видит, что его догадка была верна; видит, что он подвел своего короля не единожды.
Искаженное лицо женщины смотрит на него, ярко-зеленые глаза пылают яростью. Ее белая — цвета кости — плоть, на которой выступают гнилостно-зеленые вены, искривилась и сделалась похожа на лицо, вырезанное в дереве. Светлые волосы, белые в лунном свете, стянуты одной из синих лент Гвиневеры.
«Мой король!..»
Ланселот чувствует, как колеблется его решимость. Слова сэра Кея о том, что следует знать, где лежит сердце, когда ты исполняешь свой долг, вдруг кажутся намного суровей, и непролитые слезы Гвиневеры, полные сожаления и горя, скрывают за собой больше, чем просто страдания женщины, не могущей выбрать между двух возлюбленных.
Надо отдать ему должное: Кария смотрит так, словно он сожалеет.
— Ты, должно быть, Ланселот, — это звучит почти как извинение.
Негромкие слова странным образом приводят его в чувство. Они возвращают ему веру в свою цель. «Я никогда не отступал от поединков, когда считал ее мужчиной. Каким же трусом я буду, если отступлю сейчас...»
— Да, — кивает Ланселот, обнажая Арондайт. — Верно. Начнем же, мой король.
Король Артурия отвечает кратким промельком зубов — это можно назвать усмешкой, но Ланселот не позволяет себе надежды.
В вихре и звоне стали быстро становится ясно — они не равны, как было прежде. Король Артурия собрала все дополнительные силы, которые только может предложить класс Берсеркера, и Ланселот вынужден постепенно отступать. Но он не согласился бы ни на что иное.
Поскользнувшись на мокрой траве, он едва уворачивается от удара, иначе снесшего бы ему голову. Эскалибур отсекает кончик его уха и кусок волос. Ланселот успевает пнуть противника под колено, и король Артурия падает.
Он прижимает ее к земле, пальцы в латной перчатке скребут по скользкой рукояти Эскалибура, но ему никак не удается вырвать меч из рук его короля. Напрягая шею, она пытается укусить его. Ее рваное дыхание обдает жаром его лицо.
Не находя других вариантов, он обрушивает «яблоко» на рукояти Арондайта на ее запястье. Трескается и ломается кость. Его король вскрикивает и роняет Эскалибур — и тут же кулак второй, несломанной руки врезается в его лицо. Он слышит, как с глухим треском ломается его нос, чувствует обжигающую боль и горячую кровь, текущую по подбородку. Король Артурия снова поднимает руку. На этот раз ее пальцы смыкаются на его шее и давят.
Воздух покидает его легкие, но Ланселот не прекращает бороться. Его мир сужается до белых пятен перед глазами и смутного ощущения собственных пальцев, царапающих и бьющих врага под ним. Это отнюдь не поединок, достойный рыцарей. Но это не имеет значения — он ждал руки короля Артурии на своем горле и ее криков ярости долго, очень долго. Как странно, что он не мог заставить себя признать это прежде.
Теперь — и только теперь — он осознаёт, что хочет задать ей вопросы, хочет столько ей сказать: «Ваше прощение за мои проступки казалось жестокостью — но могли ли вы заставить себя ненавидеть свою королеву и меня? Или эти сплетения любви и долга ожесточили и вас тоже? Могли ли мы справиться с нашим безумием вместе? Можем ли мы?»
«И всё же... Я не сожалею о том дне, когда стал вашим рыцарем. Те дни, что мы провели вместе, до сих пор согревают мое сердце...»
Его тело начинает колебаться, обращаться в пыль и таять. Смутно он чувствует, как его король тает тоже. Он не знает, что случится с ее Мастером, и внутренне надеется, что он выиграет Грааль.
На мгновение его зрение обретает ясность, и он четко видит своего короля в последний раз. Несмотря на кровавые рубцы и ссадины на лице, ее глаза по-прежнему сияют так же ярко, и по-прежнему взывают к его верности.
Ее разбитые губы беззвучно шевелятся: «Спасибо тебе».
Пока мир тает вокруг него, эти слова находят темные трещины в его душе и — совсем немного — исцеляют их. Он оставляет Войну Святого Грааля с этим крохотным обещанием в сердце.
«Возможно, мы еще разделим счастливый сон, мой король».
Название: Связанный честью
Оригинал: Honour bound, Agent Kuma-chan; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 889 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Лансер (Диармайд О'Дуибне), Сэйбер (Артурия), Сола-Ю, Грайнне
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G-PG-13
Краткое содержание: Лансер и три раза, когда он берет кого-то за руку
Примечания/Предупреждения:
В первый раз это, возможно, была любовь.
— Помоги мне, — умоляла Грайнне, и слезы стояли в ее глазах. Остальные рыцари спали, растянувшись прямо за столами; ее зелье усыпило всех, кроме троих. — Спаси меня.
Диармайд только смотрел на ее протянутые руки, дрожащие пальцы. Принцесса до мозга костей, всегда отточенное изящество манер — но даже это не могло скрыть страх, стоящий за ее словами.
Вокруг них пиршество замерло на месте; его король громко храпел на своем троне. Это было неправильно: просьбу Грайнне нельзя было исполнить. Хотя бы в этом он был уверен. Его верность, его гордость — вся его жизнь связана была с его спящим повелителем.
Украсть его невесту в день их помолвки — Диармайд не мог и вообразить, какое бесчестие это может повлечь.
— Пожалуйста, — попросила она, чуть склонив голову. Чего же должно было стоить ей это унижение. — Только ты, никто больше.
Другие отказались, и он должен был поступить так же. Диармайд даже не знал, сколько в этом ее желании от нее самой, а сколько — оттого, что она поддалась влиянию его любовной родинки. Это было проклятием, не благословением: он не мог понять истинные намерения за действиями женщин.
За действиями этой женщины. Она по-прежнему не сводила с него молящего взгляда, и в ее блестящих глазах мерцала надежда.
— Пожалуйста, — повторила Грайнне, теперь слабее.
Потом, годы спустя, если его спрашивали об этом — он обвинял юность и неопытность. Или невозможность отказать деве в беде. Или заклятие.
Но какие бы оправдания он ни находил позже — сейчас он протянул руку, сжав ее запястье.
— Я защищу тебя, — пообещал он. Поклялся. Его слово уже ничего не значило, ибо в этот самый момент он отрекся от своей чести, но он всё равно намеревался сдержать его. — Идем.
У каждой нарушенной клятвы есть своя цена. Его время платить пришло много лет спустя: возмездие от рук его короля.
Этому не стоило удивляться. В его деяниях не было победы.
(Лишь немного счастья, но чести в этом не было).
***
Во второй раз ему было приказано.
— Теперь я буду твоим Мастером, — заявила Сола-Ю нетерпеливо, почти гордо. В ее голосе звучало легкое эхо безумия, тень чего-то, о чем лучше никогда не спрашивать. — Теперь мы с тобой будем вместе.
Если бы он мог располосовать шрамами свое лицо, если бы мог уничтожить проклятую отметину под глазом, он сделал бы это. Но сейчас он мог лишь отступить на шаг назад, подчеркивая расстоянием холодность в своем голосе.
— Я принес клятву вашему супругу, — просто ответил он. — Он — мой Мастер.
— Почему? — ее голос сорвался, глаза наполнились слезами. — Я думала... мы могли бы...
Пожалуйста, умоляла Грайнне, протянув руки... Нет. Он не собирался делать это снова, не собирался опять ступать на этот путь.
Довольно и того, что он уже предал одного господина.
— Я принес клятву, — повторил он. Диармайд сделал еще шаг назад, отводя взгляд. — Он — мой Мастер.
Лицо Солы-Ю изменилось, стало жестче:
— Но что, если это спасет его?
На этот раз, когда он взял ее за руку, ни одна клятва не была нарушена. Его честь, его король — всё осталось нетронутым. На этот раз было иначе.
И на этот раз, когда его Мастер усомнился, когда лицо Кайнета изказилось точно так же, как лицо Фионна, Диармайд понял: в глазах ревнующего мужа разницы нет.
***
В третий раз это было уважение.
— Твое копье сильно, — сделала комплимент Сэйбер, скрипя зубами и отталкивая его мечом.
Чувствуя, как дрожит земля, он сделал шаг назад. И еще один. Несмотря на маленький рост, она поистине была Королем Рыцарей. Пригнувшись, он прыгнул назад, уклоняясь от ее удара при приземлении.
— Не сильнее тебя, — с улыбкой ответил Диармайд, меняя положение. Она ни разу не пожаловалась, когда он ранил ее в руку — только продолжала драться, несмотря на помеху.
Ее сила уменьшилась, но благородство — ничуть. Когда она попросила его о помощи в битве с Кастером, он не колебался. На этот раз не было клятвы, которую можно нарушить, не было обещания, которое необходимо сдержать. Только кодекс чести, что54 старше самого времени.
Кодекс чести, которому Сэйбер следовала столь же ревностно, как он сам. Даже когда его копье сломалось, она по-прежнему держала оружие только одной рукой.
— Пока я не одолею тебя, рана не закроется, — пояснила она, отпрыгивая назад и уходя из-под его удара.
Честь. Уважение. Она была бы достойным королем.
— Хорошо же.
Не будь они призраками, вызванными из прошлых эпох только ради битвы, он хотел бы поговорить с ней еще.
Но сейчас — его копье звенело о ее меч, говоря действиями вместо слов, которые он не мог произнести. Не вполне любовь, но настолько близко к ней, насколько он был способен.
А затем, когда он пронзил себя собственным копьем, под взглядом ее Мастера, стоящего за спиной его господина, Диармайд понял настоящую истину мира.
Нет никакой чести. Никакого уважения. Никакого благородства. Клятву можно принести и нарушить, повинуясь капризу.
Верность. Честность. Кодекс. Каким же глупцом он был, когда думал, что другие похожи на него. Что хоть кто-то может таким быть.
Даже Король Рыцарей не чуждается алчности.
Название: Обретенный ад
Оригинал: Found Hell, Annwyd; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1214 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Арчер Эмия, Рин Тосака, Кирей Котомине, упоминается Кирицугу Эмия
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Героический дух, призванный как Арчер в Пятой войне Святого Грааля, примерно представляет, как он оказался тем, кто есть. Как выясняется, пара случайных замечаний от одного священника еще может удивить его.
Он собирает знания про Кирицугу Эмию, точно стеклянные шарики, точно жемчужины. Шарики — потому что эти крохотные осколки, которые ему удается найти, нужно прятать подальше в пустую шкатулку сердца, не показывать никому на свете; он достает их только тогда, когда ему требуется материал, на основании которого дальше строить свою жизнь. Но вместе с тем и жемчужины: эти хрупкие ускользающие обрывки знаний — не дешевые игрушки; они драгоценны.
Ему немногое удается добыть. Кирицугу всегда был закрыт, заперт от всего мира (и потому мальчик, которого он усыновил, тот, кто перенял его мечту, учится делать то же самое), и, как выясняется, все, кто по-настоящему знал его, — уже мертвы. Иногда Илия упоминает его имя — может быть, случайно, с таким выражением на лице, будто она надкусила горький плод, когда ожидала сладость, — и он знает, что расспросил бы ее, будь он достаточно храбр, чтобы вынести ее слезы — но он не в силах. И потому он узнаёт то, что может, чаще всего благодаря случайностям.
Кирицугу Эмия призвал Сэйбер в Четвертой войне Святого Грааля, но они не ладили друг с другом.
Кирицугу Эмия использовал пистолеты, не мечи, и подчас — использовал всё, что было у него под рукой.
У Кирицугу Эмии когда-то была семья, но никто не хочет говорить о том, что случилось с ними.
Кирицугу Эмия заставлял людей думать, что он — лишь холодный механизм...
Мужчина, в которого превратился мальчик, воспринявший мечту Кирицугу, не знает, что делать с этими блестящими стеклянными шариками, с этими драгоценными жемчужинами, но он собирает их и прячет внутри самого себя, там, где у него есть только пустота. Он решает не подвергать их сомнению. Его отец, в точности как Слуга-Сэйбер (чье имя — Артурия Пендрагон, величайшая из героев) и прекрасный меч, которым она когда-то владела, — они все слишком совершенны, чтобы сомневаться.
И потому, когда в самом конце ему не удается убедить Сэйбер отказаться от ее желания, он вспоминает, что Кирицугу ведь тоже так и не смог найти с ней общий язык — разве не так? Потому, когда всё, что он видит, становится в его голове материалом, который позже примет форму оружия — он вспоминает, что Кирицугу тоже, как говорили, использовал всё в качестве инструмента для своей мечты. Потому, когда его возлюбленная покидает его, чтобы ей не пришлось видеть, как он умрёт, он вспоминает — те, кто знал о семье Кирицугу, тоже упоминали их с явной печалью. Потому, когда он понимает, что люди, отправляющие его на смерть, не испытывают к нему и тени сочувствия — он вспоминает, что Кирицугу тоже считали холодным и бесчувственным...
На самом деле, это не так уж плохо. Отец бы понял.
В конце, когда земля на холме мечей под ладонями кажется более реальной, чем лицо палача, глядящего ему в глаза (пусть палач — настоящий, а холм мечей — только в его голове), на кратчайший миг ему становится горько — когда он должен был бы с радостью принимать ту роль, что ждет его после смерти. И жемчужины — не те проблески знания о том, чем был Кирицугу до встречи с Широ. Он сам — жемчужина, слои сияющей бессмысленности, созданные вокруг единственной раздражающей песчинки — безнадежной мечты. Когда-то у него были плоть, и кровь, и дух — точно раковина, окружающая жемчужину, но теперь всё это истерлось, износилось, и мгновение спустя исчезнет.
***
Всё исчезает, и он понимает: это мгновение горечи было только началом.
Папа, ты знал? Я последовал за твоей мечтой в ад. Но тебя нет здесь, верно?
Обычные, прочные воспоминания его жизни стираются до сухого факта, оставляя лишь самые яркие события — образами в его голове. Сэйбер стоит над ним. Кирицугу улыбается ему. Люди спасают его и оставляют ему проклятие: спаси других, как мы спасли тебя. Он уверен, что уничтожает еще одну часть себя каждый раз, когда не может исполнить условие этого проклятия. Как мог он не понять — когда был еще жив — что это именно проклятие, а не что-то иное?
И потому в конце у него остается только одна мысль.
Кирицугу Эмия, знаешь ли ты это? Твоя мечта ведет в ад. Тебе повезло, что тебя самого здесь нет.
***
Арчер не помнит фальшивого священника. Не помнит его лицо. Но что-то в этом человеке говорит о лжи и обмане, и имя — Кирей Котомине — звучит, точно сигнал тревоги. Он медленно выслеживает это имя среди сумрачных, спутанных тропок своего разума, пока стоит, безмолвный и невидимый, рядом с Рин и смотрит, как они разговаривают.
Спустя некоторое время ему кажется, что он вспоминает сражение. Была ли это первая битва, в которой он использовал грязный трюк? Он помнит, что там не было способа победить честно; противник превосходил его по силе, и у него не было ни оружия, ни щита, которые могли бы выстоять сами по себе. Когда же это случилось?
Он не знает — узнает лишь позже — что это последний раз, когда Рин говорит со священником, который лишь притворяется таковым, прежде чем война начнется по-настоящему. Даже если бы он знал, он не ведает ни единой причины, почему это могло бы иметь значение.
— Ну хорошо, тогда, если ты уверен, что эта война всё равно пройдет как обычно... — Рин встряхивает волосами и поворачивается, собираясь уходить. — Мне вообще не нужно было тебя в это впутывать, после того, как я представила тебе этого идиота. Мне пора. Пойдем. Арчер!
Он проявляется из невидимости рядом с ней, удивленный — с чего бы ей вызывать его в такой простой ситуации, — но на его лице при этом не отражается ничего.
— В чем дело, Рин?
— Прикрой мне спину, пока я ухожу, — говорит она, бросая многозначительный взгляд на Котомине напоследок. — У этого священника теперь плохо получается за мной присматривать, так что я не стану доверять ему даже в такой малости.
Священник пропускает это мимо ушей, и улыбка на его лице выглядит слишком спокойной и довольной для человека, которого только что оскорбили.
— У тебя нет никаких причин считать, что эта война пройдет как-то иначе.
— Ничего не слышу, — бормочет Рин, направляясь к выходу.
Но Котомине будто бы говорит не с ней, а с кем-то еще.
— Этого мальчишку едва ли можно назвать Мастером. Ничего общего с великой угрозой прошлой Войны Святого Грааля — с Мастером Сэйбер.
Арчер чувствует холод там, где когда-то было его сердце. Он продолжает идти следом за Рин, хотя и хочет остановиться.
А священник продолжает говорить.
— Думаю, он может даже заплакать, если понадобится, — кажется, он всё еще улыбается. — Не лучший материал для Мастера.
— Этот священник слишком много болтает, — жалуется Рин, подходя к двери. Но она останавливается. Арчер ждет вместе с ней.
И тогда Кирей Котомине удостаивает их последней репликой:
— Что ж, приношу извинения. Мне не стоило ничего говорить, но нечто во взгляде твоего Слуги напомнило мне о прошлых битвах, о которых я слышал раньше.
— Хм, — Рин толкает дверь. — Не сравнивай моего Арчера с замшелыми стариками из твоего прошлого.
Она чуть ли не вылетает наружу.
Арчер вновь исчезает, скрываясь от посторонних взглядов, и следует за ней. Его тело уходит из материального мира, как обычно. Но сейчас ему кажется, что ощущения не покинули его. Он почти чувствует жар пламени, лижущего затылок, и что-то холодное перекатывается в пальцах — точно стеклянный шарик или круглая жемчужина.
Название: Прекрасный и скорбный сон
Оригинал: A Sad, Exalted Dream, goldenteaset; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 6214 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Ланселот Озерный, Артурия Пендрагон, Эмия Кирицугу, Айрисфиль фон Айнцберн
Категория: джен
Жанр: драма, AU
Рейтинг: G-PG-13
Краткое содержание: Ланселот призван в класс Сэйбера, и в этой войне ему придется сражаться с ошибками прошлого в более буквальном смысле, чем он ожидает.
1. Служить в чести и верности
Ланселот Озерный едва не задыхается от облегчения, осознав, что его не призвали как Берсеркера. Он хотел бы сохранить при себе свой рассудок, видеть, кому он будет служить в этой Войне Грааля. Он хотел бы остаться в здравом уме, чтобы принести славу своему королю.
«Жаль только, что в этом шлеме я почти ничего не вижу. Если бы Грааль выбрал тот, что госпожа Гви... но, впрочем, нет. Это принесло бы лишь печальные воспоминания».
— Сэйбер, — произносит чей-то голос; он звучит странно пустым и в то же время полон тихой решимости. — С этого дня ты будешь сражаться в Войне Святого Грааля как мой Слуга. Тебе это понятно?
«Слава Богу, он не назвал мое настоящее имя. Эта ноша должна быть только моей».
Ланселот опускается на одно колено и пытается разглядеть как можно больше из-под забрала своего шлема. Перед ним стоит... да, Печать Приказа явственно обозначает этого человека как его нового Мастера. Посмотрев чуть пристальнее — на его растрепанные черные волосы, пергаментно-тонкую кожу, туго обтягивающую острые черты лица, и в особенности на лишенные света глаза, столь же черные, как доспех Ланселота, — Ланселот приходит к выводу, что это не просто его Мастер. Это — его король.
«И в самом деле, кто еще может выглядеть настолько сломанным?» Возможно, наедине с самим собой он сможет потом посмеяться этой мысли.
Он понимает, что до сих пор не ответил вслух.
— Да... мой король.
— Хорошо, — его король не меняется в лице. — Если ты будешь повиноваться мне, победа без сомнений будет за нами.
Ланселот слышал эту фразу прежде, и даже теперь, спустя столько времени, его сердце сжимается от полустертых воспоминаний, пробужденных этими словами. Он внутренне упрекает себя в легкомыслии и кивает, соглашаясь.
— Хорошо. Будь готов к моим приказам.
С этими словами его король уходит; черный плащ вьется за ним, точно сложенные крылья. Дверь захлопывается со звуком, странно похожим на закрывающуюся крышку гроба.
Ланселот наконец получает возможность оглядеться вокруг. Похоже, он был призван в церкви — не слишком богато украшенной, но всё же и не в часовне отшельника-аскета. «Слово, которое я ищу — "холодно"». Ряды скамей черны, как ночь, а серебро на стенах сияет, точно луна. Всё — черное и белое, и одного этого достаточно, чтобы повергнуть в отчаяние даже самых радостных из людей. Кажется, будто это место предназначено для мертвых.
— Эмм... — мелодичный голос прерывает его мрачные размышления. — Твой шлем выглядит очень неудобным. Может быть, лучше его снять?
Ланселот облегченно вздыхает и с радостью избавляется от шлема, не обращая внимания на то, что его темные волосы падают на плечи спутанной копной.
— Благодарю, — он поднимает голову, чтобы увидеть, кто подарил ему это благословение... и его сердце вздрагивает в груди.
Эта женщина похожа на Владычицу Озера — невероятно и пугающе похожа. Те же плавно струящиеся волосы цвета льда, та же нежная улыбка со скрытой за нею силой, и даже голос ее звучит той же тихой, мягкой властью. Единственное различие — их глаза: в глазах Владычицы Озера была прозрачная, зеленовато-голубая вода, глаза же этой женщины похожи на вино — или кровь.
Ланселот пытается преклонить колено — но тут же вспоминает, что уже стоит на коленях.
— Госпожа моя, для меня радость встретить вас.
Ее смех согревает холодный камень церкви.
— Я тоже рада познакомиться с тобой, Сэйбер! Меня зовут Айрисфиль фон Айнцберн, но ты можешь называть меня Айрисфиль. И не нужно никакой «госпожи» — это немного слишком, ты не находишь?
— Как прикажете, госп... Айрисфиль. Вы служите Богу?
Айрисфиль хмурит брови, постукивая пальцем по подбородку.
— Наверное, да. О! Если ты хотел спросить, живу ли я в этой церкви — тогда нет. Я жена Кирицугу, — она хихикает, — или, скорее, он — мой муж. Эта церковь — часть поместья Айнцбернов, где мы живем.
— ...ясно. Теперь я понимаю.
Айрисфиль смотрит на него со сложным выражением.
— Сэйбер, тебе не нужно больше стоять на коленях. Ты выглядишь так, будто вот-вот упадешь.
— Благодарю, Айрисфиль. Простите мое... недопонимание. — Его кости поскрипывают от облегчения, когда он наконец встает. — Могу ли я что-то сделать для моего короля, прежде чем начнется Война Грааля?
— Нет, мне ничего не приходит в голову. Кирицугу, скорее всего, будет проводить время с нашей дочерью, Илией — ты хочешь с ней познакомиться?
— Нет, благодарю — то есть я не сомневаюсь, что она чудесный ребенок, но... не покажется ли странным встретить рыцаря в этот век?
— Да, наверное, ты прав. Ну хорошо, — Айрисфиль задумчиво оглядывает его. — Мы должны подобрать тебе современную одежду, чтобы тебе легче было путешествовать с нами!
— Ваша доброта поистине ошеломляет. Я почту за честь носить цвета моего короля.
Айрисфиль улыбается.
— Да, черный костюм тебе очень пойдет. Отлично! Мы отыщем лучших портных для лучшего рыцаря!
Ее энтузиазм так же ошеломляет, как и ее доброта, и Ланселот мимолетно думает — не она ли и есть то, что до сих пор помогает держаться его королю.
— Я у вас в долгу, Айрисфиль.
Странное выражение появляется на ее лице — нечто среднее между печалью и улыбкой.
— Это не обязательно, Сэйбер. На самом деле, мы все в долгу у тебя.
Ланселот задумывается, не поспорить ли об этом, но решает воздержаться.
— Как скажете, Айрисфиль. Если мне позволено... могу ли я осмотреть поместье?
— Конечно. Следуй за мной.
***
В итоге Ланселот рад, что они не встретили маленькую Илию, пока Айрисфиль проводит для него экскурсию. Не то чтобы здесь было на что смотреть. Белый здесь — больше ощущение, чем цвет.
Когда они проходят под изогнутыми тонкими ветвями ореховых деревьев, он замечает, что это место подходит характеру короля Кирицугу — но Айрисфиль кажется полной противоположностью. Она кипит энтузиазмом, радостно поясняя ему, насколько стары отдельные деревья и как она может определить их возраст. Она рассказывает, как она познакомилась с Кирицугу, как он впервые принес ей книги, и...
— Вот здесь, — вдруг говорит Айрисфиль, останавливась под огромной ивой, покрытой наплывами льда, над ручьем, бурлящим талой водой. — Здесь мы решили, что выберем тебя нашим Слугой.
— Действительно? Почему?
Ее голос полон дразнящей насмешки:
— Почему мы решили именно здесь, или почему мы выбрали тебя?
— ...Второй вопрос, пожалуйста.
Айрисфиль кивает, глядя на журчащий ручей.
— Когда я была... младше, Кирицугу решил показать мне свои идеалы, а не просто рассказывать о них. Он приносил мне всевозможные книги о легендарных героях, но больше всего мне нравились истории про короля Артура и рыцарей Круглого Стола.
Ланселот помимо воли улыбается.
— Были ли они искусно сплетены?
Айрисфиль на мгновение хмурится в замешательстве, потом кивает, понимая.
— О да, они никогда не были скучными! Честно говоря, я не спала до рассвета, читая про турниры и подвиги. — Она смеется. — Кирицугу так удивлялся сначала. Я думаю, он ожидал, что мне больше всего понравятся любовные истории!
— Истории — удивительная вещь: лучшие из них затрагивают сердце, и вовсе не зависят от пола. — Слово «пол» слетает с его губ без запинки, хотя в его время это значение почти не употреблялось. До чего же странное чувство, это знание-без-знания...
Айрисфиль выглядит приятно удивленной.
— Кирицугу тоже так считает, но он не скажет этого вслух. А сейчас он всё равно слишком занят, ему некогда читать истории.
Ланселот хмурит брови.
— Разве у моего короля нет времени для отдыха, чтобы провести его с вами? — Он внутренне напрягается в ожидании ответа.
Радостное выражение Айрисфиль теперь словно скрывает тайную боль.
— Кирицугу, он... у него есть мечта, которую он хочет исполнить, и хотя я — часть ее, но в ней есть не только я. Ты понимаешь, Сэйбер?
Как знакомо — до боли — звучат ее слова. «Однажды юная королева сказала мне нечто похожее, в тиши летнего утра. Лучи рассвета отражались в ее глазах, блестящих слишком ярко, но я не мог разглядеть ее слез».
— Сэйбер? Ты понимаешь?
Айрисфиль подошла ближе, пока он был погружен в воспоминания, и теперь он пытается отодвинуться от нее так, чтобы это выглядело вежливостью, а не осторожностью.
— ...Боюсь, что нет, моя го... Айрисфиль. Если вы можете пояснить?
— Могу попробовать. Говоря иными словами... Кирицугу любит быть со мной, но, мне кажется, это в то же время причиняет ему боль. Он старается скрывать это, но я вижу в его глазах. Ему не нравится привязываться к людям; в итоге, я думаю, он предпочитает свои идеалы. — Айрисфиль негромко смеется и встряхивает головой; ее волосы плещутся на ветру, точно знамя. — Но всё в порядке, потому что мне тоже нравятся его идеалы! И я всем сердцем хочу претворить их в реальность — ради него и ради Илии.
Ланселот изо всех сил старается, чтобы его улыбка выглядела искренней, а не вымученной.
— Теперь я понимаю, почему вам так нравятся истории о моем короле и братьях-рыцарях. Ваши слова радуют мое сердце.
Во всяком случае, это почти правда.
К счастью, Айрисфиль принимает его слова за чистую монету и ни о чем не расспрашивает больше.
***
Они путешествуют в Фуюки посредством самолета.
Айрисфиль с радостью занимает место у окна и беспрестанно то указывает ему приметные места внизу, то восклицает, как далеко океан и какой он широкий. Ланселот садится у прохода, чтобы проще было добираться до уборной, когда пакета уже не хватает. Ему совсем не хочется портить свой черный костюм.
Его мир сужается до тесной железной коробки, полной вопящих детей, их равнодушных родителей и спертого воздуха с металлическим привкусом.
Даже самый злобный, покрытый бородавками дракон, не разбирающий вовсе, куда летит, был бы лучше, чем это... средство передвижения. Время тянется, точно замороженная патока, и в какой-то момент он задумывается, можно ли как-то ухитриться сменить свой класс Слуги просто от скуки.
— Не хотите ли чего-нибудь выпить, сэр? — спрашивает стюардесса, глядя встревоженным карими глазами.
— Если можно, стакан пива? Лучшее на ваш вкус, пожалуйста.
— Конечно, сэр! Сейчас вернусь! — она уносится прочь со всей целеустремленностью и энтузиазмом юности.
Когда пиво приносят, Айрисфиль отрывается от окна, чтобы поинтересоваться, что он думает о современных напитках.
— Ну что? Как оно? — спрашивает Айрисфиль, пока Ланселот делает осторожный глоток.
Он собирается ответить, когда вкус настигает его: отвратительное сочетание масляного сахара, скользящее по его горлу. На глазах выступают слезы, и он заходится в кашле; у него рождается теория, почему так много пассажиров выглядят так, будто им плохо.
— Ой! — сокрушенно восклицает Айрисфиль, словно он ее младший брат, и от всей души хлопает его по спине.
«Вы не должны этого делать», — хочет сказать Ланселот, но сдается под последним приступом сухого кашля.
После этого фиаско ему удается немного подремать, а когда он просыпается — всего секунду спустя, как ему показалось — оказывается, что проклятое пиво таинственно исчезло. «Очевидно, оно ищет следующую жертву».
Остаток полета Ланселот проводит, бездумно глядя в синюю обивку сиденья перед ним, и к моменту приземления узор на колючей ткани неотрывно стоит у него перед глазами.
Когда самолет наконец касается твердой земли, Ланселот старается покинуть это адское устройство как можно скорее. Никогда еще земля — просто земля, на которой можно стоять, — не казалась ему такой долгожданной!
Айрисфиль обещает в следующий раз наложить на него заклятие сна — впрочем, вероятность «следующего раза» не очень-то высока. По многим причинам. Как бы то ни было, он искренне благодарит ее.
***
В эту ночь в замке Айнцбернов в Фуюки, наконец получив возможность отдохнуть, Ланселот видит во сне воспоминание.
Это был вечер после рыцарского турнира, который Ланселот каким-то образом смог выиграть. Его юным глазам Камелот предстал тогда воплощенной радостью. Пиршественный зал был заполнен до краев смехом и песнями, и запахом наилучших яств и напитков. Его столько раз поздравляли и представляли столь многим рыцарям Круглого Стола, что без помощи вина он бы совсем растерялся. Камни стен буквально источали тепло, и не только от факелов.
Наконец, Ланселот решил, что ему нужно немного свежего воздуха, поэтому он вежливо извинился и вышел наружу, на двор для тренировок. Разумеется, там никого не было. Все наслаждались пиром, как иначе...
Когда он ступил на залитый луной двор, покрытый утоптанной глиной, где соломенные чучела-мишени стояли в каменной неподвижности, а деревянные учебные мечи отбрасывали длинные тени, он понял, что ошибся.
— Доброго вечера, — произнес король Камелота с едва заметной удивленной улыбкой. — Я вижу, вы тоже утомились от пиров и сборищ, сэр рыцарь.
Ланселот улыбнулся в ответ, стараясь успокоить пробиравшую его нервную дрожь. Он впервые разговаривал с королем Артуром наедине. Он не мог позволить себе ни единого неверного шага.
Король Артур бросил ему тренировочный меч, разогнав его мысли. Ланселот с легкостью поймал его, заметив вырезанное на рукояти имя: «сэр Кей».
— ...Ваше Величество, что?..
— Думаю, поединок поможет развеяться, — сказал король Артур; в его улыбке на сей раз мелькнул вызов.
Ланселот не мог удержаться от смешка, с легкостью встав в фехтовальную стойку.
— Хорошо же — но не щадите меня, мой король!
Король Артур рассмеялся в ответ, его зеленые глаза сверкнули едва ли не ярче луны:
— Я ожидаю от вас того же, сэр Ланселот Озерный!
— Сэйбер? Сэйбер, проснись! — встревоженный голос Айрисфиль разбивает воспоминание, как камень — оконное стекло.
Ланселот издает лишенный достоинства звук и заставляет себя проснуться. Он садится на широкой, мягкой постели, предоставленной ему, и ориентируется в пространстве так быстро, как только может.
— В чем дело, Айрисфиль? — Ланселот думает о своем короле — наверняка он один и без защиты. Он пытается не думать о худшем. — Что-то случилось?
На лице Айрисфиль — нечто среднее между беспокойством и гневом.
— Думаю, можно и так сказать, — она опускает руку на столик около кровати, словно ища опору. — Благодаря неожиданной гибели Ассасина час назад Война Грааля началась прежде срока.
— ...Ясно. Замок в безопасности?
— Почти; нужно установить еще несколько барьеров. Ты полагаешь...
Ланселот выскальзывает из постели и призывает свои доспехи в облаке черно-синих кружащихся пылинок.
— Тот, кто убил Ассасина, не соблюдает правила. Нам следует подозревать — нет, ожидать — нечестной игры.
Айрисфиль кивает; теперь она выглядит чуть спокойнее.
— С Кирицугу всё будет в порядке. Я рассчитываю на то, что ты защитишь меня. — Может показаться, будто она читает его мысли.
Ланселот кланяется и, взяв ее тонкую руку загрубевшими пальцами, касается губами ее костяшек.
— Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить вас, моя госпожа.
Блеск в ее глазах — лишь игра света, не более.
2. Всегда говорить лишь правду
К своему стыду, Ланселот обнаруживает, что все его тревоги и порывы защитить были бессмысленны — ни один Мастер или Слуга не осмеливаются напасть на замок Айнцбернов. Даже король Кирицугу и его оруженосец Майя Хисау прибывают на следующее утро после гибели Ассасина, не жалуясь ни на что, кроме разве что пробок на дорогах.
— Даже не знаю, испытывать ли мне облегчение или подозрения, — говорит Айрисфиль. Она обнимает своего мужа — так крепко, что Ланселот слышит, как похрустывают его кости. — Я рада, что вы оба в порядке...
Король Кирицугу что-то нежно отвечает ей — Ланселот переключает внимание на очередную чашку кофе, чтобы не подслушивать настолько личный разговор. Майя (еще одна из тех, кто не желает «вычурных титулов») отходит к окну, выходящему на земли замка, чтобы не мешать. Ланселон следует за ней.
— Похоже, ты лучше справилась с защитой моего короля, чем я сам, — негромко замечает Ланселот, и Майя бросает на него задумчивый взгляд.
— Сочту это комплиментом, — говорит она; пар, поднимающийся от ее чашки с кофе, оседает на оконном стекле. — В конце концов, против других Слуг именно ты — наш главный шанс выжить.
Ланселот не сдерживает нервный смешок:
— Надеюсь, ты права.
— Я тоже надеюсь, — она говорит спокойно и размеренно, напоминая сэра Бедивера. — Госпожа Айрисфиль — не единственная, кто хотел бы, чтобы Кирицугу пережил эту войну.
Ланселот внимательно смотрит на нее.
— Ты не хочешь жить?
— Вряд ли я выживу, — Майя отпивает кофе — жестом, похожим на движения заводной игрушки. — Я намерена выполнять свою работу до конца — не больше, не меньше. Уверена, такой, как ты, может оценить это.
— Хм. Да, наверное.
Он замечает, как Майя смотрит на короля Кирицугу, и в глазах ее мелькает знакомое тепло — прежде чем скрыться за отстраненным профессионализмом. «Похоже, мы делим общую трагедию».
Майя снова поворачивается в нему, сжав губы тонкой нейтральной линией.
— Каково это было — когда ты был с женщиной, которую любил?
Ланселот опускает взгляд в темно-коричневые глубины чашки с кофе.
— По правде говоря, было куда лучше, когда мы могли быть все вместе, втроем. В этом романе оказалось больше горечи, чем сладости.
Он не глотает слова, выговаривает всё четко; он не хочет видеть, как разорвется еще одна связь, если этого можно избежать.
— ...Понимаю, — Майя хмурит брови. — Даже если госпожа Айнцберн, в конце концов, не более чем марионетка, она... она улыбается искренне, радостно. Она считает меня другом.
— Советы никогда не были моей сильной стороной, но... береги себя и вашу дружбу, как только можешь, — он поднимает чашку. — За твое здоровье — и за них.
Призрак благодарной улыбки скользит по лицу Майи, когда фарфор со звяканьем соприкасается.
***
Это была худшая метель из всех, что случались в Камелоте за многие годы; окна трескались от холода, крыша замка зловеще скрипела, и днем и ночью ветер выл и стонал у ворот, точно армия неупокоенных душ.
В то утро Ланселот забрался на кухню, где было хоть немного теплее; один только сэр Кей уже не спал, как и подобало сенешалю Камелота. Ни один из них не был ранней пташкой, и они поглощали хрустящую яичницу и подгоревший бекон и пили горячий яблочный сидр в молчании.
Наконец, сэр Кей заговорил:
— Артур благоволит тебе. Они с Гвиневерой считают, что ты — идеальный рыцарь, тот, чья слава переживет сам Камелот.
— Камелот не падет никогда, — от одной мысли об этом ему стало не по себе.
— Надеюсь, что это так, — сэр Кей сделал долгий глоток сидра, прежде чем со стуком опустить кружку на стол. — Но ты упускаешь суть, сэр Ланселот. Артур желает твоей дружбы. Гвиневера... она желает твоей страсти. Я знаю, что ты видишь это, не утруждай себя оправданиями.
Ланселот неловко заерзал в своем дубовом кресле у очага; ему вдруг стало отчего-то жарко.
Сэр Кей невесело улыбнулся ему и отвернулся, глядя в пламя.
— Суть в следующем: знай, где лежит твое сердце, когда исполняешь свой долг. Но помни, что ты — человек, а не инструмент для рыцарства.
— Так что же мне делать тогда?
— Ха. Я не слишком-то умею давать советы. «Следуй за тем, что делает тебя счастливым» — так сказал бы мой отец.
Ланселот подумал о едва заметной, неожиданной улыбке короля Артура, о легком, искрящемся смехе Гвиневеры — и ему оставалось лишь безмолвное отчаяние.
***
В каком-то смысле Ланселот рад, что битвы Святого Грааля проходят по ночам — так куда меньше шансов, что невинные люди попадут под удар, и так куда легче не видеть в своих противниках людей: легче убивать их.
Ланселот и Айрисфиль следуют за следом маны (и гнилой крови), оставленным глупым Мастером Кастера. Их пути встречаются в грязном переулке, где упомянутый «Мастер» пытается загипнотизировать какую-то «ночную бабочку» с помощью контролирующего мысли браслета.
— Ну же, мисс! Вы заслужили честь стать моим новейшим объектом! Где еще вы станете знаменитой, а?
— ...Да, — мертвым голосом отвечает женщина; ее вьющиеся черные волосы скрывают лицо. — Я пойду с вами. Сделайте меня знаменитой.
— Разумеется! — говорит рыжеволосый Мастер. Его пурпурный браслет пульсирует светом и силой.
Неоновые огни вывески наверху превращают его лицо в чудовищную маску из оранжевого света и глубокой тени, и Ланселот потрясен, увидев, как молод этот мальчишка — он, пожалуй, не старше сэра Персиваля. Даже его возбужденная болтовня про Мэри Келли — болтовня мальчишки, пьяного собственной юностью.
— Как мог он оказаться втянутым в это? — бормочет Ланселот — обращаясь больше к самому себе, чем к Айрисфиль.
Прежде, чем та успевает ответить, нечеловеческий рев достигает их ушей.
Схватив Айрисфиль за руку, Ланселот телепортирует их прочь с грязной улицы — на вершину одного из заброшенных зданий, стоящих вокруг. Айрисфиль молчит, прислушивается вместе с ним — ожидая, когда рев раздастся снова. Странный Мастер-мальчишка не заметил звука, слишком поглощенный собственным монологом и «внимательно слушающей» будущей жертвой. Где-то сигналит машина. Крысы снуют туда-сюда вокруг мусорных мешков, точно блохастые завоеватели. «Должно быть, мне послышалось. Наверняка это был мотор мотоцикла».
Ланселот уже собирается расслабиться, когда Айрисфиль приглушенно вскрикивает. Ее дрожащий палец указывает вниз, на переулок... на едва заметный силуэт, крадущийся к юному охотнику и его добыче.
Теперь рев слышится снова — львиный рык несдерживаемой ярости. У Мастера-мальчишки нет даже времени испугаться. Его череп с легкостью раскалывается на части, сжатый алой латной перчаткой.
Ланселот успевает вытащить из ножен Арондайт — как раз вовремя: неизвестный убийца прыжком взлетает вверх и приземляется на крышу здания напротив них. Рыцарь в запятнанной кровью броне, с лицом, полускрытым кольчужным капюшоном. Его глаза укрыты железом и тенью. Изорванный плащ спадает с его плеч — Ланселот различает проблески синего в море красного, и клочки свалявшейся меховой опушки по краю. Рот, полный острых клыков, растянут в зверином оскале — это может быть только Берсеркер, никто иной.
Ланселот тщательно игнорирует всё то, что кажется ему знакомым в облике этого рыцаря.
— Сэр рыцарь, — говорит он, поспешно размышляя. — Мы также хотели заставить этого человека заплатить за его преступления. Разве мы оба не на стороне справедливости?
Берсеркер хрипло выдыхает, дрожа всем телом от яростного желания рвать, калечить, драться. Ланселот понимает это желание — даже слишком хорошо понимает — и не может упрекнуть его.
— У меня нет намерений драться с тобой, сэр рыцарь, во всяком случае, пока у нас есть общие дела, которые нужно обсудить.
«И даже если бы я хотел — ты бы, несомненно, победил».
Айрисфиль смотрит на него с тревогой и недоумением, пока наконец ее глаза не загораются пониманием.
— Берсеркер, твой Мастер — наверняка хороший человек, если приказал тебе атаковать этого безумного мага. Думаю, это заслуживает перемирия, не так ли?
Берсеркер замирает на мгновение, словно задумавшись — или слушая приказы своего Мастера. Его доспехи чуть слышно позвякивают — он продолжает дрожать.
Одинокое насекомое — изжелта-зеленое, похожее на цикаду, — с жужжанием взлетает с улицы внизу. Оно зависает перед лицом Айрисфиль, опасливо покачиваясь. Его жвалы издают странный, жесткий и скрипучий звук, затем еще и еще, и с огромным усилием скрип складывается в слова.
— Нет. Вражды. С вами. Буду. Контролировать. Берсеркера. Надеюсь. Токиоми. Мой.
Айрисфиль кивает.
— Честная сделка. Мы оставим Тосаку тебе. Но после этого нашему перемирию конец. Такие условия тебя устроят?
— Да. Спасибо Айнцберн. Берсеркер. Идем.
Слова насекомого обрываются. С усталым жужжанием оно улетает прочь.
После напряженной паузы Берсеркер нехотя разворачивается и спрыгивает в ночь; изорванный плащ бьется за его плечами.
Ланселот тихо выдыхает.
— Это было... нелегко.
Айрисфиль кивает:
— Думаю, нам лучше вернуться на базу — Берсеркер, похоже, собирается охотиться.
— Да, это мудрое решение, — Ланселот с тяжелым сердцем убирает Арондайт в ножны — ему о многом нужно подумать. — Мы должны немедля предупредить короля Кирицугу.
Айрисфиль смотрит вниз, на залитую кровью улицу, и кивает с серьезным лицом.
— Да.
***
В день, когда король Артур отправился в поход за Святым Граалем, он велел Ланселоту помочь ему оседлать коня.
Это не было оскорблением — всего лишь традиции Камелота. В каждой битве или походе один из рыцарей Круглого Стола помогал королю подготовиться. Но истинный смысл этой затеи состоял в том, чтобы дать королю возможность поговорить со своими рыцарями и поднять их боевой дух. И потому Ланселот вошел на конюшню с любопытством и тревогой, но без чувства унижения.
«Мы с Гвиневерой ездили кататься вчера; солнце тепло касалось наших щек, и она собирала для меня дикую землянику. Благословенна жизнь, доставшаяся мне, — и кажется больше похожей на сон, чем когда-либо прежде. А он... знает ли он?..» Мысли путались и кружили, неустанно осаждая его разум и сердце, и он с трудом заставил себя успокоиться.
Король Артур стоял рядом со своим жеребцом, Хенгроеном, облаченный в синюю и серебряную броню и выглядящий героем до последней капли. Его светлые волосы сияли белым под солнцем — ярче, чем корона, которую он носил лишь для торжественных случаев. Ланселот взглянул в его ясные сине-зеленые глаза, и тревога охватила его. «Что, если я вижу вас в последний раз?»
— Спасибо, что пришли, сэр Ланселот, — сказал его король, и мелькнувшая за формальностью искренняя приязнь заставила сердце Ланселота сжаться.
— ...Отчего бы я мог не прийти, ваше величество?
Король Артур негромко рассмеялся и не ответил. Но его улыбка была уже не такой теплой, как прежде.
***
Когда Айрисфиль рассказывает Ланселоту, что Лансер и его Мастер пали от рук Берсеркера, он отправляется беспокойно мерять шагами стены замка — вспоминая каждого рыцаря, которого он знал (и, благодаря Граалю, многих из тех, кого он никогда не знал), и пытаясь сопоставить их с Берсеркером. Сэр Мордред... сэр Галахад... король Ричард Львиное Сердце... Нет, ни один из них не подходит.
Есть кое-кто еще, кто может быть Берсеркером, но он трусливо отбрасывает эту мысль, едва она касается его разума.
Если король Кирицугу и встревожен бесцельными блужданиями своего рыцаря, он не говорит об этом. Он вообще редко говорит с Ланселотом — кажется, что его слова предназначены лишь для ушей Айрисфиль или Майи. И дело даже не в его молчании, куда хуже выглядит отсутствие эмоций в его глазах: словно все следы человечности были стерты из них.
Он напоминает одного из тех разбойников и убийц, осмеливавшихся называть себя рыцарями, которых так много развелось во время правления короля Утера.
Это сравнение приходит Ланселоту в голову, когда он проходит мимо «штаба» — на самом деле просторной гостиной, где король Кирицугу и Майя разложили карты, винтовки и пистолеты, и прочее снаряжение, необходимое для их очередного задания. Дверь приоткрыта, и Ланселот слышит, как Майя и Айрисфиль разговаривают приглушенными голосами. Сквозь щель он видит Майю, поддерживающую Айрисфиль — та едва не падает. Сама Айрисфиль выглядит уставшей, больной, но совсем не расположенной принимать жалость.
Он заставляет себя отвести взгляд и ускоряет шаг — только для того, чтобы чуть не врезаться в короля Кирицугу, который тоже прислушивается, оперевшись о стену.
Ланселот немедленно отступает и коротко кланяется.
— Прошу прощения, м...
— Не утруждай себя. — Эти слова могли бы прозвучать из уст каменной статуи. Только дым от его сигареты двигается, поднимаясь к скрытому темнотой потолку. — Не называй меня «мой господин», «король», или еще чем-то вроде. Мы не состоим ни в каких отношениях. Ты — мой инструмент.
— ...Разумеется, — Ланселот неловко откашливается. — Я оставлю вас наедине с вашими мыслями.
— Ты хочешь знать, о чем они говорят?
«Я не глупец».
— Они говорят о смерти. — Рука, сжимающая сигарету, не дрожит. — Смерти Айрисфиль.
Ланселот не может выговорить ни слова. Кажется, будто его сердце одновременно обрывается и гулко бьется.
— Кастер наконец «умер» недавно, после того, как его оставшаяся мана развеялась. Похоже, что Арчер и Райдер убили друг друга — судя по слабости в руках и ногах Айрисфиль. Ее утраченное осязание — возможно, знак того, что Тосака и другой Мастер также мертвы.
— Почему она умирает? — он догадывается, каким будет ответ, но всё равно должен услышать его.
— Она — сосуд для Святого Грааля, и сосуд наполняется. — Кирицугу позволяет ему осознать эти слова, пока медленно затягивается сигаретой.
Неверящий выдох — почти рык — срывается с губ Ланселота.
— И вы позволите ей умереть ради вашей мечты? Вашей жене?
— Лучше моя жена, чем моя дочь.
— Нет такой мечты, такого желания в этом мире, что стоили бы этой цены.
— Я хочу спасти мир. Я хочу, что Война Святого Грааля никогда больше не повторилась. Я хочу, чтобы это был спокойный мир — ради Илии. Я сделаю то, что должен сделать, чтобы это осуществилось — и если это значит, что моя жена должна умереть, так тому и быть. И прежде чем ты спросишь — она тоже хочет исполнить мое желание.
Разум Ланселота пронизывает холодное, горькое понимание.
— Боже... вы оба безумны.
— Кому и знать, как не тебе. Должен ли я использовать Печать Приказа, чтобы сохранить твою верность, или достаточно сказать что-то насчет «чести»?
Ланселот сопротивляется желанию ударить, сломать этого человека, призвавшего его. Бездумно он отыскивает куда более болезненный способ уязвить его.
— Это желание порочно. Пусть же Грааль покажет вам всю его низость и заставит захлебнуться в ней.
Лицо безумца чуть заметно дергается. Впервые он показывает истинную ненависть, и Ланселот доволен без меры. Безумец прижимает пальцы к Печати Приказа, и она мерцает, точно угасающие угли.
— Иди и умри, и позволь Граалю наполниться. Можешь не торопиться, у нас есть время.
Губы Ланселота изгибаются в мертвенной усмешке.
— Ваша щедрость делает вам честь.
Сжав кулаки, он шагает прочь. Его разум кипит тревогой и невнятными планами — спасение, уничтожение или что-то еще, он и сам не смог бы сказать.
Теперь он не заботится о том, чтобы не создавать шума. Он надевает доспехи — не столько из предосторожности, сколько назло. Возможно, это мелочно — с лязганьем расхаживать по замку, будто мстительный призрак, но это доставляет удовольствие... на некоторое время. Затем он возвращается к мрачным мыслям, не в силах забыть напряженное, искаженное болью лицо Айрисфиль после того, как они впервые встретили Берсеркера и увидели его работу.
Знала ли она всегда о своем долге? Вправду ли она — воплощенный Грааль? Если так... ее увлечение легендой о короле Артуре выглядит горькой иронией.
Ланселот понимает, что пришел в библиотеку замка — в этом есть смысл; лучшего места для размышлений, кроме разве что церкви, не найти. Увы, эта комната — такая же пустая и безликая, как и другие. Он смотрит на ряды полок, на неестественно обнаженное темное дерево. Здесь нет историй, нечего ни читать, ни рассказывать. Он с тоской вспоминает бардов Камелота, которые делились историями столь же щедро, как дерево делится созревшими плодами.
Король Артур любил рассказы о героях былого; Гвиневера плакала, слушая об увядании Древних Путей. Король Артур так редко смеялся — слышать эту тихую радость после представления барда было...
Он вздыхает, трет глаза — комнаты здесь полны пыли; пылинки мерцают и кружатся в лунном свете бледным подобием звезд. «Я должен быть честен с самим собой. Несомненно, есть причина, по которой мои мысли так часто наполняются воспоминаниями о короле Артуре. Грааль, похоже, ценит возвышенную трагедию — что ж, я не должен его разочаровывать».
Он не тратит лишнего времени на обдумывание этого откровения. Неважно, что его разум неотступно твердит одно: «безумие Берсеркера — твоя вина, ты оставил своего короля и предавался собственному отчаянию, пока он сражался один», — он уверяет себя, что есть способ остановить это безумие.
Телепортировавшись из замка, он устремляется в ночь. Он отказывается прощаться — инструменты, в конце концов, не разговаривают. И ему больше нечего сказать.
***
Ланселоту не требуется много времени, чтобы найти Берсеркера — его грубая сила и жажда битвы сигналят на весь Фуюки, будто маяк.
Берсеркер и его Мастер ждут в парке, под крышей беседки. Ланселот видит детские следы, отпечатавшиеся на мокрой траве и земле. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: скрывающий лицо капюшоном маг — не жилец. Его тело дрожит от холода и боли. Ланселот с трудом сдерживает отвращение, когда нечто проползает между его свитером и кожей — нечто, предполагающее тысячу равно неприятных возможностей.
— Итак, ты наконец решил показаться. Жаль, что нам не удалось поговорить спокойно перед смертью Токиоми.
Ланселоту нечего ответить на это.
Маг снимает свой черный капюшон, открывая седые спутанные волосы и изуродованное лицо цвета пепла. Он чуть поворачивает голову, глядя на него единственным здоровым глазом.
— Меня зовут Кария, я... из семьи Мато. — «Но не в союзе с ними», ясно слышится подтекстом.
— Зачем ты называешь мне свое имя?
Кария улыбается — тихо и печально.
— Ну... рыцари ведь всегда так делают перед битвой, верно? И поскольку Берсеркер не может... думаю, кто-то должен начать это как полагается, да?
Ланселот позволяет себе улыбнуться в ответ и даже хмыкнуть.
— Похоже, что Грааль перепутал нас — какому Мастеру должен достаться какой Слуга.
Кария дергает плечом — видно, что это стоит ему немалых усилий.
— Я не знаю. Берсеркер, она... она старается, как только может. Я не вправе просить чего-то большего. Это была не моя идея — призвать ее такой, но мы постарались это использовать.
...Она?
Ланселот едва удерживается на ногах, когда кольчужный капюшон Берсеркера откидывается — и он видит, что его догадка была верна; видит, что он подвел своего короля не единожды.
Искаженное лицо женщины смотрит на него, ярко-зеленые глаза пылают яростью. Ее белая — цвета кости — плоть, на которой выступают гнилостно-зеленые вены, искривилась и сделалась похожа на лицо, вырезанное в дереве. Светлые волосы, белые в лунном свете, стянуты одной из синих лент Гвиневеры.
«Мой король!..»
Ланселот чувствует, как колеблется его решимость. Слова сэра Кея о том, что следует знать, где лежит сердце, когда ты исполняешь свой долг, вдруг кажутся намного суровей, и непролитые слезы Гвиневеры, полные сожаления и горя, скрывают за собой больше, чем просто страдания женщины, не могущей выбрать между двух возлюбленных.
Надо отдать ему должное: Кария смотрит так, словно он сожалеет.
— Ты, должно быть, Ланселот, — это звучит почти как извинение.
Негромкие слова странным образом приводят его в чувство. Они возвращают ему веру в свою цель. «Я никогда не отступал от поединков, когда считал ее мужчиной. Каким же трусом я буду, если отступлю сейчас...»
— Да, — кивает Ланселот, обнажая Арондайт. — Верно. Начнем же, мой король.
Король Артурия отвечает кратким промельком зубов — это можно назвать усмешкой, но Ланселот не позволяет себе надежды.
В вихре и звоне стали быстро становится ясно — они не равны, как было прежде. Король Артурия собрала все дополнительные силы, которые только может предложить класс Берсеркера, и Ланселот вынужден постепенно отступать. Но он не согласился бы ни на что иное.
Поскользнувшись на мокрой траве, он едва уворачивается от удара, иначе снесшего бы ему голову. Эскалибур отсекает кончик его уха и кусок волос. Ланселот успевает пнуть противника под колено, и король Артурия падает.
Он прижимает ее к земле, пальцы в латной перчатке скребут по скользкой рукояти Эскалибура, но ему никак не удается вырвать меч из рук его короля. Напрягая шею, она пытается укусить его. Ее рваное дыхание обдает жаром его лицо.
Не находя других вариантов, он обрушивает «яблоко» на рукояти Арондайта на ее запястье. Трескается и ломается кость. Его король вскрикивает и роняет Эскалибур — и тут же кулак второй, несломанной руки врезается в его лицо. Он слышит, как с глухим треском ломается его нос, чувствует обжигающую боль и горячую кровь, текущую по подбородку. Король Артурия снова поднимает руку. На этот раз ее пальцы смыкаются на его шее и давят.
Воздух покидает его легкие, но Ланселот не прекращает бороться. Его мир сужается до белых пятен перед глазами и смутного ощущения собственных пальцев, царапающих и бьющих врага под ним. Это отнюдь не поединок, достойный рыцарей. Но это не имеет значения — он ждал руки короля Артурии на своем горле и ее криков ярости долго, очень долго. Как странно, что он не мог заставить себя признать это прежде.
Теперь — и только теперь — он осознаёт, что хочет задать ей вопросы, хочет столько ей сказать: «Ваше прощение за мои проступки казалось жестокостью — но могли ли вы заставить себя ненавидеть свою королеву и меня? Или эти сплетения любви и долга ожесточили и вас тоже? Могли ли мы справиться с нашим безумием вместе? Можем ли мы?»
«И всё же... Я не сожалею о том дне, когда стал вашим рыцарем. Те дни, что мы провели вместе, до сих пор согревают мое сердце...»
Его тело начинает колебаться, обращаться в пыль и таять. Смутно он чувствует, как его король тает тоже. Он не знает, что случится с ее Мастером, и внутренне надеется, что он выиграет Грааль.
На мгновение его зрение обретает ясность, и он четко видит своего короля в последний раз. Несмотря на кровавые рубцы и ссадины на лице, ее глаза по-прежнему сияют так же ярко, и по-прежнему взывают к его верности.
Ее разбитые губы беззвучно шевелятся: «Спасибо тебе».
Пока мир тает вокруг него, эти слова находят темные трещины в его душе и — совсем немного — исцеляют их. Он оставляет Войну Святого Грааля с этим крохотным обещанием в сердце.
«Возможно, мы еще разделим счастливый сон, мой король».
@темы: перевожу слова через дорогу
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Название: Восстановление маны
Оригинал: Mana Restoration, purplekitte; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 903 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: все Мастера и Слуги Четвертой Войны
Категория: гет, слэш, фем
Жанр: зарисовки
Рейтинг: R
Примечания/Предупреждения: МАНАТРАНСФЕР
Райдер был шумным и неудержимым во всем, что бы он ни делал. Вейвер устал считать синяки, остававшиеся каждый раз, когда тот хлопал его по спине, требуя взбодриться — только потому, что он не испытывал такой радости от новой компьютерной игры, как сам Райдер.
Когда-то Райдер с презрением отозвался о его том, почему он решил участвовать в Войне Святого Грааля. Но, пусть даже сам Вейвер знал, что это звучит глупо, существовал единственный способ доказать, что он достоин быть его вассалом — рисковать жизнью ради своей цели. Он, как Мастер, был обязан поддерживать своего Слугу, даже если это значило — иметь дело с Райдером, не осознающим собственной силы.
Чего он не ожидал — это того, что Райдер будет касаться его осторожно и нежно. Райдер занимался с ним любовью неторопливо, так, словно у них был целый день впереди, проводя мозолистыми пальцами по его телу. От его бороды было щекотно.
Вейвер лежал в объятиях сильных рук, прижатый к широкой груди. Это не был секс, который можно просто перетерпеть — это была искренняя, открытая близость. Его обнимал тот, кто всегда защитит его.
— Я не стеклянный, знаешь ли, — едко напомнил он. Райдер рассмеялся — низким, раскатистым смехом.
Айрисфиль всегда отправлялась в постель вместе с ними. Это было логично, понимала Сэйбер — ведь большинство участников Войны считали Мастером именно ее.
Честно говоря, Сэйбер предпочла бы проводить передачу маны быстро, по-деловому, и подозревала, что Кирицугу думал так же. Но Айрисфиль привносила свой солнечный энтузиазм во всё, чем она занималась — даже если ей приходилось наблюдать за собственным мужем с другой женщиной.
Сэйбер вздрогнула, ощущая язык Айрисфиль на своей груди, дразняще обводивший изгибы. Руками она потянулась к Кирицугу, и Сэйбер видела, как он почти расслабился, почти что тепло улыбнулся жене. Это ей, третьей, не было места рядом с ними.
Невеста его Мастера настойчиво прижалась к нему, едва ли не мурлыча.
Лансер не испытывал ни малейшего желания видеть ее такой — точно кошка в течке, — но ему отдали приказ.
Невеста его Мастера жадно потянулась к нему, усаживаясь на него верхом и трогая везде, где могла достать.
Лансер закрыл глаза и думал об Ирландии.
Секс с Берсеркером не значил ничего. Кария жил, каждый день преодолевая боль изломанного тела, чувствовал, как насекомые шевелятся под кожей, пожирая его.
Берсеркер, как ни странно, сперва казался смущенным, — но он не мог контролировать себя ни в чем. Кария терпел.
Он выдержит это. Он увидит конец своей семьи. Ради нее.
Между Токиоми и Арчером это никогда не происходило легко и без напряжения: ни один из них не хотел поддаваться. Они дрались, оставляя на коже друг друга царапины и укусы, рыча и сопротивляясь, стоило им соприкоснуться.
Аои наверняка осуждающе покачала бы головой, но она подчинялась ему во всем, и здесь ее не было — по его приказу. А что до Арчера... Токиоми не собирался тратить командное заклинание на это, равно как и Арчер не пользовался преимуществом своего Благородного Фантазма.
В какой-то момент он пожаловался Котомине на своего упрямого Слугу, и он не знал, что его ученик сказал Арчеру, но ему самому он ответил:
— Можно ли сдаться, если нет битвы?
Арчер плавно придвинулся к нему; его губы отдавали терпкой винной горечью. Токиоми известны были легенды, которые рассказывали о короле, бесчинствовавшем среди дев первого из городов. Конечно, он был более чем опытен, и всё, что Токиоми мог сделать — казаться расслабленным, насколько мог, и стараться не издать ни единого звука.
В их движениях и прикосновениях не было привязанности, только похоть и наслаждение ради наслаждения, и еще — ради силы, которую оно давало. Для них обоих партнером мог быть кто угодно, и они заботились лишь о собственном удовольствии.
Арчер вздохнул, кончив, и уснул, бесстыдно раскинувшись на постели. Даже так его царственность словно бы просвечивала наружу: «смотрите на меня, мне плевать, что вы думаете, когда я так прекрасен и полон жизни».
На губах Арчера дрожало имя — слишком тихое, чтобы он сам признал его. Энкиду. Токиоми даже не вспоминал про Аои всё это время.
Рюноскэ нравились прикосновения. Он оставлял на его мантии не просто кровавые отпечатки — он рисовал кончиками пальцев, хотя засохшая кровь была почти не видна на темной ткани. Дерево, солнце с извилистыми лучами, монстр со щупальцами.
Он смеялся, обнимая Кастера за плечи, смеялся, когда приводил домой очередную жертву.
Рюноскэ смотрел на него блестящими глазами, стоя перед ним на коленях. Кастер представил, как мог бы вскрыть его сейчас, когда он тычется лицом в его пах. Не было бы ни страха, ни чувства предательства. Кастер мог представить, как тот смеялся бы и кричал одновременно, когда Кастер испробовал бы на его плоти все те изысканные пытки, которые он применял к своим жертвам. Он вздрогнул, когда Рюноскэ провел языком по всей длине его члена.
Нет, его убийство не принесло бы удовлетворения. Он уже всё понял. Не было бы ни вспышки надежды, ни веры в то, что ему удастся спастись. Рюноскэ уже видел самую восхитительную вещь в мире и мог умереть счастливым. Он никогда не попытался бы бежать.
Кирей был пустым человеком.
Его постель была холодной и жесткой. Обеты священника мало что значили для него — потому что ничто не имело для него значения. Он просто делал то, что должен был делать сейчас.
Ассасин прислал ему пустое тело, чтобы запасти в нем ману, как и было приказано. Кирей не проронил ни слова за всё время, словно физические реакции тела никак не влияли на него.
Кирей был пустым человеком.
Вообще, этот перевод не столько мой, сколько опять же Коршуна — но текст мне нравится, шипперю я этот пейринг столь же безудержно, ну и мой кусок здесь тоже есть. Поэтому пусть будет.
Название: На ощупь
Оригинал: By touch alone, curlydots; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2273 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Айрисфиль фон Айнцберн / Сэйбер (Артурия Пендрагон)
Категория: фемслэш
Жанр: флафф, PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Прежде, чем окончательно лишиться осязания, на одну последнюю ночь Айрисфиль решает насладиться этим чувством целиком и полностью.
Сэйбер крепко затягивает шелковый шарф на затылке Айрисфиль.
— Как оно?
Айрисфиль мягко смеется.
— Ты не обязана каждый раз спрашивать, Сэйбер. Я говорила тебе: я не стану молчать, если что-то будет не так. — Она опускает ладонь на шарф, закрывающий ее глаза. — Не беспокойся. Всё просто замечательно.
Она слышит, как Сэйбер вздыхает.
— Заранее простите меня, если я чересчур обходительна с вами, но я уже давно не занималась ничем подобным. Но да — прошу, не молчите, если я сделаю что-либо, что не будет вам по душе.
— Обещаю.
— Хорошо. Теперь, прошу, лягте на спину.
Айрисфиль ощупывает постель позади себя и опускается на нее так, чтобы ее голова оказалась на куче подушек. Одеяло под ее спиной и она слегка вздрагивает. Кровать слегка проседает там, где на нее забирается Сэйбер, и этот вес смещается, когда рыцарь двигается, чтобы встать на колени рядом с Айрисфиль.
Сколь бы сильно она ни предвкушала это, на задворках ее мыслей по-прежнему живет сомнение. Это она попросила Сэйбер о таком, и хотя та согласилась по видимости весьма охотно, даже пылко, какой-то частью себя Айрисфиль задается вопросом: что такого она сделала, чтобы заслужить подобную преданность. Если, возможно, Сэйбер чувствует себя обязанной пойти на это.
Ее выдергивает из этих мыслей первое же касание Сэйбер — та проводит прохладными кончиками пальцев над ее лодыжкой. Айрисфиль вздрагивает.
— Прошу прощения. У меня холодные руки?
— Самую малость.
— Подождите немного.
Она слушает, как Сэйбер дует себе на ладони, а следом потирает их друг о друга. Когда она вновь кладет руку на лодыжку Айрисфиль, прикосновение ощущается уже теплее.
— Спасибо, Сэйбер, так куда лучше.
Сэйбер неразборчиво бормочет что-то, скользит пальцами вдоль изгиба ее лодыжки, обводит выступающие косточки и углубления. Айрисфиль прикусывает щеку изнутри, но не может полностью удержаться и не захихикать от щекотного ощущения. Сэйбер не торопится, но в ее движениях не чувствуется нерешительности.
Затем Сэйбер сдвигается, оказывается над ее ногами. Легким, невесомым касанием она тянет за подол платья Айрисфиль, поднимая его чуть выше колен — куда ниже, чем Айрисфиль предпочла бы: она слегка разочарована.
— Ты не шутила насчет обходительности, верно?
— Совсем нет, — отвечает Сэйбер, и ее дыхание призрачным теплом оседает на коже бедра. Для губ еще не настал черед, но Айрисфиль чувствует, как задевают ее кожу мягкие волосы Сэйбер.
Пальцы Сэйбер не так уж далеко от ее губ, но двигаются размеренно, неторопливо поднимаясь вдоль ее икр. Сэйбер рисует невидимые линии по ее коже — спирали и диковинные узоры, тут же расцветающие в разуме Айрисфиль. Руки у Сэйбер меньше, чем у Кирицугу — чего и стоило ожидать. Они, кроме того, и мягче — твердые мозоли отмечают их в других местах; в конце концов, сражаться мечом — не то же самое, что огнестрельным оружием. Раз уж ей не на что смотреть, Айрисфиль целиком сосредотачивается на тонких деталях, касающихся рук Сэйбер, пока те нежно скользят по внешней стороне ее бедер.
Айрисфиль тянется вперед, пока не нащупывает пальцами волосы Сэйбер, и стягивает ленту с ее волос. Те покорно рассыпаются, освобожденные, и падают поверх кожи Айрисфиль, словно мягкая занавесь. Она воображает, что в этот миг Сэйбер улыбается ей — своей открытой, искренней улыбкой.
Ее мир сужается, когда Сэйбер начинает прокладывать дорожку поцелуев вдоль ее бедер, задирая платье еще выше, открывая больше кожи. Ее губы изумительно мягкие, и Айрисфиль странно не ощущать царапающее прикосновение щетины, к которому она так привыкла. А еще она горячая — даже неестественно-горячая; каждое прикосновение кожи Слуги отдается теплым покалыванием.
У Айрисфиль замирает дыхание, когда Сэйбер заканчивает с ее бедрами — но та просто сдвигается чуть выше на постели и целует ее в пупок.
— Я позвала тебя... не чтоб ты меня дразнила, — произносит она; ее дыхание сбивается — чуть сильнее, чем хотелось бы.
— Вы и в самом деле полностью исцелились... — рассеянно замечает Сэйбер; ее пальцы обводят след от того, как ее чуть было не выпотрошили недавно во время сражения с Котомине, ногти легко касаются шрама. — Это восхитительно.
Айрисфиль даже не уверена, слышит ли ее Сэйбер. В голосе Сэйбер звучит странная, непривычная тяжесть — и ей это нравится.
— Не шевелитесь.
Сэйбер обхватывает ее и тянет вниз на себя — так, что Айрисфиль оказывается почти сидящей на согнутых коленях Сэйбер, чувствует грубую ткань ее одежды обнаженными бедрами. Сэйбер протягивает руки к ее платью и стягивает его через голову.
Айрисфиль никогда не стеснялась своего тела, но лежать вот так, с завязанными глазами, в одном лишь нижнем белье, на коленях полностью одетой партнерши — от всего этого она невольно покрывается приятными легкими мурашками. Хотелось бы ей увидеть лицо Сэйбер, знать, куда именно та смотрит и что чувствует. Она испытывает странное желание прикрыться чем-нибудь.
— Хотела бы я, чтобы вы могли увидеть, насколько вы прелестны сейчас, — говорит Сэйбер. Айрисфиль чувствует, как горячий румянец заливает щеки. Как будто слова ее рыцаря смущают сильнее, чем то, что она почти обнажена перед ней.
Айрисфиль делает вдох и пытается расслабить тело. Сэйбер терпеливо ждет, поглаживая ее, пока напряжение не уходит, а затем, обняв за талию, притягивает Айрисфиль к себе вплотную. Она чувствует горячее дыхание Сэйбер на своей коже за мгновение до того, как ее язык вновь вступает в дело, целуя и выписывая узоры вдоль ключиц.
Айрисфиль издает первый громкий звук, когда губы Сэйбер касаются ее сосков.
Сэйбер улыбается, не отрываясь от ее кожи — Айрисфиль чувствует, как изгибаются ее губы, — и ее язык продолжает лизать, пока соски не затвердевают крохотными камушками. Айрисфиль сжимает пальцы, комкая простыни. Она отчаянно подается навстречу прикосновениям, пытаясь ощутить больше, но Сэйбер прижимает ее к постели твердой рукой и сдвигается снова, так, что теперь она — опять меж бедер Айрисфиль. Вдруг она исчезает, и Айрисфиль остро чувствует потерю — но, судя по шороху, она всего лишь начинает раздеваться.
— Знаешь, мне кажется, что повязка была не лучшей идеей, — небрежно замечает Айрисфиль, но коснуться повязки пока что не пытается.
Вместо этого она протягивает руку — и ее пальцы задевают бедро Сэйбер. Ей непривычно касаться такой мягкой кожи, но в этом нет ничего неприятного — наоборот, это кажется естественным. У Сэйбер стройная фигура, обманчиво скрывающая ее силу. Несмотря на рельефные мышцы, она кажется более женственной, чем можно было бы подумать. Айрисфиль поднимается выше, очерчивая узкие бедра, туда, где она нащупывает рубашку Сэйбер — расстегнутую, но всё еще не снятую. Ее беспокоит, что Сэйбер по-прежнему частично одета, и она пытается ненавязчиво стянуть рубашку, но Сэйбер перехватывает ее руку.
Она нежно сжимает пальцы Айрисфиль.
— Повязка была вашей идеей, насколько я помню.
Айрисфиль опускает руку, но мысленно отмечает себе — выяснить, как выглядит тело ее партнерши при свете. Пока что Сэйбер права: повязка была частью их договора. Она сказала Сэйбер, что хочет, чтобы ничто не отвлекало ее от осязания, и Сэйбер явно отнеслась к ее словам серьезно и намерена дразнить ее дальше. Айрисфиль не стала уточнять, почему Сэйбер беспрекословно взялась исполнять ее просьбу — как всегда, верная долгу. Не то чтобы ее собственный мотив был большим секретом. Если вскоре Айрисфиль предстоит утратить способность чувствовать прикосновения, она может позволить себе насладиться ощущениями, пока еще есть возможность.
— Я знаю, но всё равно хочу посмотреть на тебя, — честно признается она. Сэйбер касется легким поцелуем внутренней стороны ее бедра и Айрисфиль смеется. — Ты пытаешься отвлечь меня?
Сэйбер сдвигает в сторону ее белье.
— Я не пытаюсь, моя госпожа.
И без лишних слов она опускается между ее ног.
— Ах! — Айрисфиль едва не подпрыгивает, ощутив прикосновение языка Сэйбер. Она тут же смущается, но Сэйбер, похоже, не обращает внимания. Вместо этого она притягивает Айрисфиль ближе, приобнимая ее, и тихонько удовлетворенно хмыкает, прежде чем вернуться к ее влажным складкам.
Айрисфиль не знает, почему это умение ее рыцаря так удивляет ее — но она удивлена. Сэйбер так же уверена в постели, как и на поле боя. Вся скромность, которую она обычно демонстрирует, теперь отброшена, и Сэйбер не стесняясь стонет, вжимаясь в ее плоть. Айрисфиль может лишь бессильно вздрагивать, чувствуя, как возбуждение поднимается вдоль ее позвоночника, точно пламя.
Сэйбер не медлит, лаская ее языком — нежно, но неотступно, и Айрисфиль помимо воли поджимает пальцы на ногах. Лишенная зрения, она может лишь ощущать — Сэйбер между ее ног, ее теплый язык, руки, гладящие ее бедра — и это всё, что существует сейчас для нее. Ее разгоряченная кожа покрыта капельками пота, и она чуть слышно вскрикивает каждый раз, когда язык Сэйбер задевает ее клитор.
— О боже, — выдыхает она. Сэйбер хмыкает в ответ, и Айрисфиль со стоном запрокидывает голову — вибрация превращает легкую щекотку удовольствия в электричество, пронизывающее ее тело. — Аах... Сэйбер! — она судорожно хватает ртом воздух.
— Я здесь, я с вами.
Айрисфиль тянется вниз, запуская пальцы в волосы Сэйбер, привлекая ее к себе еще ближе — в надежде утолить тянущую боль желания, от которого слабеют ее ноги, лежащие на плечах Сэйбер. Не желая того, Айрисфиль, кажется, сжимает слишком сильно.
— Я здесь, — повторяет Сэйбер, и ее теплое дыхание щекочет влажную плоть.
Два тонких пальца осторожно надавливают прямо над тем местом, которого касаются губы Сэйбер, и Айрисфиль подается навстречу, тяжело дыша, когда Сэйбер начинает неглубоко проникать в нее. Айрисфиль стонет громче и выгибается на постели, не в силах сдержаться, поддаваясь губам и пальцам Сэйбер. В ответ Сэйбер сгибает пальцы, и цветные пятна расцветают перед закрытыми глазами Айрисфиль.
Она стискивает пальцы в волосах Сэйбер, лишь краем рассудка подумав, что, должно быть, слишком тянет за них, побуждая ее не останавливаться. «Это — последний раз, когда я могу почувствовать подобное», — думает Айрисфиль.
Оргазм накрывает ее, точно волна, и Сэйбер крепко держит ее, пока она не успокаивается. После Айрисфиль просто лежит неподвижно, словно из нее разом вынули все кости, позволяя себе отдышаться. Сквозь удовлетворенный туман в голове она чувствует, как Сэйбер прижимается лицом к ее бедру. Она что-то едва слышно шепчет, касаясь губами кожи, а затем ее тело застывает на мгновение, дрожа, и Сэйбер наконец расслабляется тоже, улегшись рядом с ней и тихо вздыхая.
Айрисфиль еще пытается прийти в себя, когда понимает, что Сэйбер обращалась к ней.
— Что ты там сказала?
Сэйбер медленно наклоняет голову.
— А, это... — Айрисфиль уверена, что может понять по голосу, как она краснеет. — Я... ну, — Сэйбер откашливается. — Я благодарила тебя за это, Айрисфиль, — говорит она.
— Сэйбер?
— За то, что позволила мне эту честь. Спасибо тебе.
Айрисфиль снимает повязку с глаз. В комнате стало тепло и душно с тех пор, как они начали, и простыни под ними все сбились. Сэйбер всё еще лежит у ее бедер, опираясь на локоть, одетая только в рубашку. Она смотрит на Айрисфиль со странно взбудораженным выражением. Ее светлые волосы растрепаны — Айрисфиль была не слишком осторожна.
Она прекрасна — такая, как есть; но стоит ей заметить улыбку Айрисфиль, как она словно вспоминает свое место и отводит взгляд, скрывая собственную улыбку, прижавшись к ее коже.
— Как... рыцарственно с твоей стороны, — Айрисфиль смеется. — Что ж, в таком случае — я тоже благодарна.
Между ними устанавливается спокойное молчание, и Айрисфиль полностью довольна — просто лежать на спине в своей теперь уже теплой комнате, ощущая уютный вес Сэйбер рядом.
— Насколько я понимаю, ты тоже получила удовольствие? — наконец спрашивает Айрисфиль. Лицо Сэйбер загорается жарким румянцев, и Айрисфиль не может не улыбнуться.
— Д-да, конечно. То есть я, гм, тоже позаботилась о себе, — Сэйбер снова встречает ее взгляд. — Но я больше беспокоилась о твоем удовольствии. В конце концов, в этом-то и был смысл всей затеи. Так ты?..
Сэйбер вздрагивает, когда Айрисфиль наклоняется к ней.
— Подожди, Айрисфиль, я не против, чтобы ты меня целовала, но я еще даже не чистила... подожди, подожди, думаю, будет лучше, если я... Айрис...
Айрисфиль проводит ладонью по щеке Сэйбер, привлекая ее к себе для поцелуя. После этого Сэйбер быстро справляется со смущением, и Айрисфиль снова запускает пальцы ей в волосы, выдыхая в самые ее губы. Она ощущает свой собственный вкус на ее языке.
— Да, Сэйбер, — говорит она, наконец отстраняясь, — мне очень понравилось. Ты была чудесной. Но, думаю, в этот раз я предпочту не надевать повязку.
Глаза Сэйбер вспыхивают при упоминании «этого раза», и Айрисфиль недоумевает — как только могла она думать, что они обе не хотят подобного. Нежным прикосновением Сэйбер убирает прядь серебряных волос с ее лица.
«Этих касаний мне будет не хватать сильнее всего», — думает Айрисфиль, прижимаясь губами к мягким губам Сэйбер.
Название: Любой ценой
Оригинал: Come Hell, prodigy; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 6225 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Диармайд О'Дуибне / Артурия Пендрагон, Кирей Котомине
Категория: гет
Жанр: драма, ангст, AU
Рейтинг: R
Краткое содержание: Диармайд и Артурия получают второй шанс — если нечто подобное вообще может существовать.
Примечания: альтернативная Пятая война Грааля
Мастер отправил его на поиски Арчера, но первым, кого встретил Диармайд, оказалась эта женщина-король. Он почувствовал ее прежде, чем увидел. Наполовину он знал, что так и будет; тем же странным полу-знанием, благодаря которому помнил ломаную линию многовековой истории, понимал назначение ревущих повозок на улицах. И всё равно он был потрясен.
«Неужели я умру здесь, так быстро?» — мелькнуло в его мыслях, когда он ощутил присутствие другого Слуги, сильнее него самого. Страх не пришел. Если он умрет здесь, то умрет, не оставив службу и без возможности навлечь на себя бесчестье. Всё к лучшему.
Он шел, чувствуя запах воды от набережной. Связь с Мастером — длинная, тонкая, странно успокаивающая нить — постепенно слабела с расстоянием; но его приказы были ясны, и его расположение было достаточно удачным. Если его разобьют здесь, он сможет вернуться.
Она стояла к нему спиной, когда он нашел ее — и понял, что закованный в броню силуэт принадлежит женщине. Он сосредоточился, готовясь к неизбежному.
Затем она повернулась, и он на миг усомнился в своих суждениях. Мальчик? Нет, всё же женщина — но на ее лице не отразилось ни вызванного чарами восхищения, ни даже вражды. Руками в латных перчатках она перехватила невидимый вес — оружие, подумал он, и запомнил это. Казалось, она куда больше готова к битве, чем он сам. Она смотрела, сдвинув брови, с бесстрастной решимостью, точно говоря: «Я ждала тебя», хотя они и были незнакомы. Вероятно — подумал он — они ждали друг друга в любом случае.
— Итак, на тебя не действует, — сказал он небрежно, словно пытаясь завязать непринужденный разговор — проверяя свою позицию и хватку на копье, ожидая, когда она убьет его. — Отрадно это видеть... Впрочем, полагаю, ты понятия не имеешь, о чем я говорю. Боюсь, что сказать больше я и не могу. Правила этой битвы, — Диармайд обвел пространство вокруг неопределенным жестом, — довольно строги. Но знай, что я рад встрече с тобой.
Проведя в боях половину жизни, он научился тому, чего следовало ожидать от врагов, и ждал, что она молча бросится вперед, — и в самом деле, это искушение мелькнуло на ее лице. Но она задержалась, подняв невидимый меч.
— Не нужно, — сказала она. — Я знаю, кто ты такой. Честь требует от меня признать по меньшей мере это.
— Что ж, справедливо, — удивленно ответил Диармайд. — И я благодарен тебе за это. Но я уверен, что никогда не встречал тебя, госпожа Сэйбер.
— Я не твоя госпожа, Диармайд О'Дуибне, — сказала она с выражением едва ли не страдальческим, наклонив голову набок: прислушиваясь к ветру или, возможно, к своему Мастеру. Что бы она ни услышала, она проигнорировала это. — Я — король Артур Пендрагон из Британии. И это всё, что я могу сказать тебе.
Он рассмеялся — не издеваясь, но не в силах поверить:
— Король Артур Пендрагон! Если нам обоим суждено пережить такую честь... — он сомневался, разумеется, он сомневался в ней, а потом она взглянула на него снова — и он смутился. — Должен признать, что я пришел сюда с другим заданием. Но буду счастлив отложить его ради тебя, — Диармайд улыбнулся. — Так откуда ты знаешь меня? Неужели моя дурная слава разошлась так далеко?
— Боюсь, ничего такого, — сказала Слуга Сэйбер. Она кивнула в сторону города за ее спиной: — Иди своей дорогой. Сегодня у меня нет резона враждовать с тобой.
Диармайд прокрутил в пальцах Га Дерг, рассеянно и задумчиво.
— Не смею спорить, Артур Пендрагон. Но у меня сложилось впечатление, что вражда между нами — того рода, что не зависит от дней. Наверняка ты предпочтешь уладить это сейчас, пока у нас есть возможность?
— Нет. Иди своей дорогой, а я встречу тебя в другой раз.
Грубость удивила его — и оскорбила бы, не услышь он в ее голосе нечто иное. Он внимательнее посмотрел на нее.
— Как пожелаешь, — сказал он. — Не стану преследовать соперника против его воли. Но я должен знать, — добавил он, — знаю ли я тебя? Обидел ли я тебя когда-то в прошлом?
— Нет, — ответила Сэйбер. — Прости. Мне нужно идти.
Верный своему слову, он отпустил ее.
Его вызвали обратно в церковь, и он материализовался у алтаря, преклонив колено. Мастер благожелательно улыбнулся, глядя на него сверху вниз.
— Ну, что же? Ты нашел то, что искал, маленький Лансер?
Диармайд плохо разбирался в людях и знал это. К тому же, он не отличался любопытством — во всяком случае, без особой нужды. Любопытство, как правило, только размывало границы его мира. Здравый смысл подсказывал ему, что он — сын Темного владыки, оставшийся в дар его матери, именно так всегда говорили женщины; любопытство задавало вопросы — что за ужасные вещи она могла скрывать за этой историей. Зная это, он предпочитал верить в то, что ему было сказано. Кирей Котомине сказал Диармайду, что он — священнослужитель; что современный мир поклоняется единому Богу, Богу Артура Пендрагона; что Диармайд тоже признает его, если сумеет выжить и коснуться Грааля, познав его чудеса; что всё, происходящее между ним и Диармайдом, должно оставаться тайной.
— Нет, Мастер, — ответил Диармайд. Он замешкался.
«Я встретил другого Слугу», — подсказала его совесть.
— Если позволено мне спросить... — сказал он вместо этого. — Как именно может выглядеть этот Арчер? Человек с луком?
Кирей пожал плечами и провел ладонью по ткани, укрывающей алтарь, — словно смахивал пыль.
— Не обязательно. Точнее, Арчеру не обязательно нужно натягивать тетиву и пускать стрелы собственной рукой. Часто он может пользоваться магией. Я бы советовал опасаться любого Слуги, который атакует издалека. Но большинство воинов вроде тебя называют свое имя, не так ли? Или хотя бы свой класс. Вас обязывает ваша воинская честь. Мы здесь называли это «бусидо».
Он не был уверен, не мелькнуло ли в вопросе подозрение. Кирей хорошо умел скрывать свое настроение; впрочем, Диармайд полагал, что все жрецы учились этому.
— Почему вы не призвали воина из вашей страны? — спросил он и поморщился. — Простите, я задаю неуместные вопросы.
— Ничуть. Не переживай, Лансер, — сказал Кирей почти что рассеянно. — Почему? Потому что ты — сильнейший.
Диармайд слегка улыбнулся, не пряча эмоций: но за этой улыбкой он скрыл свою вину. Он не знал, почему не сказал ничего больше об этой встрече. Или нет, знал — у него и Сэйбер были некие неоконченные дела, когда-то прежде, согласно рыцарским обычаям. И это никак не касалось условий Войны, это они должны были решить между собой. Не было никакой нужды вовлекать его Мастера. Так он убеждал себя, но в то же время думал: Темный Владыка был его отцом, и нити мира заканчивались там, где море встречается с горизонтом. И потому на душе его было неспокойно. Грайне оставила ему не только гейс; она подарила ему причину лгать.
Во второй раз он всё еще не искал ее нарочно. Невозможно искать то, что не оставляет следов: король Артур Пендрагон — не зверь, топчущий подлесок. Ему просто повезло найти ее.
Это случилось около школы. Если бы не знания от Грааля, он и не догадался бы, что это школа — скопление зданий выглядело для него чуждым и уродливым.
«Тебе нужна прана, Лансер, — пробормотал его Мастер. — Есть три способа получить ее». А затем он, должно быть, смилостивился над Диармайдом и сказал: «Вот один из них», — и положил руку ему на лоб. Поэтому, снова встретившись с Сэйбер, Диармайд был уже на взводе от переизбытка энергии.
Она, одетая в черный костюм, шла рядом с девочкой в белом зимнем пальто. Когда он вновь принял материальный облик, они обе обернулись. Девочка указала на него.
— Сэйбер, — сказала она. — Это и есть тот твой друг?
Сэйбер смотрела на Диармайда, не шевелясь. Казалось, она вовсе не замечает девочку, которая — решил он — должна быть ее Мастером. Мгновение спустя к ней вернулось обычное бесстрастное выражение, но Диармайд не упустил то, что отразилось на ее лице в первый миг. Это было смятение.
— Да, — ответила она спустя несколько секунд, не глядя на девочку.
Диармайд поприветствовал ее вычурным поклоном и усмешкой, хотя и не ощущал радости.
— Боюсь, я всё еще не нашел своего Арчера, — сказал он. — Не улыбнулась ли тебе удача?
Она не ответила. Ее Мастер задумчиво пошевелила маленькими пальцами; она бросила взгляд на Сэйбер, словно бы говоря — ну, что? Но Сэйбер по-прежнему не спешила призывать ни свой меч, ни свою броню. Диармайд взглянул на девочку — Сэйбер прищурилась — и добавил:
— Не стоит беспокоиться. У меня нет намерений нападать ни на кого из Мастеров. Это было бы нечестно.
Сэйбер улыбнулась на это — хотя и весьма мрачно.
— Да, конечно, — сказала она, — разве не так?
— Сэйбер... — девочка откашлялась.
— Мы должны закончить наш поединок, — прямо сказал Диармайд.
Сэйбер покачала головой.
— Га Дерг, — произнесла она. — Оно оставляет незаживающие раны, ведь так?
Диармайд моргнул.
Затем она указала на желтое копье:
— А Га Будхе уничтожает магию.
Он принужденно рассмеялся, но его сердце тревожно забилось.
— Поистине так, — ответил он. — Знаю ли я тебя?
— Да. — Девочка-Мастер рядом с ней переступила с ноги на ногу, словно ей было очень неловко; Сэйбер продолжала: — Значит, было бы равно нечестно и с моей стороны сражаться с тобой, обладая этим знанием, верно? У меня нет желания быть твоим врагом, если только мой Мастер не прикажет этого. Приказывает ли мне Мастер?
Теперь, наконец, она повернулась к девочке. Та, казалось, искренне обдумывала варианты, и Диармайд успел задаться вопросом, не придется ли ему сейчас увидеть применение Печати Приказа, — но она всё же решила не отдавать команду, пожала плечами и зашагала прочь. Ее шаги громко отдавались в ночной тишине; она свернула за угол здания и исчезла из вида. Диармайд перехватил оба копья одной рукой.
— Кто ты? — спросил он.
— Я уже сказала тебе, кто я такая, — сказала она. — Где твой Мастер, Лансер?
Диармайд не ответил.
На лице Сэйбер вновь мелькнула та же смешанная с болью улыбка.
— Как всегда — пешка в руках бесчестных людей, — сказала она. — Хорошо же. Боюсь, это и всё.
— Нет, — он и сам удивился настойчивости своего требования.
Она повернулась к нему спиной. За всё это время она так и не призвала свою броню.
— До чего же ты упрям. Я ухожу. Не преследуй моего Мастера, иначе мне придется убить тебя, и я ничего тебе не расскажу.
Он мог бы сделать это — просто чтобы позлить ее, но предпочел оставаться верным своему слову. Потому он просто ушел в противоположном направлении, к западу, где — как ему казалось — он ощутил следы другой силы; он хотел вернуться с победой, чтобы его блуждания не оказались напрасны. И, к тому же, он был в дурном расположении духа.
Он не спал и не отдыхал — Кирей просто отключал его сознание, когда не нуждался в нем, — но как-то раз Кирей взял его с собой в ресторан. Он выдал Диармайду одежду для такого случая — обтягивающие вещи с причудливыми застежками. Это было странное решение, и Диармайд немало подивился его мотивам. Впрочем, не его дело было размышлять, и он последовал за своим Мастером.
Еда оказалась диковинной, с острыми пряностями. («Перец чили, — пояснил Кирей. — Из очень далекой страны. Ты, должно быть, не привык к такому? Бедный Лансер».) Диармайду было всё равно, но он даже не знал, что было более странным — время или место.
Затем Кирей отвел его домой и оставил на некоторое время, и Диармайд обнаружил нечто куда более тревожное, чем перец чили: глубокий, старый шрам. Он бугрился на его коже под рубашкой, и он совершенно не помнил, как получил эту рану. Хмурясь, он отыскал зеркало; после только сидел, побледнев и не двигаясь.
Когда Кирей вернулся, он уже пришел в себя.
— Готов к охоте, Лансер?
Диармайд склонил голову в подобии кивка, скрывая выражение лица. Пусть он был новичком в обмане, но ему было не привыкать быть обманутым.
В эту ночь он нашел другого Слугу. Она была не человеком, но скорее чудовищем, черная рана на фоне неба — он заметил ее, скорчившуюся на краю крыши; к его облегчению, она сражалась вслепую. Она не говорила с ним, и, собственно, не говорила вовсе, только один раз обратившись к невидимому Мастеру — закрой глаза, сказала она, — и он был доволен, пусть и на короткий миг, возможностью вступить в бой.
Бой оказался недолгим. И она была быстра. Никаких уловок, никаких маневров; они бросались друг на друга до изнеможения, и она пролила его кровь — один раз, и два, и три. В бою он никогда не задумывался, выживет ли он или умрет — он просто существовал, длился, точно затянувшийся момент после того, как гадатель подбрасывает кости в воздух, — и в конце концов Га Будхе послужило ему верно, как служило всегда. Копье вонзилось жестко, с хрустом, и он провернул его, разворотив грудь Райдер: значит, всё же она — человек, как бы там ни было. Выдернув копье, он смотрел, как она исчезает, тяжело дыша и истекая кровью из ран на руках и шее.
Кружилась голова. Он сообразил вдруг, что Мастер тоже должен быть где-то здесь, и он прищурился, отыскивая его взглядом (ее, скорее всего, учитывая предупреждение Райдер). Но она исчезла — если вообще была здесь, — и ему ничуть не хотелось пускаться в погоню.
Диармайд прижал ладонь к горлу. Пальцы окрасились красным и мокрым. Скоро будет еще и липнуть. Ничего смертельного, как ни погляди. Тем не менее, разумно было бы вернуться домой, к Мастеру, который никогда не следовал за ним в его вылазках: вернуться домой и получить исцеление, возможно, даже получить похвалу. Последнее искушало его. Он еще не видел Кирея обрадованным.
Повсюду в городе кипели битвы. Он чувствовал других Слуг на самом краю восприятия; соответственно, он знал, что и они могут чуять его. Он был слаб. Рассудок говорил ему, что пора отступать. И всё же он не мог отмахнуться от знакомого следа, и когда наконец понял, что именно ощутил — он подобрал копья и двинулся вперед, оставляя за собой алые следы.
Она тоже дралась с другим Слугой. Он слышал, как они дрались на набережной — неприкрытый стон боли от нее, кричащий что-то мужской голос, — но всё было кончено, прежде чем он успел хоть что-то увидеть, и один из Слуг исчез из его восприятия. Не Сэйбер. Когда Диармайд подошел к ней, она была вся в крови, и земля вокруг была окровавлена и изрыта ямами. От ее врага не осталось и следа: только вражеский Мастер — изломанное тело неподалеку.
Она опустила меч острием вниз. На него она не смотрела.
— Ты убила ее? — спросил Диармайд.
— Она была магом. Она истощила свои магические силы, пытаясь защитить своего Слугу, — ответила Сэйбер — и, будь он проклят, у нее даже не сбилось дыхание. — Но я бы ее убила. Ты не понимаешь правил этой Войны, Лансер.
— Какая жалость. Ах, если бы только кто-то счел нужным просветить меня.
Возможно, сарказм в его голосе заставил ее поднять взгляд. Впервые он увидел на ее лице удивление.
— Я не хотела задеть твою честь, — сказала она.
Собственный гнев всегда смущал его больше, чем жажда крови; мелочная обида была еще хуже — чувство, почти что незнакомое ему, если не считать тех моментов, когда он вспоминал о Финне, — но он неизменно отталкивал эти мысли прочь.
— Твои намерения никого не заботят, — сказал он. — Кто он был? Тот, кого ты убила?
— Арчер, — коротко ответила она. — Я не знала его имени.
— Вот как. А я встретился с Райдером. — Он усмехнулся, но это была просчитанная, неприятная улыбка, которую он адресовал своим врагам; Сэйбер сощурила глаза в ответ. — Продолжим, ваше величество?
— Ты не в лучшей форме, — возразила она, но он заметил, как она напряглась. — Я не собираюсь драться с раненым.
— У тебя нет выбора. Я вызываю тебя, Сэйбер.
Она предугадала его первый выпад и уклонилась от него; но, даже раненый, он был быстр — быстрее, чем она в своей тяжелой броне, и ей пришлось парировать удар Га Дерг. Оружие зазвенело при столкновении, и он ощутил трепет, которого не испытывал в схватке с Райдер. Почему бы это, подумал он. Затем он понял — сейчас он впервые знал, что действительно может умереть.
Он ударил снова, и она снова отбила удар; еще раз, и копье зазвенело о ее доспех. Она оставалась мрачной и непреклонной, и это было хуже всего.
— Зачем тебе это? — выкрикнул он, когда они на мгновение разошлись. — Это игра, Сэйбер?
— Что? — она уставилась на него. — Нет. Я...
— Тогда зачем ты играешь со мной? — он снова бросился на нее. Он видел, что необходимость только держать оборону утомляла ее, и это приводило его в ярость, и ярость подхлестывала его. — Зачем? Ответь мне.
— Я никогда бы не стала. Я не играю, — процедила она сквозь зубы.
Диармайд повысил голос:
— Кто я для тебя? Что я значу?
Га Будхе пробило край ее нагрудника: первая кровь — за ним. Сэйбер пошатнулась. Но он уже выдыхался, и голова кружилась всё сильнее; с безумным взглядом он оперся на оба копья и готов был бросить ей вызов снова, когда она наконец резко ответила.
— Мой друг. Я думала, что ты был моим другом.
— Что я сделал?
Казалось, эти слова причиняют ей боль.
— Ничего, — сказала она. — Я... ничего. Ты не понимаешь.
— Не понимаю, — Диармайд перехватил Га Дерг.
— Ты был призван в прошлый раз, — сказала Сэйбер, — и я предала тебя. Я не могу позволить этому случиться снова. Это место... это всё... — она покачала головой. — Здесь нет места для союзов. Ничего из них не выходит. Они только разрушают нас.
Должно быть, недоверие отразилось на его лице; тем не менее, он остановился.
— Я не прошу тебя о союзе, Артур Пендрагон, — сказал он. — Я прошу о чести сойтись в поединке с равным. И ты по-прежнему отказываешь мне в этом.
Она молчала. Бездумно коснулась своей брони там, куда пришелся его удар.
— Прости, — сказала она. — Мне действительно жаль.
— Мне всё равно. Ты не хочешь убить меня. Ты не хочешь сказать мне правду. Что я должен делать?
— Я не хочу видеть тебя, — прямо сказала она. — Думаю, мы не должны приближаться друг к другу. Это — лучшее, что мы можем сделать.
Он рассмеялся — чувствуя странную легкость, едва ли не падая.
— А что, у нас есть выбор?
Как ни странно, именно это на нее подействовало. Пожав плечами, Сэйбер дематериализовала броню, оставшись в окровавленном костюме, с растрепанными волосами. Она огляделась вокруг.
— Куда нам пойти, чтобы поговорить? — спросила она почти жалобно.
— Понятия не имею, — потрясенно ответил Диармайд. — Разве не ты была здесь раньше?
— Твой Мастер?
Он покачал головой.
— Идем, — сказала она, чуть поразмыслив. — Я знаю место, куда мой не пойдет.
Она привела его в церковь Фуюки.
— Это нейтральная территория, — сказала она; и если его собственный обман и отразился на его лице — он не знал, удалось ли ему это скрыть, — она предпочла ничего не заметить.
В любом случае, Кирей этой ночью был где-то в другом месте — Диармайд считал, что ему не положено расспрашивать о подобном, — и они были здесь наедине. Они медленно шагали вдоль скамей, оба — вымотанные до предела, пока она не плюхнулась на одно из сидений. Он встал рядом, опираясь о деревянную спинку.
— Тебе нужно лечение, — заметила она.
Он приподнял уголок рта:
— Тебе тоже.
— Как-нибудь позже, — отмахнулась она, и небрежность в ее голосе заставила его улыбнуться с неожиданной приязнью. Это казалось почти знакомым. Но как может быть знакомым то, чего он даже не помнил? Возможно, это прошлое и настоящее наслаивались друг на друга: одна жизнь и другая. Артур и Фионн. Диармайд нахмурился и опустил голову.
Сэйбер всё смотрела на него.
— Можно? — вдруг сказала она.
Он даже не знал, о чем она спрашивает. Помедлив, она подняла руку в перчатке и поднесла к его лицу — нет, не к лицу, только к кончикам волос. Ее пальцы едва задели их и тут же отдернулись.
— Ты точно такой же, как я тебя помню, — сказала она. — Мы... не расстались добром.
— Ты предала меня. — Это прозвучало как утверждение без особой уверенности и одновременно вопрос. Он повернул к ней лицо, но она не стала больше касаться его. — Как давно?
Она замешкалась.
— Десять лет, я думаю, — сказала она. — Ты был Слугой одного мага. Высокородного лорда-аристократа. Ты был верен ему, но он не был добр к тебе. А твой новый Мастер? Как он — или она — к тебе относится?
Диармайд вспомнил, как Кирей с сочувствием опускал руку на его плечо. Затем он вспомнил ложь, которую Кирей приказал ему говорить.
— Мне не подобает требовать доброты, — устало сказал он. — Только возможность искупления.
— Ты уже искупил свои проступки, — она выглядела потрясенной; отвела взгляд. — Я — нет. То, что я сделала со своим королевством. И с тобой.
Он заставил себя утомленно улыбнуться; было нечто предельно честное и открытое в ней, самоотверженность и вдумчивость — должно быть, подумал он, и ее рыцари видели в ней то же самое.
— Неужели все христиане такие же, как ты?
— Что? — Сэйбер моргнула.
— Так же склонны к бесконечному самобичеванию? — он улыбнулся шире. — Есть ли хоть что-то, что не заставляет тебя чувствовать свою вину?
Похоже, она глубоко оскорбилась.
— Тебе не понять, — бросила она — и тут же пожалела об этом, добавив: — Прости. Я знаю, у тебя есть своя ноша.
— Есть, — согласился он, — но это другое. Я навлек на себя бесчестье, когда взял в жены невесту моего господина. Но нет никакого смысла постоянно думать об этом. Ты же всегда носишь с собой то, что полагаешь своими ошибками, верно?
Сэйбер отлично шел ее костюм, отвлеченно подумал он; должно быть, его сшили специально по ее мерке. Ее Мастер явно не жалел средств. Увы, теперь на ткани расцветали кровавые пятна: придется его заменить. Ее длинные светлые волосы были безо всяких ухищрений собраны на затылке и потемнели от пота на висках. Она открыла рот, собираясь ответить, закрыла снова и прищурилась.
— А ты стал нахальнее, чем мне помнится, — заметила она.
— Неужели?
Ее губы чуть дернулись: улыбка и угроза одновременно.
— Хм. Пожалуй, совсем немного.
Диармайд сообразил вдруг, что им следует расстаться, пока не вернулся Кирей, и что ему придется сейчас изображать, будто он уходит в другое место. Быстро продумав свою ложь, он выпрямился — по-прежнему не очень твердо держась на ногах от потери крови и усталости — и коротко поклонился Сэйбер.
— Мне нужно идти, — сказал он. — Могу ли я увидеть тебя снова?
Она удивленно взглянула на него.
— Там, на набережной? — не отступал он. — Если твой Мастер разрешит тебе?
— Я не знаю, — сказала она, вновь прячась в свою скорлупу. — Я не могу ничего обещать.
Что ж, решил Диармайд, придется довольствоваться и этим.
Его Мастер тоже был христианином, но сложно было найти между ним и Сэйбер что-то общее: в нем таилось бездонное темное спокойствие. Он что-то напевал себе под нос, наводя порядок в ризнице. Диармайд опустился на колени рядом с ним, не осмеливаясь ничего коснуться.
— Мастер? — решился спросить он спустя некоторое время.
— Да?
— Позволено ли мне задать вопрос касательно вашей веры?
— Разве я не говорил тебе? — Кирей улыбнулся. — Тебе не нужно спрашивать моего разрешения, чтобы задавать вопросы.
Диармайд кивнул.
— Простите, Мастер. — Он наполовину ожидал, что Кирей отчитает его за извинения, но тот только вернулся к своей работе. — Я хотел бы узнать, как долго вы придерживались своей веры.
— А когда ты стал язычником, маленький Лансер? Всегда, сколько я себя помню, — легко ответил Кирей, — с тех пор, как я был ребенком. Так устроен мир.
Диармайд тоже полагал, что знает, как устроен мир; но он решил не говорить этого Кирею.
— Значит, поэтому вы желаете получить Грааль? — сказал он. — Потому что он принадлежит вашему Богу?
Это привлекло внимание Кирея. Он обернулся, глядя на Диармайда из-под полуприкрытых век. Он был высок и хорошо сложен. Он помедлил, подбирая слова; его легкая усмешка в этот момент стала странно зловещей. Казалось, он взвешивает разные варианты.
— Я хочу принести человечеству мир, — произнес он; и в его голосе звучало удовольствие.
— Мой народ не ждет мира, Мастер, — сказал Диармайд. — Точнее, мы не ждали его. Мы ценили мир, пока он длился, но мы всегда готовились к войне.
— Я знаю. Такова ваша природа, — ответил Кирей. — Встань, Лансер; я хочу посмотреть тебе в глаза.
Диармайд с сомнением поднялся на ноги и вздрогнул, когда Кирей приподнял его подбородок кончиками пальцев.
— Посмотри на меня, — повторил он, и Диармайд заставил себя встретить его взгляд.
Кирей долго, внимательно смотрел на него. Диармайд мог только догадываться — и бояться — что именно он искал. Но он, похоже, так и не нашел ничего; только сказал напоследок:
— Любовь — вот замысел Господень для нас, маленький Лансер. Страх лишь разделит нас.
На следующую ночь, на набережной, Диармайд встретил юношу: сперва он подумал, что почуял очередного Слугу, но когда отправился на поиски — обнаружил лишь какого-то бредущего домой пьяницу, светловолосого, одетого в темное, который проигнорировал его и неверным шагом уходил в противоположном направлении. Диармайд не обратил на него особенного внимания; не его он ждал, наполовину осмеливаясь надеяться, наполовину смиряясь с возможностью никогда больше не увидеть Сэйбер. Но она пришла — твердой поступью, в незапятнанном черном, — и сердце его воспряло. Он не собирался даже думать больше об этом пьянице.
Зато Сэйбер замерла, и незнакомец повернул голову.
— Ты, — сказала она. — Что ты делаешь здесь? — Она взглянула на Диармайда: — Что он здесь делает?
Должно быть, растерянность отразилась на его лице, потому что она только покачала головой и повернулась к незнакомцу — тот выпрямился в полный рост и приподнял брови.
— Как я погляжу, у нас тут встреча старых друзей.
Га Дерг материализовалось в руке Диармайда. Незнакомец фыркнул:
— Давай, попробуй. Будто ты на что-то годен, шавка.
— Предполагается, что этого очаровательного юношу я тоже должен помнить? — Диармайд оглянулся на Сэйбер.
— Ты ничего не потерял. — Она снова пристально уставилась на незнакомца. — Что ты здесь делаешь? Ты не Слуга.
Незнакомец засмеялся. Воздух вокруг него на мгновение замерцал, и Диармайд напрягся; но свечение тут же померкло, и незнакомец только смотрел на них обоих.
— Ты всегда будешь Слугой, — сказал он. — Ты ничего не понимаешь.
— Что ты здесь делаешь? — требовательно повторила Сэйбер, сжимая Эскалибур и повысив голос — но на этот раз незнакомец не ответил ей, вместо этого переведя расфокусированный взгляд на Диармайда.
— Добр ли к тебе твой Мастер, Лансер? — протянул он.
Это прозвучало зловещим эхом слов Сэйбер, и Диармайд мог лишь ошеломленно моргнуть. Впрочем, незнакомец и не ожидал ответа; он тряхнул головой, одновременно неуклюже и надменно, смерил их обоих презрительным взглядом — а затем расправил плечи и исчез. Диармайд смотрел на пустое место.
Сэйбер продолжала смотреть туда же, не опуская меч.
— Это неправильно, — произнесла она наконец, обращаясь скорее к самой себе.
— Еще один старый друг, я уже понял, — сказал Диармайд с куда большей легкостью, чем ощущал на самом деле.
— Враг.
Он изобразил на лице философские раздумья:
— Ну, говоря теоретически...
— Он был в особенности неприятным противником, вот что я имею в виду, — отрезала она. — Мне это не нравится. Я не понимаю, что это значит. Он не должен помнить, — она покачала головой. — Это меняет... меняет всё. Мне нужно поговорить со своим Мастером.
Она повернулась. Не думая, Диармайд протянул к ней руку:
— Ты пришла поговорить со мной.
— Я ничего тебе не обещала, — коротко ответила Сэйбер, явно не в духе — она ни разу не взглянула на него толком с тех пор, как они повстречали незнакомца, и не смотрела сейчас.
Он схватил ее за руку. Она обернулась, глядя ему в лицо; он смотрел в ответ, сам удивляясь своему поступку.
— Ты не можешь уходить вечно, — настойчиво произнес он.
— Мне нужно поговорить со своим Мастером, — она нахмурилась. — Нужно избавиться от него снова. Ты не поймешь.
— И никогда не пойму, — парировал он, — если ты продолжишь так делать. Скажи мне, Сэйбер, что изменится, если ты одержишь победу? Что, если всё это повторится снова? Должен ли я умереть, так ничего и не поняв? Разве это сработало в прошлый раз?
Из всех упреков, которые он бросал, почти не думая, именно последний, похоже, пробил ее защиту. Она выглядела уязвимой, и он ощутил холодное дуновение скорби.
— Прости меня, — сказала она.
— Из всего, что я хотел бы от тебя, — сказал Диармайд, — жалость — единственное, что ты желаешь мне дать, Артур Пендрагон.
Он отпустил ее в следующую секунду, понимая, что пересек черту. Сэйбер вздрогнула, опустив плечи, и ему вдруг показалось, будто он видит незримый груз, который она несла, тяжело лежащий на ее плечах. Ее костюм растаял, и она стояла, облаченная в синее и серебро, глядя куда-то вдаль отсутствующим взглядом. Он хотел было коснуться ее снова — теперь по иной причине, — но остановил руку. На мгновение он подумал, что она готова заплакать. Но вместо этого ее лицо точно окаменело, и, повернувшись к нему спиной, она сказала:
— Идем.
Они шли, никуда не торопясь. Присев на берегу реки, Сэйбер рассказала ему о прошлой войне, об именах их прежних Мастеров и о золотом Слуге, что преследовал их теперь; слушая ее, Диармайд пускал камни по воде. Она не снимала броню, по-прежнему опасаясь нападения, но ничто и никто не потревожило их. Интересно, подумал он, сколько еще ночей они могут выкроить для себя. Рано или поздно маленькая Мастер Сэйбер будет ожидать результатов; рано или поздно Кирей тоже будет их ожидать.
— Итак, ты одержала верх, — сказал он.
— В каком-то смысле, — она смотрела вдаль, за реку. — Мой Мастер заставил меня уничтожить Грааль.
— Ты уничтожила его, — повторил он, — и ты по-прежнему?..
Она покачала головой, раздосадованно и бессильно, и попыталась описать жестом нечто безграничное. Диармайд обнял колени руками, глядя на нее.
— Нет смысла в состязании, — произнес он. — Они лгали нам. Все они лгали нам. Или почти лгали.
— Мы всё равно связаны, — ответила она.
— Чем? Честью? Честь никак не вяжется со всем, что ты рассказала, — собственный напор удивил его. — И не говори мне, будто это очередное требование твоего Бога.
— Нет. Я имею в виду Печати Приказа, и их магию, и всё это. И время. — Он моргнул, и она снова оказалась одета в костюм — будто смирилась с чем-то, чему не могла противостоять на поле боя; в ее голосе звучало отчаяние. — Я имею в виду, что мы не можем сбежать. Нам некуда бежать.
Он протянул руку.
— Может быть, твой Мастер...
— Она так же связана, как и я, — сказала Сэйбер. Она не стала ничего пояснять, и он не решился расспрашивать.
Огни города мерцали, отражаясь в воде. К этому зрелищу он уже успел привыкнуть; но он помнил темные воды Ирландского моря, освещенные лишь проблеском луны. Они всегда полагались лишь на милость богов. Теперь, в современном мире, люди подчинили себе всё, даже свет солнца. Но, может быть, кое-что осталось неизменным.
Диармайд улыбнулся — не без иронии.
— Он сказал мне, что я — сильнейший.
Сэйбер вопросительно посмотрела на него.
— Мой Мастер, — уточнил он. — Они всегда это говорят?
— Каждый из них, — сказала она с вымученным смешком. Он потянулся к ее затянутой в перчатку руке, и она взяла за руку его, и так они сидели еще долго.
Он не ожидал увидеть ее снова. Отчасти он опасался, не падет ли она в битве прежде, чем они встретятся — но больше он был уверен, что он падет первым, или что Кирей разгадает его, и свяжет Печатью, и она будет вынуждена убить его тоже, снова, не в первый уже раз. Кирей по-прежнему оставался его Мастером — сильнейшее из воздействий, которое он чувствовал в своем теле, темный силуэт, скользящий под сводами церкви; Диармайд по-прежнему ощущал его тяжелое касание на своей коже.
Что-то жгло его изнутри, думал Диармайд; и хотя он знал, что Кирей был лжецом, он не мог заставить себя презирать его. Возможно, потому, что он знал, что Кирей — его Мастер. Возможно, дело было в чем-то еще.
Когда Сэйбер снова пришла встретиться с ним на берегу, они взялись за руки и вместе вернулись в церковь. Диармайд не знал, окажется ли там Кирей, и, по правде говоря, уже не заботился об этом; пусть обман раскроется, думал он, пусть всё горит огнем. Но церковь была пуста, и Кирей был где-то в другом месте.
— Нет ли способа, — спросил он, — который позволит мне вспомнить?
Эти слова опечалили ее — судя по тому, как изменилось ее лицо, — и он на миг пожалел о своем вопросе.
— Нет, — сказала Сэйбер. — То, что я могу помнить — свойство Авалона. Я не могу передать его тебе.
— Значит, это — всё, что у нас есть, — он обвел пространство вокруг широким жестом, подразумевая нечто, что не мог выразить.
Она кивнула.
— Могу ли я просить тебя о милости, Король Рыцарей?
— Можешь, — сказала она; в ее глазах блеснула неуверенность.
— Сними перчатку, — попросил Диармайд, — чтобы я мог поцеловать твою руку.
Ее лицо оставалось непроницаемым. Стянув с маленькой руки черную перчатку, она отбросила ее прочь и протянула ему руку. Он наклонил голову, коснувшись губами ее костяшек.
Сэйбер подняла открытую ладонь и приложила к его лицу. Затем приподнялась на цыпочки и поцеловала его.
Диармайд не мог вспомнить, когда в последний раз целовал женщину по своей воле — или мужчину, если на то пошло. Запустив пальцы в ее волосы, он ответил на поцелуй; она обняла его, и он наконец сдался — поддался чувствам, поднимающейся волне в его разуме. То, что они делали, было неправильно, он знал — по его меркам, потому что они были в доме его Мастера, и по ее, потому что они были на священной земле, — но это лишь подстегивало его. Отчаяние, вот что это было. И ее отчаяние было еще сильнее: он чувствовал это в ее жестких, требовательных поцелуях, в нетерпеливых движениях ее рук, скользящих по его телу и обхватывающих вокруг пояса.
Она была не похожа ни на кого из тех, с кем ему доводилось бывать прежде. Она была — больше, чем кто-либо другой: сильная и смущенная, уверенная и неуверенная поочередно; она стягивала с него одежду неловкими пальцами. Она удивила его, когда откинулась назад, сбрасывая пиджак и развязывая галстук, и позволила ему расстегнуть пуговицы на рубашке. Ее кожа под пальцами точно обжигала.
Когда она коснулась шрама на его груди, ее лицо исказилось болью, и он вновь подумал, что она может заплакать — поэтому он поднял руку, гладя ее волосы, и улыбнулся. Она заговорила — впервые, показалось ему, за целую вечность.
— Ты даже не знаешь, что это значит.
— Я знаю больше, чем ты думаешь, — тихо ответил он и поцеловал ее снова.
Он не был неторопливым. Она не позволила бы ему, и, по правде говоря, он и сам не хотел медлить. В одно мгновение она касалась его и он целовал ее шею, а в следующее — она уже была обнажена, оседлав его, обхватывая его ногами, и вскрикнула, когда он скользнул глубоко в нее. Он не был уверен, кто из них чувствует боль. Они двигались в унисон — иногда даже слишком, и он должен был заставлять себя остановиться, замереть; она покрывала его лицо и горло беспорядочными поцелуями — один из них пришелся в кончик носа, и он улыбнулся на рваном выдохе; он втиснул руку между ними, нащупывая ее чувствительную точку, и орудовал там, пока у нее не перехватило дыхание. Он не думал ни о чем больше. Не о чем было думать.
Потом, когда всё кончилось, Сэйбер облачилась в свою мерцающую броню — вероятно, вместо того, чтобы снова одеваться, — а он принялся натягивать разбросанную одежду. Он вдруг подумал, что они даже не задержались в объятиях друг друга. Но это казалось неправильным.
Она наклонилась вперед и неуверенно поцеловала его в лоб, у самой линии волос.
Диармайд перехватил ее руку.
— Прости, — сказал он. Его голос эхом отдавался под сводами церкви. — Есть еще кое-что, о чем я хотел бы просить тебя.
Она наклонила голову набок.
— Первое, о чем я тебя просил, — сказал он, криво усмехнувшись. — Единственное, что ты сможешь сделать для меня.
На мгновение он подумал, что она попросит уточнить — но она посмотрела на него с неожиданным, глубоким и пугающим пониманием, и затем отвела взгляд. Казалось, она вновь собирается с духом.
— Здесь не место для этого, — сказала она, помолчав.
— Нет, — Диармайд улыбнулся.
Вернувшись к реке — в последний час ночи, когда солнце уже подбиралось к восходу, — они встали друг напротив друга. Диармайд поднял оба копья, и Сэйбер ответила ему долгим взглядом.
— Уничтожь мою реликвию, — сказал он, — если победишь. Я не хочу повторять это снова.
Она улыбнулась ему.
— Ты тоже можешь победить, — сказала она. — Ты достаточно близок к этому.
Он усмехнулся.
— Я же сказал: «если».
У них были все причины поторопиться — еще немного, и они рисковали привлечь публику. Не то чтобы это имело значение, решил Диармайд. Он вздрогнул: перед рассветом было холодно.
— Знаешь, — сказал он, — думаю, наши Мастера ничуть не будут нами довольны.
— Думаю, ты тянешь время, — парировала Сэйбер.
— Может быть, — он прокрутил Га Будхе в воздухе. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Сэйбер подняла меч. Без заклинания ее Мастера клинок был теперь виден, и руны на нем сияли.
— Я хочу, чтобы ты получил свое желание, Диармайд О'Дуибне, — сказала она.
Затем она бросилась на него, и начался бой.
Оригинал: Mana Restoration, purplekitte; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 903 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: все Мастера и Слуги Четвертой Войны
Категория: гет, слэш, фем
Жанр: зарисовки
Рейтинг: R
Примечания/Предупреждения: МАНАТРАНСФЕР
Райдер был шумным и неудержимым во всем, что бы он ни делал. Вейвер устал считать синяки, остававшиеся каждый раз, когда тот хлопал его по спине, требуя взбодриться — только потому, что он не испытывал такой радости от новой компьютерной игры, как сам Райдер.
Когда-то Райдер с презрением отозвался о его том, почему он решил участвовать в Войне Святого Грааля. Но, пусть даже сам Вейвер знал, что это звучит глупо, существовал единственный способ доказать, что он достоин быть его вассалом — рисковать жизнью ради своей цели. Он, как Мастер, был обязан поддерживать своего Слугу, даже если это значило — иметь дело с Райдером, не осознающим собственной силы.
Чего он не ожидал — это того, что Райдер будет касаться его осторожно и нежно. Райдер занимался с ним любовью неторопливо, так, словно у них был целый день впереди, проводя мозолистыми пальцами по его телу. От его бороды было щекотно.
Вейвер лежал в объятиях сильных рук, прижатый к широкой груди. Это не был секс, который можно просто перетерпеть — это была искренняя, открытая близость. Его обнимал тот, кто всегда защитит его.
— Я не стеклянный, знаешь ли, — едко напомнил он. Райдер рассмеялся — низким, раскатистым смехом.
***
Айрисфиль всегда отправлялась в постель вместе с ними. Это было логично, понимала Сэйбер — ведь большинство участников Войны считали Мастером именно ее.
Честно говоря, Сэйбер предпочла бы проводить передачу маны быстро, по-деловому, и подозревала, что Кирицугу думал так же. Но Айрисфиль привносила свой солнечный энтузиазм во всё, чем она занималась — даже если ей приходилось наблюдать за собственным мужем с другой женщиной.
Сэйбер вздрогнула, ощущая язык Айрисфиль на своей груди, дразняще обводивший изгибы. Руками она потянулась к Кирицугу, и Сэйбер видела, как он почти расслабился, почти что тепло улыбнулся жене. Это ей, третьей, не было места рядом с ними.
***
Невеста его Мастера настойчиво прижалась к нему, едва ли не мурлыча.
Лансер не испытывал ни малейшего желания видеть ее такой — точно кошка в течке, — но ему отдали приказ.
Невеста его Мастера жадно потянулась к нему, усаживаясь на него верхом и трогая везде, где могла достать.
Лансер закрыл глаза и думал об Ирландии.
***
Секс с Берсеркером не значил ничего. Кария жил, каждый день преодолевая боль изломанного тела, чувствовал, как насекомые шевелятся под кожей, пожирая его.
Берсеркер, как ни странно, сперва казался смущенным, — но он не мог контролировать себя ни в чем. Кария терпел.
Он выдержит это. Он увидит конец своей семьи. Ради нее.
***
Между Токиоми и Арчером это никогда не происходило легко и без напряжения: ни один из них не хотел поддаваться. Они дрались, оставляя на коже друг друга царапины и укусы, рыча и сопротивляясь, стоило им соприкоснуться.
Аои наверняка осуждающе покачала бы головой, но она подчинялась ему во всем, и здесь ее не было — по его приказу. А что до Арчера... Токиоми не собирался тратить командное заклинание на это, равно как и Арчер не пользовался преимуществом своего Благородного Фантазма.
В какой-то момент он пожаловался Котомине на своего упрямого Слугу, и он не знал, что его ученик сказал Арчеру, но ему самому он ответил:
— Можно ли сдаться, если нет битвы?
Арчер плавно придвинулся к нему; его губы отдавали терпкой винной горечью. Токиоми известны были легенды, которые рассказывали о короле, бесчинствовавшем среди дев первого из городов. Конечно, он был более чем опытен, и всё, что Токиоми мог сделать — казаться расслабленным, насколько мог, и стараться не издать ни единого звука.
В их движениях и прикосновениях не было привязанности, только похоть и наслаждение ради наслаждения, и еще — ради силы, которую оно давало. Для них обоих партнером мог быть кто угодно, и они заботились лишь о собственном удовольствии.
Арчер вздохнул, кончив, и уснул, бесстыдно раскинувшись на постели. Даже так его царственность словно бы просвечивала наружу: «смотрите на меня, мне плевать, что вы думаете, когда я так прекрасен и полон жизни».
На губах Арчера дрожало имя — слишком тихое, чтобы он сам признал его. Энкиду. Токиоми даже не вспоминал про Аои всё это время.
***
Рюноскэ нравились прикосновения. Он оставлял на его мантии не просто кровавые отпечатки — он рисовал кончиками пальцев, хотя засохшая кровь была почти не видна на темной ткани. Дерево, солнце с извилистыми лучами, монстр со щупальцами.
Он смеялся, обнимая Кастера за плечи, смеялся, когда приводил домой очередную жертву.
Рюноскэ смотрел на него блестящими глазами, стоя перед ним на коленях. Кастер представил, как мог бы вскрыть его сейчас, когда он тычется лицом в его пах. Не было бы ни страха, ни чувства предательства. Кастер мог представить, как тот смеялся бы и кричал одновременно, когда Кастер испробовал бы на его плоти все те изысканные пытки, которые он применял к своим жертвам. Он вздрогнул, когда Рюноскэ провел языком по всей длине его члена.
Нет, его убийство не принесло бы удовлетворения. Он уже всё понял. Не было бы ни вспышки надежды, ни веры в то, что ему удастся спастись. Рюноскэ уже видел самую восхитительную вещь в мире и мог умереть счастливым. Он никогда не попытался бы бежать.
***
Кирей был пустым человеком.
Его постель была холодной и жесткой. Обеты священника мало что значили для него — потому что ничто не имело для него значения. Он просто делал то, что должен был делать сейчас.
Ассасин прислал ему пустое тело, чтобы запасти в нем ману, как и было приказано. Кирей не проронил ни слова за всё время, словно физические реакции тела никак не влияли на него.
Кирей был пустым человеком.
Вообще, этот перевод не столько мой, сколько опять же Коршуна — но текст мне нравится, шипперю я этот пейринг столь же безудержно, ну и мой кусок здесь тоже есть. Поэтому пусть будет.
Название: На ощупь
Оригинал: By touch alone, curlydots; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2273 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Айрисфиль фон Айнцберн / Сэйбер (Артурия Пендрагон)
Категория: фемслэш
Жанр: флафф, PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Прежде, чем окончательно лишиться осязания, на одну последнюю ночь Айрисфиль решает насладиться этим чувством целиком и полностью.
Сэйбер крепко затягивает шелковый шарф на затылке Айрисфиль.
— Как оно?
Айрисфиль мягко смеется.
— Ты не обязана каждый раз спрашивать, Сэйбер. Я говорила тебе: я не стану молчать, если что-то будет не так. — Она опускает ладонь на шарф, закрывающий ее глаза. — Не беспокойся. Всё просто замечательно.
Она слышит, как Сэйбер вздыхает.
— Заранее простите меня, если я чересчур обходительна с вами, но я уже давно не занималась ничем подобным. Но да — прошу, не молчите, если я сделаю что-либо, что не будет вам по душе.
— Обещаю.
— Хорошо. Теперь, прошу, лягте на спину.
Айрисфиль ощупывает постель позади себя и опускается на нее так, чтобы ее голова оказалась на куче подушек. Одеяло под ее спиной и она слегка вздрагивает. Кровать слегка проседает там, где на нее забирается Сэйбер, и этот вес смещается, когда рыцарь двигается, чтобы встать на колени рядом с Айрисфиль.
Сколь бы сильно она ни предвкушала это, на задворках ее мыслей по-прежнему живет сомнение. Это она попросила Сэйбер о таком, и хотя та согласилась по видимости весьма охотно, даже пылко, какой-то частью себя Айрисфиль задается вопросом: что такого она сделала, чтобы заслужить подобную преданность. Если, возможно, Сэйбер чувствует себя обязанной пойти на это.
Ее выдергивает из этих мыслей первое же касание Сэйбер — та проводит прохладными кончиками пальцев над ее лодыжкой. Айрисфиль вздрагивает.
— Прошу прощения. У меня холодные руки?
— Самую малость.
— Подождите немного.
Она слушает, как Сэйбер дует себе на ладони, а следом потирает их друг о друга. Когда она вновь кладет руку на лодыжку Айрисфиль, прикосновение ощущается уже теплее.
— Спасибо, Сэйбер, так куда лучше.
Сэйбер неразборчиво бормочет что-то, скользит пальцами вдоль изгиба ее лодыжки, обводит выступающие косточки и углубления. Айрисфиль прикусывает щеку изнутри, но не может полностью удержаться и не захихикать от щекотного ощущения. Сэйбер не торопится, но в ее движениях не чувствуется нерешительности.
Затем Сэйбер сдвигается, оказывается над ее ногами. Легким, невесомым касанием она тянет за подол платья Айрисфиль, поднимая его чуть выше колен — куда ниже, чем Айрисфиль предпочла бы: она слегка разочарована.
— Ты не шутила насчет обходительности, верно?
— Совсем нет, — отвечает Сэйбер, и ее дыхание призрачным теплом оседает на коже бедра. Для губ еще не настал черед, но Айрисфиль чувствует, как задевают ее кожу мягкие волосы Сэйбер.
Пальцы Сэйбер не так уж далеко от ее губ, но двигаются размеренно, неторопливо поднимаясь вдоль ее икр. Сэйбер рисует невидимые линии по ее коже — спирали и диковинные узоры, тут же расцветающие в разуме Айрисфиль. Руки у Сэйбер меньше, чем у Кирицугу — чего и стоило ожидать. Они, кроме того, и мягче — твердые мозоли отмечают их в других местах; в конце концов, сражаться мечом — не то же самое, что огнестрельным оружием. Раз уж ей не на что смотреть, Айрисфиль целиком сосредотачивается на тонких деталях, касающихся рук Сэйбер, пока те нежно скользят по внешней стороне ее бедер.
Айрисфиль тянется вперед, пока не нащупывает пальцами волосы Сэйбер, и стягивает ленту с ее волос. Те покорно рассыпаются, освобожденные, и падают поверх кожи Айрисфиль, словно мягкая занавесь. Она воображает, что в этот миг Сэйбер улыбается ей — своей открытой, искренней улыбкой.
Ее мир сужается, когда Сэйбер начинает прокладывать дорожку поцелуев вдоль ее бедер, задирая платье еще выше, открывая больше кожи. Ее губы изумительно мягкие, и Айрисфиль странно не ощущать царапающее прикосновение щетины, к которому она так привыкла. А еще она горячая — даже неестественно-горячая; каждое прикосновение кожи Слуги отдается теплым покалыванием.
У Айрисфиль замирает дыхание, когда Сэйбер заканчивает с ее бедрами — но та просто сдвигается чуть выше на постели и целует ее в пупок.
— Я позвала тебя... не чтоб ты меня дразнила, — произносит она; ее дыхание сбивается — чуть сильнее, чем хотелось бы.
— Вы и в самом деле полностью исцелились... — рассеянно замечает Сэйбер; ее пальцы обводят след от того, как ее чуть было не выпотрошили недавно во время сражения с Котомине, ногти легко касаются шрама. — Это восхитительно.
Айрисфиль даже не уверена, слышит ли ее Сэйбер. В голосе Сэйбер звучит странная, непривычная тяжесть — и ей это нравится.
— Не шевелитесь.
Сэйбер обхватывает ее и тянет вниз на себя — так, что Айрисфиль оказывается почти сидящей на согнутых коленях Сэйбер, чувствует грубую ткань ее одежды обнаженными бедрами. Сэйбер протягивает руки к ее платью и стягивает его через голову.
Айрисфиль никогда не стеснялась своего тела, но лежать вот так, с завязанными глазами, в одном лишь нижнем белье, на коленях полностью одетой партнерши — от всего этого она невольно покрывается приятными легкими мурашками. Хотелось бы ей увидеть лицо Сэйбер, знать, куда именно та смотрит и что чувствует. Она испытывает странное желание прикрыться чем-нибудь.
— Хотела бы я, чтобы вы могли увидеть, насколько вы прелестны сейчас, — говорит Сэйбер. Айрисфиль чувствует, как горячий румянец заливает щеки. Как будто слова ее рыцаря смущают сильнее, чем то, что она почти обнажена перед ней.
Айрисфиль делает вдох и пытается расслабить тело. Сэйбер терпеливо ждет, поглаживая ее, пока напряжение не уходит, а затем, обняв за талию, притягивает Айрисфиль к себе вплотную. Она чувствует горячее дыхание Сэйбер на своей коже за мгновение до того, как ее язык вновь вступает в дело, целуя и выписывая узоры вдоль ключиц.
Айрисфиль издает первый громкий звук, когда губы Сэйбер касаются ее сосков.
Сэйбер улыбается, не отрываясь от ее кожи — Айрисфиль чувствует, как изгибаются ее губы, — и ее язык продолжает лизать, пока соски не затвердевают крохотными камушками. Айрисфиль сжимает пальцы, комкая простыни. Она отчаянно подается навстречу прикосновениям, пытаясь ощутить больше, но Сэйбер прижимает ее к постели твердой рукой и сдвигается снова, так, что теперь она — опять меж бедер Айрисфиль. Вдруг она исчезает, и Айрисфиль остро чувствует потерю — но, судя по шороху, она всего лишь начинает раздеваться.
— Знаешь, мне кажется, что повязка была не лучшей идеей, — небрежно замечает Айрисфиль, но коснуться повязки пока что не пытается.
Вместо этого она протягивает руку — и ее пальцы задевают бедро Сэйбер. Ей непривычно касаться такой мягкой кожи, но в этом нет ничего неприятного — наоборот, это кажется естественным. У Сэйбер стройная фигура, обманчиво скрывающая ее силу. Несмотря на рельефные мышцы, она кажется более женственной, чем можно было бы подумать. Айрисфиль поднимается выше, очерчивая узкие бедра, туда, где она нащупывает рубашку Сэйбер — расстегнутую, но всё еще не снятую. Ее беспокоит, что Сэйбер по-прежнему частично одета, и она пытается ненавязчиво стянуть рубашку, но Сэйбер перехватывает ее руку.
Она нежно сжимает пальцы Айрисфиль.
— Повязка была вашей идеей, насколько я помню.
Айрисфиль опускает руку, но мысленно отмечает себе — выяснить, как выглядит тело ее партнерши при свете. Пока что Сэйбер права: повязка была частью их договора. Она сказала Сэйбер, что хочет, чтобы ничто не отвлекало ее от осязания, и Сэйбер явно отнеслась к ее словам серьезно и намерена дразнить ее дальше. Айрисфиль не стала уточнять, почему Сэйбер беспрекословно взялась исполнять ее просьбу — как всегда, верная долгу. Не то чтобы ее собственный мотив был большим секретом. Если вскоре Айрисфиль предстоит утратить способность чувствовать прикосновения, она может позволить себе насладиться ощущениями, пока еще есть возможность.
— Я знаю, но всё равно хочу посмотреть на тебя, — честно признается она. Сэйбер касется легким поцелуем внутренней стороны ее бедра и Айрисфиль смеется. — Ты пытаешься отвлечь меня?
Сэйбер сдвигает в сторону ее белье.
— Я не пытаюсь, моя госпожа.
И без лишних слов она опускается между ее ног.
— Ах! — Айрисфиль едва не подпрыгивает, ощутив прикосновение языка Сэйбер. Она тут же смущается, но Сэйбер, похоже, не обращает внимания. Вместо этого она притягивает Айрисфиль ближе, приобнимая ее, и тихонько удовлетворенно хмыкает, прежде чем вернуться к ее влажным складкам.
Айрисфиль не знает, почему это умение ее рыцаря так удивляет ее — но она удивлена. Сэйбер так же уверена в постели, как и на поле боя. Вся скромность, которую она обычно демонстрирует, теперь отброшена, и Сэйбер не стесняясь стонет, вжимаясь в ее плоть. Айрисфиль может лишь бессильно вздрагивать, чувствуя, как возбуждение поднимается вдоль ее позвоночника, точно пламя.
Сэйбер не медлит, лаская ее языком — нежно, но неотступно, и Айрисфиль помимо воли поджимает пальцы на ногах. Лишенная зрения, она может лишь ощущать — Сэйбер между ее ног, ее теплый язык, руки, гладящие ее бедра — и это всё, что существует сейчас для нее. Ее разгоряченная кожа покрыта капельками пота, и она чуть слышно вскрикивает каждый раз, когда язык Сэйбер задевает ее клитор.
— О боже, — выдыхает она. Сэйбер хмыкает в ответ, и Айрисфиль со стоном запрокидывает голову — вибрация превращает легкую щекотку удовольствия в электричество, пронизывающее ее тело. — Аах... Сэйбер! — она судорожно хватает ртом воздух.
— Я здесь, я с вами.
Айрисфиль тянется вниз, запуская пальцы в волосы Сэйбер, привлекая ее к себе еще ближе — в надежде утолить тянущую боль желания, от которого слабеют ее ноги, лежащие на плечах Сэйбер. Не желая того, Айрисфиль, кажется, сжимает слишком сильно.
— Я здесь, — повторяет Сэйбер, и ее теплое дыхание щекочет влажную плоть.
Два тонких пальца осторожно надавливают прямо над тем местом, которого касаются губы Сэйбер, и Айрисфиль подается навстречу, тяжело дыша, когда Сэйбер начинает неглубоко проникать в нее. Айрисфиль стонет громче и выгибается на постели, не в силах сдержаться, поддаваясь губам и пальцам Сэйбер. В ответ Сэйбер сгибает пальцы, и цветные пятна расцветают перед закрытыми глазами Айрисфиль.
Она стискивает пальцы в волосах Сэйбер, лишь краем рассудка подумав, что, должно быть, слишком тянет за них, побуждая ее не останавливаться. «Это — последний раз, когда я могу почувствовать подобное», — думает Айрисфиль.
Оргазм накрывает ее, точно волна, и Сэйбер крепко держит ее, пока она не успокаивается. После Айрисфиль просто лежит неподвижно, словно из нее разом вынули все кости, позволяя себе отдышаться. Сквозь удовлетворенный туман в голове она чувствует, как Сэйбер прижимается лицом к ее бедру. Она что-то едва слышно шепчет, касаясь губами кожи, а затем ее тело застывает на мгновение, дрожа, и Сэйбер наконец расслабляется тоже, улегшись рядом с ней и тихо вздыхая.
Айрисфиль еще пытается прийти в себя, когда понимает, что Сэйбер обращалась к ней.
— Что ты там сказала?
Сэйбер медленно наклоняет голову.
— А, это... — Айрисфиль уверена, что может понять по голосу, как она краснеет. — Я... ну, — Сэйбер откашливается. — Я благодарила тебя за это, Айрисфиль, — говорит она.
— Сэйбер?
— За то, что позволила мне эту честь. Спасибо тебе.
Айрисфиль снимает повязку с глаз. В комнате стало тепло и душно с тех пор, как они начали, и простыни под ними все сбились. Сэйбер всё еще лежит у ее бедер, опираясь на локоть, одетая только в рубашку. Она смотрит на Айрисфиль со странно взбудораженным выражением. Ее светлые волосы растрепаны — Айрисфиль была не слишком осторожна.
Она прекрасна — такая, как есть; но стоит ей заметить улыбку Айрисфиль, как она словно вспоминает свое место и отводит взгляд, скрывая собственную улыбку, прижавшись к ее коже.
— Как... рыцарственно с твоей стороны, — Айрисфиль смеется. — Что ж, в таком случае — я тоже благодарна.
Между ними устанавливается спокойное молчание, и Айрисфиль полностью довольна — просто лежать на спине в своей теперь уже теплой комнате, ощущая уютный вес Сэйбер рядом.
— Насколько я понимаю, ты тоже получила удовольствие? — наконец спрашивает Айрисфиль. Лицо Сэйбер загорается жарким румянцев, и Айрисфиль не может не улыбнуться.
— Д-да, конечно. То есть я, гм, тоже позаботилась о себе, — Сэйбер снова встречает ее взгляд. — Но я больше беспокоилась о твоем удовольствии. В конце концов, в этом-то и был смысл всей затеи. Так ты?..
Сэйбер вздрагивает, когда Айрисфиль наклоняется к ней.
— Подожди, Айрисфиль, я не против, чтобы ты меня целовала, но я еще даже не чистила... подожди, подожди, думаю, будет лучше, если я... Айрис...
Айрисфиль проводит ладонью по щеке Сэйбер, привлекая ее к себе для поцелуя. После этого Сэйбер быстро справляется со смущением, и Айрисфиль снова запускает пальцы ей в волосы, выдыхая в самые ее губы. Она ощущает свой собственный вкус на ее языке.
— Да, Сэйбер, — говорит она, наконец отстраняясь, — мне очень понравилось. Ты была чудесной. Но, думаю, в этот раз я предпочту не надевать повязку.
Глаза Сэйбер вспыхивают при упоминании «этого раза», и Айрисфиль недоумевает — как только могла она думать, что они обе не хотят подобного. Нежным прикосновением Сэйбер убирает прядь серебряных волос с ее лица.
«Этих касаний мне будет не хватать сильнее всего», — думает Айрисфиль, прижимаясь губами к мягким губам Сэйбер.
Название: Любой ценой
Оригинал: Come Hell, prodigy; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 6225 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Диармайд О'Дуибне / Артурия Пендрагон, Кирей Котомине
Категория: гет
Жанр: драма, ангст, AU
Рейтинг: R
Краткое содержание: Диармайд и Артурия получают второй шанс — если нечто подобное вообще может существовать.
Примечания: альтернативная Пятая война Грааля
Мастер отправил его на поиски Арчера, но первым, кого встретил Диармайд, оказалась эта женщина-король. Он почувствовал ее прежде, чем увидел. Наполовину он знал, что так и будет; тем же странным полу-знанием, благодаря которому помнил ломаную линию многовековой истории, понимал назначение ревущих повозок на улицах. И всё равно он был потрясен.
«Неужели я умру здесь, так быстро?» — мелькнуло в его мыслях, когда он ощутил присутствие другого Слуги, сильнее него самого. Страх не пришел. Если он умрет здесь, то умрет, не оставив службу и без возможности навлечь на себя бесчестье. Всё к лучшему.
Он шел, чувствуя запах воды от набережной. Связь с Мастером — длинная, тонкая, странно успокаивающая нить — постепенно слабела с расстоянием; но его приказы были ясны, и его расположение было достаточно удачным. Если его разобьют здесь, он сможет вернуться.
Она стояла к нему спиной, когда он нашел ее — и понял, что закованный в броню силуэт принадлежит женщине. Он сосредоточился, готовясь к неизбежному.
Затем она повернулась, и он на миг усомнился в своих суждениях. Мальчик? Нет, всё же женщина — но на ее лице не отразилось ни вызванного чарами восхищения, ни даже вражды. Руками в латных перчатках она перехватила невидимый вес — оружие, подумал он, и запомнил это. Казалось, она куда больше готова к битве, чем он сам. Она смотрела, сдвинув брови, с бесстрастной решимостью, точно говоря: «Я ждала тебя», хотя они и были незнакомы. Вероятно — подумал он — они ждали друг друга в любом случае.
— Итак, на тебя не действует, — сказал он небрежно, словно пытаясь завязать непринужденный разговор — проверяя свою позицию и хватку на копье, ожидая, когда она убьет его. — Отрадно это видеть... Впрочем, полагаю, ты понятия не имеешь, о чем я говорю. Боюсь, что сказать больше я и не могу. Правила этой битвы, — Диармайд обвел пространство вокруг неопределенным жестом, — довольно строги. Но знай, что я рад встрече с тобой.
Проведя в боях половину жизни, он научился тому, чего следовало ожидать от врагов, и ждал, что она молча бросится вперед, — и в самом деле, это искушение мелькнуло на ее лице. Но она задержалась, подняв невидимый меч.
— Не нужно, — сказала она. — Я знаю, кто ты такой. Честь требует от меня признать по меньшей мере это.
— Что ж, справедливо, — удивленно ответил Диармайд. — И я благодарен тебе за это. Но я уверен, что никогда не встречал тебя, госпожа Сэйбер.
— Я не твоя госпожа, Диармайд О'Дуибне, — сказала она с выражением едва ли не страдальческим, наклонив голову набок: прислушиваясь к ветру или, возможно, к своему Мастеру. Что бы она ни услышала, она проигнорировала это. — Я — король Артур Пендрагон из Британии. И это всё, что я могу сказать тебе.
Он рассмеялся — не издеваясь, но не в силах поверить:
— Король Артур Пендрагон! Если нам обоим суждено пережить такую честь... — он сомневался, разумеется, он сомневался в ней, а потом она взглянула на него снова — и он смутился. — Должен признать, что я пришел сюда с другим заданием. Но буду счастлив отложить его ради тебя, — Диармайд улыбнулся. — Так откуда ты знаешь меня? Неужели моя дурная слава разошлась так далеко?
— Боюсь, ничего такого, — сказала Слуга Сэйбер. Она кивнула в сторону города за ее спиной: — Иди своей дорогой. Сегодня у меня нет резона враждовать с тобой.
Диармайд прокрутил в пальцах Га Дерг, рассеянно и задумчиво.
— Не смею спорить, Артур Пендрагон. Но у меня сложилось впечатление, что вражда между нами — того рода, что не зависит от дней. Наверняка ты предпочтешь уладить это сейчас, пока у нас есть возможность?
— Нет. Иди своей дорогой, а я встречу тебя в другой раз.
Грубость удивила его — и оскорбила бы, не услышь он в ее голосе нечто иное. Он внимательнее посмотрел на нее.
— Как пожелаешь, — сказал он. — Не стану преследовать соперника против его воли. Но я должен знать, — добавил он, — знаю ли я тебя? Обидел ли я тебя когда-то в прошлом?
— Нет, — ответила Сэйбер. — Прости. Мне нужно идти.
Верный своему слову, он отпустил ее.
***
Его вызвали обратно в церковь, и он материализовался у алтаря, преклонив колено. Мастер благожелательно улыбнулся, глядя на него сверху вниз.
— Ну, что же? Ты нашел то, что искал, маленький Лансер?
Диармайд плохо разбирался в людях и знал это. К тому же, он не отличался любопытством — во всяком случае, без особой нужды. Любопытство, как правило, только размывало границы его мира. Здравый смысл подсказывал ему, что он — сын Темного владыки, оставшийся в дар его матери, именно так всегда говорили женщины; любопытство задавало вопросы — что за ужасные вещи она могла скрывать за этой историей. Зная это, он предпочитал верить в то, что ему было сказано. Кирей Котомине сказал Диармайду, что он — священнослужитель; что современный мир поклоняется единому Богу, Богу Артура Пендрагона; что Диармайд тоже признает его, если сумеет выжить и коснуться Грааля, познав его чудеса; что всё, происходящее между ним и Диармайдом, должно оставаться тайной.
— Нет, Мастер, — ответил Диармайд. Он замешкался.
«Я встретил другого Слугу», — подсказала его совесть.
— Если позволено мне спросить... — сказал он вместо этого. — Как именно может выглядеть этот Арчер? Человек с луком?
Кирей пожал плечами и провел ладонью по ткани, укрывающей алтарь, — словно смахивал пыль.
— Не обязательно. Точнее, Арчеру не обязательно нужно натягивать тетиву и пускать стрелы собственной рукой. Часто он может пользоваться магией. Я бы советовал опасаться любого Слуги, который атакует издалека. Но большинство воинов вроде тебя называют свое имя, не так ли? Или хотя бы свой класс. Вас обязывает ваша воинская честь. Мы здесь называли это «бусидо».
Он не был уверен, не мелькнуло ли в вопросе подозрение. Кирей хорошо умел скрывать свое настроение; впрочем, Диармайд полагал, что все жрецы учились этому.
— Почему вы не призвали воина из вашей страны? — спросил он и поморщился. — Простите, я задаю неуместные вопросы.
— Ничуть. Не переживай, Лансер, — сказал Кирей почти что рассеянно. — Почему? Потому что ты — сильнейший.
Диармайд слегка улыбнулся, не пряча эмоций: но за этой улыбкой он скрыл свою вину. Он не знал, почему не сказал ничего больше об этой встрече. Или нет, знал — у него и Сэйбер были некие неоконченные дела, когда-то прежде, согласно рыцарским обычаям. И это никак не касалось условий Войны, это они должны были решить между собой. Не было никакой нужды вовлекать его Мастера. Так он убеждал себя, но в то же время думал: Темный Владыка был его отцом, и нити мира заканчивались там, где море встречается с горизонтом. И потому на душе его было неспокойно. Грайне оставила ему не только гейс; она подарила ему причину лгать.
***
Во второй раз он всё еще не искал ее нарочно. Невозможно искать то, что не оставляет следов: король Артур Пендрагон — не зверь, топчущий подлесок. Ему просто повезло найти ее.
Это случилось около школы. Если бы не знания от Грааля, он и не догадался бы, что это школа — скопление зданий выглядело для него чуждым и уродливым.
«Тебе нужна прана, Лансер, — пробормотал его Мастер. — Есть три способа получить ее». А затем он, должно быть, смилостивился над Диармайдом и сказал: «Вот один из них», — и положил руку ему на лоб. Поэтому, снова встретившись с Сэйбер, Диармайд был уже на взводе от переизбытка энергии.
Она, одетая в черный костюм, шла рядом с девочкой в белом зимнем пальто. Когда он вновь принял материальный облик, они обе обернулись. Девочка указала на него.
— Сэйбер, — сказала она. — Это и есть тот твой друг?
Сэйбер смотрела на Диармайда, не шевелясь. Казалось, она вовсе не замечает девочку, которая — решил он — должна быть ее Мастером. Мгновение спустя к ней вернулось обычное бесстрастное выражение, но Диармайд не упустил то, что отразилось на ее лице в первый миг. Это было смятение.
— Да, — ответила она спустя несколько секунд, не глядя на девочку.
Диармайд поприветствовал ее вычурным поклоном и усмешкой, хотя и не ощущал радости.
— Боюсь, я всё еще не нашел своего Арчера, — сказал он. — Не улыбнулась ли тебе удача?
Она не ответила. Ее Мастер задумчиво пошевелила маленькими пальцами; она бросила взгляд на Сэйбер, словно бы говоря — ну, что? Но Сэйбер по-прежнему не спешила призывать ни свой меч, ни свою броню. Диармайд взглянул на девочку — Сэйбер прищурилась — и добавил:
— Не стоит беспокоиться. У меня нет намерений нападать ни на кого из Мастеров. Это было бы нечестно.
Сэйбер улыбнулась на это — хотя и весьма мрачно.
— Да, конечно, — сказала она, — разве не так?
— Сэйбер... — девочка откашлялась.
— Мы должны закончить наш поединок, — прямо сказал Диармайд.
Сэйбер покачала головой.
— Га Дерг, — произнесла она. — Оно оставляет незаживающие раны, ведь так?
Диармайд моргнул.
Затем она указала на желтое копье:
— А Га Будхе уничтожает магию.
Он принужденно рассмеялся, но его сердце тревожно забилось.
— Поистине так, — ответил он. — Знаю ли я тебя?
— Да. — Девочка-Мастер рядом с ней переступила с ноги на ногу, словно ей было очень неловко; Сэйбер продолжала: — Значит, было бы равно нечестно и с моей стороны сражаться с тобой, обладая этим знанием, верно? У меня нет желания быть твоим врагом, если только мой Мастер не прикажет этого. Приказывает ли мне Мастер?
Теперь, наконец, она повернулась к девочке. Та, казалось, искренне обдумывала варианты, и Диармайд успел задаться вопросом, не придется ли ему сейчас увидеть применение Печати Приказа, — но она всё же решила не отдавать команду, пожала плечами и зашагала прочь. Ее шаги громко отдавались в ночной тишине; она свернула за угол здания и исчезла из вида. Диармайд перехватил оба копья одной рукой.
— Кто ты? — спросил он.
— Я уже сказала тебе, кто я такая, — сказала она. — Где твой Мастер, Лансер?
Диармайд не ответил.
На лице Сэйбер вновь мелькнула та же смешанная с болью улыбка.
— Как всегда — пешка в руках бесчестных людей, — сказала она. — Хорошо же. Боюсь, это и всё.
— Нет, — он и сам удивился настойчивости своего требования.
Она повернулась к нему спиной. За всё это время она так и не призвала свою броню.
— До чего же ты упрям. Я ухожу. Не преследуй моего Мастера, иначе мне придется убить тебя, и я ничего тебе не расскажу.
Он мог бы сделать это — просто чтобы позлить ее, но предпочел оставаться верным своему слову. Потому он просто ушел в противоположном направлении, к западу, где — как ему казалось — он ощутил следы другой силы; он хотел вернуться с победой, чтобы его блуждания не оказались напрасны. И, к тому же, он был в дурном расположении духа.
***
Он не спал и не отдыхал — Кирей просто отключал его сознание, когда не нуждался в нем, — но как-то раз Кирей взял его с собой в ресторан. Он выдал Диармайду одежду для такого случая — обтягивающие вещи с причудливыми застежками. Это было странное решение, и Диармайд немало подивился его мотивам. Впрочем, не его дело было размышлять, и он последовал за своим Мастером.
Еда оказалась диковинной, с острыми пряностями. («Перец чили, — пояснил Кирей. — Из очень далекой страны. Ты, должно быть, не привык к такому? Бедный Лансер».) Диармайду было всё равно, но он даже не знал, что было более странным — время или место.
Затем Кирей отвел его домой и оставил на некоторое время, и Диармайд обнаружил нечто куда более тревожное, чем перец чили: глубокий, старый шрам. Он бугрился на его коже под рубашкой, и он совершенно не помнил, как получил эту рану. Хмурясь, он отыскал зеркало; после только сидел, побледнев и не двигаясь.
Когда Кирей вернулся, он уже пришел в себя.
— Готов к охоте, Лансер?
Диармайд склонил голову в подобии кивка, скрывая выражение лица. Пусть он был новичком в обмане, но ему было не привыкать быть обманутым.
***
В эту ночь он нашел другого Слугу. Она была не человеком, но скорее чудовищем, черная рана на фоне неба — он заметил ее, скорчившуюся на краю крыши; к его облегчению, она сражалась вслепую. Она не говорила с ним, и, собственно, не говорила вовсе, только один раз обратившись к невидимому Мастеру — закрой глаза, сказала она, — и он был доволен, пусть и на короткий миг, возможностью вступить в бой.
Бой оказался недолгим. И она была быстра. Никаких уловок, никаких маневров; они бросались друг на друга до изнеможения, и она пролила его кровь — один раз, и два, и три. В бою он никогда не задумывался, выживет ли он или умрет — он просто существовал, длился, точно затянувшийся момент после того, как гадатель подбрасывает кости в воздух, — и в конце концов Га Будхе послужило ему верно, как служило всегда. Копье вонзилось жестко, с хрустом, и он провернул его, разворотив грудь Райдер: значит, всё же она — человек, как бы там ни было. Выдернув копье, он смотрел, как она исчезает, тяжело дыша и истекая кровью из ран на руках и шее.
Кружилась голова. Он сообразил вдруг, что Мастер тоже должен быть где-то здесь, и он прищурился, отыскивая его взглядом (ее, скорее всего, учитывая предупреждение Райдер). Но она исчезла — если вообще была здесь, — и ему ничуть не хотелось пускаться в погоню.
Диармайд прижал ладонь к горлу. Пальцы окрасились красным и мокрым. Скоро будет еще и липнуть. Ничего смертельного, как ни погляди. Тем не менее, разумно было бы вернуться домой, к Мастеру, который никогда не следовал за ним в его вылазках: вернуться домой и получить исцеление, возможно, даже получить похвалу. Последнее искушало его. Он еще не видел Кирея обрадованным.
Повсюду в городе кипели битвы. Он чувствовал других Слуг на самом краю восприятия; соответственно, он знал, что и они могут чуять его. Он был слаб. Рассудок говорил ему, что пора отступать. И всё же он не мог отмахнуться от знакомого следа, и когда наконец понял, что именно ощутил — он подобрал копья и двинулся вперед, оставляя за собой алые следы.
Она тоже дралась с другим Слугой. Он слышал, как они дрались на набережной — неприкрытый стон боли от нее, кричащий что-то мужской голос, — но всё было кончено, прежде чем он успел хоть что-то увидеть, и один из Слуг исчез из его восприятия. Не Сэйбер. Когда Диармайд подошел к ней, она была вся в крови, и земля вокруг была окровавлена и изрыта ямами. От ее врага не осталось и следа: только вражеский Мастер — изломанное тело неподалеку.
Она опустила меч острием вниз. На него она не смотрела.
— Ты убила ее? — спросил Диармайд.
— Она была магом. Она истощила свои магические силы, пытаясь защитить своего Слугу, — ответила Сэйбер — и, будь он проклят, у нее даже не сбилось дыхание. — Но я бы ее убила. Ты не понимаешь правил этой Войны, Лансер.
— Какая жалость. Ах, если бы только кто-то счел нужным просветить меня.
Возможно, сарказм в его голосе заставил ее поднять взгляд. Впервые он увидел на ее лице удивление.
— Я не хотела задеть твою честь, — сказала она.
Собственный гнев всегда смущал его больше, чем жажда крови; мелочная обида была еще хуже — чувство, почти что незнакомое ему, если не считать тех моментов, когда он вспоминал о Финне, — но он неизменно отталкивал эти мысли прочь.
— Твои намерения никого не заботят, — сказал он. — Кто он был? Тот, кого ты убила?
— Арчер, — коротко ответила она. — Я не знала его имени.
— Вот как. А я встретился с Райдером. — Он усмехнулся, но это была просчитанная, неприятная улыбка, которую он адресовал своим врагам; Сэйбер сощурила глаза в ответ. — Продолжим, ваше величество?
— Ты не в лучшей форме, — возразила она, но он заметил, как она напряглась. — Я не собираюсь драться с раненым.
— У тебя нет выбора. Я вызываю тебя, Сэйбер.
Она предугадала его первый выпад и уклонилась от него; но, даже раненый, он был быстр — быстрее, чем она в своей тяжелой броне, и ей пришлось парировать удар Га Дерг. Оружие зазвенело при столкновении, и он ощутил трепет, которого не испытывал в схватке с Райдер. Почему бы это, подумал он. Затем он понял — сейчас он впервые знал, что действительно может умереть.
Он ударил снова, и она снова отбила удар; еще раз, и копье зазвенело о ее доспех. Она оставалась мрачной и непреклонной, и это было хуже всего.
— Зачем тебе это? — выкрикнул он, когда они на мгновение разошлись. — Это игра, Сэйбер?
— Что? — она уставилась на него. — Нет. Я...
— Тогда зачем ты играешь со мной? — он снова бросился на нее. Он видел, что необходимость только держать оборону утомляла ее, и это приводило его в ярость, и ярость подхлестывала его. — Зачем? Ответь мне.
— Я никогда бы не стала. Я не играю, — процедила она сквозь зубы.
Диармайд повысил голос:
— Кто я для тебя? Что я значу?
Га Будхе пробило край ее нагрудника: первая кровь — за ним. Сэйбер пошатнулась. Но он уже выдыхался, и голова кружилась всё сильнее; с безумным взглядом он оперся на оба копья и готов был бросить ей вызов снова, когда она наконец резко ответила.
— Мой друг. Я думала, что ты был моим другом.
— Что я сделал?
Казалось, эти слова причиняют ей боль.
— Ничего, — сказала она. — Я... ничего. Ты не понимаешь.
— Не понимаю, — Диармайд перехватил Га Дерг.
— Ты был призван в прошлый раз, — сказала Сэйбер, — и я предала тебя. Я не могу позволить этому случиться снова. Это место... это всё... — она покачала головой. — Здесь нет места для союзов. Ничего из них не выходит. Они только разрушают нас.
Должно быть, недоверие отразилось на его лице; тем не менее, он остановился.
— Я не прошу тебя о союзе, Артур Пендрагон, — сказал он. — Я прошу о чести сойтись в поединке с равным. И ты по-прежнему отказываешь мне в этом.
Она молчала. Бездумно коснулась своей брони там, куда пришелся его удар.
— Прости, — сказала она. — Мне действительно жаль.
— Мне всё равно. Ты не хочешь убить меня. Ты не хочешь сказать мне правду. Что я должен делать?
— Я не хочу видеть тебя, — прямо сказала она. — Думаю, мы не должны приближаться друг к другу. Это — лучшее, что мы можем сделать.
Он рассмеялся — чувствуя странную легкость, едва ли не падая.
— А что, у нас есть выбор?
Как ни странно, именно это на нее подействовало. Пожав плечами, Сэйбер дематериализовала броню, оставшись в окровавленном костюме, с растрепанными волосами. Она огляделась вокруг.
— Куда нам пойти, чтобы поговорить? — спросила она почти жалобно.
— Понятия не имею, — потрясенно ответил Диармайд. — Разве не ты была здесь раньше?
— Твой Мастер?
Он покачал головой.
— Идем, — сказала она, чуть поразмыслив. — Я знаю место, куда мой не пойдет.
***
Она привела его в церковь Фуюки.
— Это нейтральная территория, — сказала она; и если его собственный обман и отразился на его лице — он не знал, удалось ли ему это скрыть, — она предпочла ничего не заметить.
В любом случае, Кирей этой ночью был где-то в другом месте — Диармайд считал, что ему не положено расспрашивать о подобном, — и они были здесь наедине. Они медленно шагали вдоль скамей, оба — вымотанные до предела, пока она не плюхнулась на одно из сидений. Он встал рядом, опираясь о деревянную спинку.
— Тебе нужно лечение, — заметила она.
Он приподнял уголок рта:
— Тебе тоже.
— Как-нибудь позже, — отмахнулась она, и небрежность в ее голосе заставила его улыбнуться с неожиданной приязнью. Это казалось почти знакомым. Но как может быть знакомым то, чего он даже не помнил? Возможно, это прошлое и настоящее наслаивались друг на друга: одна жизнь и другая. Артур и Фионн. Диармайд нахмурился и опустил голову.
Сэйбер всё смотрела на него.
— Можно? — вдруг сказала она.
Он даже не знал, о чем она спрашивает. Помедлив, она подняла руку в перчатке и поднесла к его лицу — нет, не к лицу, только к кончикам волос. Ее пальцы едва задели их и тут же отдернулись.
— Ты точно такой же, как я тебя помню, — сказала она. — Мы... не расстались добром.
— Ты предала меня. — Это прозвучало как утверждение без особой уверенности и одновременно вопрос. Он повернул к ней лицо, но она не стала больше касаться его. — Как давно?
Она замешкалась.
— Десять лет, я думаю, — сказала она. — Ты был Слугой одного мага. Высокородного лорда-аристократа. Ты был верен ему, но он не был добр к тебе. А твой новый Мастер? Как он — или она — к тебе относится?
Диармайд вспомнил, как Кирей с сочувствием опускал руку на его плечо. Затем он вспомнил ложь, которую Кирей приказал ему говорить.
— Мне не подобает требовать доброты, — устало сказал он. — Только возможность искупления.
— Ты уже искупил свои проступки, — она выглядела потрясенной; отвела взгляд. — Я — нет. То, что я сделала со своим королевством. И с тобой.
Он заставил себя утомленно улыбнуться; было нечто предельно честное и открытое в ней, самоотверженность и вдумчивость — должно быть, подумал он, и ее рыцари видели в ней то же самое.
— Неужели все христиане такие же, как ты?
— Что? — Сэйбер моргнула.
— Так же склонны к бесконечному самобичеванию? — он улыбнулся шире. — Есть ли хоть что-то, что не заставляет тебя чувствовать свою вину?
Похоже, она глубоко оскорбилась.
— Тебе не понять, — бросила она — и тут же пожалела об этом, добавив: — Прости. Я знаю, у тебя есть своя ноша.
— Есть, — согласился он, — но это другое. Я навлек на себя бесчестье, когда взял в жены невесту моего господина. Но нет никакого смысла постоянно думать об этом. Ты же всегда носишь с собой то, что полагаешь своими ошибками, верно?
Сэйбер отлично шел ее костюм, отвлеченно подумал он; должно быть, его сшили специально по ее мерке. Ее Мастер явно не жалел средств. Увы, теперь на ткани расцветали кровавые пятна: придется его заменить. Ее длинные светлые волосы были безо всяких ухищрений собраны на затылке и потемнели от пота на висках. Она открыла рот, собираясь ответить, закрыла снова и прищурилась.
— А ты стал нахальнее, чем мне помнится, — заметила она.
— Неужели?
Ее губы чуть дернулись: улыбка и угроза одновременно.
— Хм. Пожалуй, совсем немного.
Диармайд сообразил вдруг, что им следует расстаться, пока не вернулся Кирей, и что ему придется сейчас изображать, будто он уходит в другое место. Быстро продумав свою ложь, он выпрямился — по-прежнему не очень твердо держась на ногах от потери крови и усталости — и коротко поклонился Сэйбер.
— Мне нужно идти, — сказал он. — Могу ли я увидеть тебя снова?
Она удивленно взглянула на него.
— Там, на набережной? — не отступал он. — Если твой Мастер разрешит тебе?
— Я не знаю, — сказала она, вновь прячась в свою скорлупу. — Я не могу ничего обещать.
Что ж, решил Диармайд, придется довольствоваться и этим.
***
Его Мастер тоже был христианином, но сложно было найти между ним и Сэйбер что-то общее: в нем таилось бездонное темное спокойствие. Он что-то напевал себе под нос, наводя порядок в ризнице. Диармайд опустился на колени рядом с ним, не осмеливаясь ничего коснуться.
— Мастер? — решился спросить он спустя некоторое время.
— Да?
— Позволено ли мне задать вопрос касательно вашей веры?
— Разве я не говорил тебе? — Кирей улыбнулся. — Тебе не нужно спрашивать моего разрешения, чтобы задавать вопросы.
Диармайд кивнул.
— Простите, Мастер. — Он наполовину ожидал, что Кирей отчитает его за извинения, но тот только вернулся к своей работе. — Я хотел бы узнать, как долго вы придерживались своей веры.
— А когда ты стал язычником, маленький Лансер? Всегда, сколько я себя помню, — легко ответил Кирей, — с тех пор, как я был ребенком. Так устроен мир.
Диармайд тоже полагал, что знает, как устроен мир; но он решил не говорить этого Кирею.
— Значит, поэтому вы желаете получить Грааль? — сказал он. — Потому что он принадлежит вашему Богу?
Это привлекло внимание Кирея. Он обернулся, глядя на Диармайда из-под полуприкрытых век. Он был высок и хорошо сложен. Он помедлил, подбирая слова; его легкая усмешка в этот момент стала странно зловещей. Казалось, он взвешивает разные варианты.
— Я хочу принести человечеству мир, — произнес он; и в его голосе звучало удовольствие.
— Мой народ не ждет мира, Мастер, — сказал Диармайд. — Точнее, мы не ждали его. Мы ценили мир, пока он длился, но мы всегда готовились к войне.
— Я знаю. Такова ваша природа, — ответил Кирей. — Встань, Лансер; я хочу посмотреть тебе в глаза.
Диармайд с сомнением поднялся на ноги и вздрогнул, когда Кирей приподнял его подбородок кончиками пальцев.
— Посмотри на меня, — повторил он, и Диармайд заставил себя встретить его взгляд.
Кирей долго, внимательно смотрел на него. Диармайд мог только догадываться — и бояться — что именно он искал. Но он, похоже, так и не нашел ничего; только сказал напоследок:
— Любовь — вот замысел Господень для нас, маленький Лансер. Страх лишь разделит нас.
***
На следующую ночь, на набережной, Диармайд встретил юношу: сперва он подумал, что почуял очередного Слугу, но когда отправился на поиски — обнаружил лишь какого-то бредущего домой пьяницу, светловолосого, одетого в темное, который проигнорировал его и неверным шагом уходил в противоположном направлении. Диармайд не обратил на него особенного внимания; не его он ждал, наполовину осмеливаясь надеяться, наполовину смиряясь с возможностью никогда больше не увидеть Сэйбер. Но она пришла — твердой поступью, в незапятнанном черном, — и сердце его воспряло. Он не собирался даже думать больше об этом пьянице.
Зато Сэйбер замерла, и незнакомец повернул голову.
— Ты, — сказала она. — Что ты делаешь здесь? — Она взглянула на Диармайда: — Что он здесь делает?
Должно быть, растерянность отразилась на его лице, потому что она только покачала головой и повернулась к незнакомцу — тот выпрямился в полный рост и приподнял брови.
— Как я погляжу, у нас тут встреча старых друзей.
Га Дерг материализовалось в руке Диармайда. Незнакомец фыркнул:
— Давай, попробуй. Будто ты на что-то годен, шавка.
— Предполагается, что этого очаровательного юношу я тоже должен помнить? — Диармайд оглянулся на Сэйбер.
— Ты ничего не потерял. — Она снова пристально уставилась на незнакомца. — Что ты здесь делаешь? Ты не Слуга.
Незнакомец засмеялся. Воздух вокруг него на мгновение замерцал, и Диармайд напрягся; но свечение тут же померкло, и незнакомец только смотрел на них обоих.
— Ты всегда будешь Слугой, — сказал он. — Ты ничего не понимаешь.
— Что ты здесь делаешь? — требовательно повторила Сэйбер, сжимая Эскалибур и повысив голос — но на этот раз незнакомец не ответил ей, вместо этого переведя расфокусированный взгляд на Диармайда.
— Добр ли к тебе твой Мастер, Лансер? — протянул он.
Это прозвучало зловещим эхом слов Сэйбер, и Диармайд мог лишь ошеломленно моргнуть. Впрочем, незнакомец и не ожидал ответа; он тряхнул головой, одновременно неуклюже и надменно, смерил их обоих презрительным взглядом — а затем расправил плечи и исчез. Диармайд смотрел на пустое место.
Сэйбер продолжала смотреть туда же, не опуская меч.
— Это неправильно, — произнесла она наконец, обращаясь скорее к самой себе.
— Еще один старый друг, я уже понял, — сказал Диармайд с куда большей легкостью, чем ощущал на самом деле.
— Враг.
Он изобразил на лице философские раздумья:
— Ну, говоря теоретически...
— Он был в особенности неприятным противником, вот что я имею в виду, — отрезала она. — Мне это не нравится. Я не понимаю, что это значит. Он не должен помнить, — она покачала головой. — Это меняет... меняет всё. Мне нужно поговорить со своим Мастером.
Она повернулась. Не думая, Диармайд протянул к ней руку:
— Ты пришла поговорить со мной.
— Я ничего тебе не обещала, — коротко ответила Сэйбер, явно не в духе — она ни разу не взглянула на него толком с тех пор, как они повстречали незнакомца, и не смотрела сейчас.
Он схватил ее за руку. Она обернулась, глядя ему в лицо; он смотрел в ответ, сам удивляясь своему поступку.
— Ты не можешь уходить вечно, — настойчиво произнес он.
— Мне нужно поговорить со своим Мастером, — она нахмурилась. — Нужно избавиться от него снова. Ты не поймешь.
— И никогда не пойму, — парировал он, — если ты продолжишь так делать. Скажи мне, Сэйбер, что изменится, если ты одержишь победу? Что, если всё это повторится снова? Должен ли я умереть, так ничего и не поняв? Разве это сработало в прошлый раз?
Из всех упреков, которые он бросал, почти не думая, именно последний, похоже, пробил ее защиту. Она выглядела уязвимой, и он ощутил холодное дуновение скорби.
— Прости меня, — сказала она.
— Из всего, что я хотел бы от тебя, — сказал Диармайд, — жалость — единственное, что ты желаешь мне дать, Артур Пендрагон.
Он отпустил ее в следующую секунду, понимая, что пересек черту. Сэйбер вздрогнула, опустив плечи, и ему вдруг показалось, будто он видит незримый груз, который она несла, тяжело лежащий на ее плечах. Ее костюм растаял, и она стояла, облаченная в синее и серебро, глядя куда-то вдаль отсутствующим взглядом. Он хотел было коснуться ее снова — теперь по иной причине, — но остановил руку. На мгновение он подумал, что она готова заплакать. Но вместо этого ее лицо точно окаменело, и, повернувшись к нему спиной, она сказала:
— Идем.
***
Они шли, никуда не торопясь. Присев на берегу реки, Сэйбер рассказала ему о прошлой войне, об именах их прежних Мастеров и о золотом Слуге, что преследовал их теперь; слушая ее, Диармайд пускал камни по воде. Она не снимала броню, по-прежнему опасаясь нападения, но ничто и никто не потревожило их. Интересно, подумал он, сколько еще ночей они могут выкроить для себя. Рано или поздно маленькая Мастер Сэйбер будет ожидать результатов; рано или поздно Кирей тоже будет их ожидать.
— Итак, ты одержала верх, — сказал он.
— В каком-то смысле, — она смотрела вдаль, за реку. — Мой Мастер заставил меня уничтожить Грааль.
— Ты уничтожила его, — повторил он, — и ты по-прежнему?..
Она покачала головой, раздосадованно и бессильно, и попыталась описать жестом нечто безграничное. Диармайд обнял колени руками, глядя на нее.
— Нет смысла в состязании, — произнес он. — Они лгали нам. Все они лгали нам. Или почти лгали.
— Мы всё равно связаны, — ответила она.
— Чем? Честью? Честь никак не вяжется со всем, что ты рассказала, — собственный напор удивил его. — И не говори мне, будто это очередное требование твоего Бога.
— Нет. Я имею в виду Печати Приказа, и их магию, и всё это. И время. — Он моргнул, и она снова оказалась одета в костюм — будто смирилась с чем-то, чему не могла противостоять на поле боя; в ее голосе звучало отчаяние. — Я имею в виду, что мы не можем сбежать. Нам некуда бежать.
Он протянул руку.
— Может быть, твой Мастер...
— Она так же связана, как и я, — сказала Сэйбер. Она не стала ничего пояснять, и он не решился расспрашивать.
Огни города мерцали, отражаясь в воде. К этому зрелищу он уже успел привыкнуть; но он помнил темные воды Ирландского моря, освещенные лишь проблеском луны. Они всегда полагались лишь на милость богов. Теперь, в современном мире, люди подчинили себе всё, даже свет солнца. Но, может быть, кое-что осталось неизменным.
Диармайд улыбнулся — не без иронии.
— Он сказал мне, что я — сильнейший.
Сэйбер вопросительно посмотрела на него.
— Мой Мастер, — уточнил он. — Они всегда это говорят?
— Каждый из них, — сказала она с вымученным смешком. Он потянулся к ее затянутой в перчатку руке, и она взяла за руку его, и так они сидели еще долго.
***
Он не ожидал увидеть ее снова. Отчасти он опасался, не падет ли она в битве прежде, чем они встретятся — но больше он был уверен, что он падет первым, или что Кирей разгадает его, и свяжет Печатью, и она будет вынуждена убить его тоже, снова, не в первый уже раз. Кирей по-прежнему оставался его Мастером — сильнейшее из воздействий, которое он чувствовал в своем теле, темный силуэт, скользящий под сводами церкви; Диармайд по-прежнему ощущал его тяжелое касание на своей коже.
Что-то жгло его изнутри, думал Диармайд; и хотя он знал, что Кирей был лжецом, он не мог заставить себя презирать его. Возможно, потому, что он знал, что Кирей — его Мастер. Возможно, дело было в чем-то еще.
Когда Сэйбер снова пришла встретиться с ним на берегу, они взялись за руки и вместе вернулись в церковь. Диармайд не знал, окажется ли там Кирей, и, по правде говоря, уже не заботился об этом; пусть обман раскроется, думал он, пусть всё горит огнем. Но церковь была пуста, и Кирей был где-то в другом месте.
— Нет ли способа, — спросил он, — который позволит мне вспомнить?
Эти слова опечалили ее — судя по тому, как изменилось ее лицо, — и он на миг пожалел о своем вопросе.
— Нет, — сказала Сэйбер. — То, что я могу помнить — свойство Авалона. Я не могу передать его тебе.
— Значит, это — всё, что у нас есть, — он обвел пространство вокруг широким жестом, подразумевая нечто, что не мог выразить.
Она кивнула.
— Могу ли я просить тебя о милости, Король Рыцарей?
— Можешь, — сказала она; в ее глазах блеснула неуверенность.
— Сними перчатку, — попросил Диармайд, — чтобы я мог поцеловать твою руку.
Ее лицо оставалось непроницаемым. Стянув с маленькой руки черную перчатку, она отбросила ее прочь и протянула ему руку. Он наклонил голову, коснувшись губами ее костяшек.
Сэйбер подняла открытую ладонь и приложила к его лицу. Затем приподнялась на цыпочки и поцеловала его.
Диармайд не мог вспомнить, когда в последний раз целовал женщину по своей воле — или мужчину, если на то пошло. Запустив пальцы в ее волосы, он ответил на поцелуй; она обняла его, и он наконец сдался — поддался чувствам, поднимающейся волне в его разуме. То, что они делали, было неправильно, он знал — по его меркам, потому что они были в доме его Мастера, и по ее, потому что они были на священной земле, — но это лишь подстегивало его. Отчаяние, вот что это было. И ее отчаяние было еще сильнее: он чувствовал это в ее жестких, требовательных поцелуях, в нетерпеливых движениях ее рук, скользящих по его телу и обхватывающих вокруг пояса.
Она была не похожа ни на кого из тех, с кем ему доводилось бывать прежде. Она была — больше, чем кто-либо другой: сильная и смущенная, уверенная и неуверенная поочередно; она стягивала с него одежду неловкими пальцами. Она удивила его, когда откинулась назад, сбрасывая пиджак и развязывая галстук, и позволила ему расстегнуть пуговицы на рубашке. Ее кожа под пальцами точно обжигала.
Когда она коснулась шрама на его груди, ее лицо исказилось болью, и он вновь подумал, что она может заплакать — поэтому он поднял руку, гладя ее волосы, и улыбнулся. Она заговорила — впервые, показалось ему, за целую вечность.
— Ты даже не знаешь, что это значит.
— Я знаю больше, чем ты думаешь, — тихо ответил он и поцеловал ее снова.
Он не был неторопливым. Она не позволила бы ему, и, по правде говоря, он и сам не хотел медлить. В одно мгновение она касалась его и он целовал ее шею, а в следующее — она уже была обнажена, оседлав его, обхватывая его ногами, и вскрикнула, когда он скользнул глубоко в нее. Он не был уверен, кто из них чувствует боль. Они двигались в унисон — иногда даже слишком, и он должен был заставлять себя остановиться, замереть; она покрывала его лицо и горло беспорядочными поцелуями — один из них пришелся в кончик носа, и он улыбнулся на рваном выдохе; он втиснул руку между ними, нащупывая ее чувствительную точку, и орудовал там, пока у нее не перехватило дыхание. Он не думал ни о чем больше. Не о чем было думать.
Потом, когда всё кончилось, Сэйбер облачилась в свою мерцающую броню — вероятно, вместо того, чтобы снова одеваться, — а он принялся натягивать разбросанную одежду. Он вдруг подумал, что они даже не задержались в объятиях друг друга. Но это казалось неправильным.
Она наклонилась вперед и неуверенно поцеловала его в лоб, у самой линии волос.
Диармайд перехватил ее руку.
— Прости, — сказал он. Его голос эхом отдавался под сводами церкви. — Есть еще кое-что, о чем я хотел бы просить тебя.
Она наклонила голову набок.
— Первое, о чем я тебя просил, — сказал он, криво усмехнувшись. — Единственное, что ты сможешь сделать для меня.
На мгновение он подумал, что она попросит уточнить — но она посмотрела на него с неожиданным, глубоким и пугающим пониманием, и затем отвела взгляд. Казалось, она вновь собирается с духом.
— Здесь не место для этого, — сказала она, помолчав.
— Нет, — Диармайд улыбнулся.
***
Вернувшись к реке — в последний час ночи, когда солнце уже подбиралось к восходу, — они встали друг напротив друга. Диармайд поднял оба копья, и Сэйбер ответила ему долгим взглядом.
— Уничтожь мою реликвию, — сказал он, — если победишь. Я не хочу повторять это снова.
Она улыбнулась ему.
— Ты тоже можешь победить, — сказала она. — Ты достаточно близок к этому.
Он усмехнулся.
— Я же сказал: «если».
У них были все причины поторопиться — еще немного, и они рисковали привлечь публику. Не то чтобы это имело значение, решил Диармайд. Он вздрогнул: перед рассветом было холодно.
— Знаешь, — сказал он, — думаю, наши Мастера ничуть не будут нами довольны.
— Думаю, ты тянешь время, — парировала Сэйбер.
— Может быть, — он прокрутил Га Будхе в воздухе. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Сэйбер подняла меч. Без заклинания ее Мастера клинок был теперь виден, и руны на нем сияли.
— Я хочу, чтобы ты получил свое желание, Диармайд О'Дуибне, — сказала она.
Затем она бросилась на него, и начался бой.
@темы: перевожу слова через дорогу
понедельник, 18 марта 2019
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Это был чуть ли не единственный мой вклад в команду женщин на этот раз (ну, так вышло). Вообще я натыкался на этот комикс в тумбочке уже довольно давно, а тут наткнулся в очередной раз и решил — а почему не перевести. Красиво же, и по теме команды подходит.
И да, меня пробивает на эмоциональный пыщ чуть ли каждый раз, как его перечитываю. Магия какая-то (=
Название: Ведьмы-на-углу
Оригинал: Cornerwitches by Sam (charminglyantiquated); разрешение на перевод получено
Форма: перевод комикса
Пейринг/Персонажи: ОЖП/ОЖП
Категория: фемслэш
Количество страниц: 8 стр.
Рейтинг: G
Краткое содержание: «Ее называют Ведьмой-на-углу. И ее легко найти. Если знаешь, где искать».
И да, меня пробивает на эмоциональный пыщ чуть ли каждый раз, как его перечитываю. Магия какая-то (=
Название: Ведьмы-на-углу
Оригинал: Cornerwitches by Sam (charminglyantiquated); разрешение на перевод получено
Форма: перевод комикса
Пейринг/Персонажи: ОЖП/ОЖП
Категория: фемслэш
Количество страниц: 8 стр.
Рейтинг: G
Краткое содержание: «Ее называют Ведьмой-на-углу. И ее легко найти. Если знаешь, где искать».
@темы: перевожу слова через дорогу
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Как обычно, после ФБшечки пытаюсь посчитать, сколько чего я напилил. Нет, ощущение «я ничего не сделал» вроде бы удалось преодолеть, зато теперь оно сменилось ощущением «сделал очень-очень мало». Окей, оченьмало в цифрах.
скучные бессмысленные подсчетыВаха:
переводы — 1 драббл, 2 мини, 6 миди (один из них совместно) (вообще это канонные рассказы, кто упоролся — я упоролся, но по размерам-то миди); авторские тексты — 4 драббла и 1 мини (всё в соавторстве с товарищем Коршуном, в жанре «мы гнали-гнали и решили записать, и даже неплохо вышло»); 6 коллажей.
Фэйт:
2 драббла, 2 мини (одно пополам), 2 миди (всё переводы); 5 коллажей плюс обложка к фанмиксу.
Масс Эффект:
2 мини (переводы, пополам), 2 обложки на фанмиксы (да, что-то они у меня повсюду).
Women-team:
комикса перевод одна штука, 1 мини и 2 миди (опять же всё пополам, и то мне кажется, что меня там меньше половины).
А, и еще команда феанорингов, но вклад мой был предельно минимален — чуточку вычитки и одын штук обложки для фанмикса.
39 работ, если я нигде не сбился. Ну вроде не так чтобы мало (=
А вообще — ничего так вышла зима, даже почти без режима «пиздец-пиздец». Кажется. То есть пару раз всё равно было, конечно, но не такое адище, как тем же прошлым летом. Так, глядишь, и научусь совсем без страданий участвовать (=
скучные бессмысленные подсчетыВаха:
переводы — 1 драббл, 2 мини, 6 миди (один из них совместно) (вообще это канонные рассказы, кто упоролся — я упоролся, но по размерам-то миди); авторские тексты — 4 драббла и 1 мини (всё в соавторстве с товарищем Коршуном, в жанре «мы гнали-гнали и решили записать, и даже неплохо вышло»); 6 коллажей.
Фэйт:
2 драббла, 2 мини (одно пополам), 2 миди (всё переводы); 5 коллажей плюс обложка к фанмиксу.
Масс Эффект:
2 мини (переводы, пополам), 2 обложки на фанмиксы (да, что-то они у меня повсюду).
Women-team:
комикса перевод одна штука, 1 мини и 2 миди (опять же всё пополам, и то мне кажется, что меня там меньше половины).
А, и еще команда феанорингов, но вклад мой был предельно минимален — чуточку вычитки и одын штук обложки для фанмикса.
39 работ, если я нигде не сбился. Ну вроде не так чтобы мало (=
А вообще — ничего так вышла зима, даже почти без режима «пиздец-пиздец». Кажется. То есть пару раз всё равно было, конечно, но не такое адище, как тем же прошлым летом. Так, глядишь, и научусь совсем без страданий участвовать (=
@темы: фандомное побоище
воскресенье, 17 марта 2019
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Мастеркласс «как додать ОТП, если про них есть ровно одна сцена на всю книгу, и книга вообще не о том». Да, это Гарро и Эвфратия, и да, товарищ Своллоу ОПЯТЬ. Не то чтобы я был против, я-то тоже шиппер (=
А, по делу если: прочитал «Buried Dagger», которая книжка про Мортариона, она же последняя книжка Ереси. Если возникнет вопрос, при чем тут Гарро — а там параллельно две линии, вторая про рыцарей-для-особых-поручений и Малкадора. Как несложно догадаться, именно они интересовали меня гораздо больше.
может быть спойлерыПро Мортариона и как он дошел до жизни такой ничего принципиального нового нам не рассказали — додали, впрочем, здоровенный кусок его тяжелой юности на Барбарусе (не спойлер: юность была очень тяжелая, реально как пиздец), про восстание и всё вот это. Флэшбэки перемежаются, собственно, страданиями зависшего в варпе флота Гвардии Смерти и всяческой нурглятиной. Ну и финальный выбор и бездны отчаяния отлично удались, как по мне.
(Кстати, куски про зависание в варпе называются «интервал» с номером, а куски про рыцарей — просто главы по номерам. Таким образом номера дублируются, и в книжке получается семь глав — по факту четырнадцать, но вы поняли. Нумерология не просто так.)
В сюжетной линии номер два мы имеем: рыцарей, мотающихся по Терре по заданиям и недоумевающих, хитрую ловушку на Малкадора и самого Малкадора, который жжет прямо напалмом (иногда даже буквально, ну в целом отжигает, люблю его все-таки), а также формальное основание тех самых зайчатков Серых Рыцарей («вы хотели воевать с Хорусом?а вот хуй! это не ваша война, вам предстоит спасать человечество дальше, пыщ-пыщ»). Из знакомых лиц: Рубио смиряется с судьбой, Гарро — эталонный паладин настолько, что вокруг него слегка прогибается реальность, Локен паладинит чуть меньше, но тоже старается.
Собственно, та самая встреча Гарро с Эвфратией занимает примерно страницы две, и вроде бы ничего нового, но ужасно трогательно это всё. И тот факт, что Гарро может как нефиг делать вламываться в камеры для особых заключенных где-то в подземельях Дворца, и то, что он первым делом отмечает, как тут у Эвфратии уютно, и «тепло ее улыбки», и «ну я просто поболтать зашел», и обращение «мой капитан», и даже за ручки трепетно подержались немножко. Обнять и плакать, короче. А, ну и про то, что «время еще не настало, но ты вернешь мне свободу», тоже было, конечно.
В общем, после всего этого никого не должно удивлять, что в число избранных будущих Серых Гарро не вошел. Нет, он не отказался, ему даже не предлагали — Малкадор же не идиот, он же видит, что у этого паладильника внутри. Зато Локен — взял и отказался. Осознал, типа, что это не его путь, ибо его война — она вот она, рядышком.
Заканчивается всё тем, что эти двоеушлепков стоят где-то на стенах и пафосно смотрят в небо грядущей войны. Нельзя же без пафоса, это же Ваха (=
А, по делу если: прочитал «Buried Dagger», которая книжка про Мортариона, она же последняя книжка Ереси. Если возникнет вопрос, при чем тут Гарро — а там параллельно две линии, вторая про рыцарей-для-особых-поручений и Малкадора. Как несложно догадаться, именно они интересовали меня гораздо больше.
может быть спойлерыПро Мортариона и как он дошел до жизни такой ничего принципиального нового нам не рассказали — додали, впрочем, здоровенный кусок его тяжелой юности на Барбарусе (не спойлер: юность была очень тяжелая, реально как пиздец), про восстание и всё вот это. Флэшбэки перемежаются, собственно, страданиями зависшего в варпе флота Гвардии Смерти и всяческой нурглятиной. Ну и финальный выбор и бездны отчаяния отлично удались, как по мне.
(Кстати, куски про зависание в варпе называются «интервал» с номером, а куски про рыцарей — просто главы по номерам. Таким образом номера дублируются, и в книжке получается семь глав — по факту четырнадцать, но вы поняли. Нумерология не просто так.)
В сюжетной линии номер два мы имеем: рыцарей, мотающихся по Терре по заданиям и недоумевающих, хитрую ловушку на Малкадора и самого Малкадора, который жжет прямо напалмом (иногда даже буквально, ну в целом отжигает, люблю его все-таки), а также формальное основание тех самых зайчатков Серых Рыцарей («вы хотели воевать с Хорусом?
Собственно, та самая встреча Гарро с Эвфратией занимает примерно страницы две, и вроде бы ничего нового, но ужасно трогательно это всё. И тот факт, что Гарро может как нефиг делать вламываться в камеры для особых заключенных где-то в подземельях Дворца, и то, что он первым делом отмечает, как тут у Эвфратии уютно, и «тепло ее улыбки», и «ну я просто поболтать зашел», и обращение «мой капитан», и даже за ручки трепетно подержались немножко. Обнять и плакать, короче. А, ну и про то, что «время еще не настало, но ты вернешь мне свободу», тоже было, конечно.
В общем, после всего этого никого не должно удивлять, что в число избранных будущих Серых Гарро не вошел. Нет, он не отказался, ему даже не предлагали — Малкадор же не идиот, он же видит, что у этого паладильника внутри. Зато Локен — взял и отказался. Осознал, типа, что это не его путь, ибо его война — она вот она, рядышком.
Заканчивается всё тем, что эти двое
@темы: записки литературоеда, сорок тысяч способов подохнуть
Перья и чешуя
Авторизация
Записи
- Календарь записей
- Темы записей
-
766 лытдыбр
-
257 ЛоГГ
-
217 фотофлуд
-
203 приветствия
-
197 Canada notes
-
144 la musique
-
117 смеющиеся грибы
- Список заголовков
Главное меню