Название: Сошествие ангелов
Оригинал: «The Passing of Angels», Jonh French (сборник «Sons of the Emperor», скачать)
Размер: 4680 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Сангвиний, Кровавые Ангелы
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Вы и человечество можете претендовать на свет, что останется после наших деяний, но я могу утверждать лишь одно: что я знаю свою природу. И даже в мифах прошлого ангелы не были созданы для милосердия».
Скачать: .doc | .epub
«Сошествие ангелов»
Джон Френч
Джон Френч
«Если бы богов не существовало, человечество призвало бы их к бытию.
Если бы бог существовал, Он волей своей пробудил бы к жизни чудовищ и облек бы их светом небес».
— приписывается Неназываемому Королю
Если бы бог существовал, Он волей своей пробудил бы к жизни чудовищ и облек бы их светом небес».
— приписывается Неназываемому Королю
Я не хочу быть здесь. Я не желаю этого настоящего, и еще менее желаю будущего, что следует за ним. Но будущее — неизбежно.
Моя голова склонена, глаза закрыты, и я слушаю, как настоящее проносится мимо.
Гудение и пощелкивание сервомышц брони...
Дыхание, дрожащее под чернеными серебряными шлемами Воинства...
Ветер, скользящий по обшивке «Штормового орла», когда тот несется по рассветному небу...
Огонь, струящийся с крыльев, точно перья...
Ветер, летящий среди облаков...
И за пределом этой воздушной скорлупки — тишина...
Тишина.
Здесь, за краем неба, — единственное место, где по-настоящему тихо. Музыка сфер — это вовсе не звуки. Это тишина, застывшая между землей и луной, тишина, что отмечает путь комет и поет о рождении звезд. Это небеса — те, с которых ангелы непросвещенного прошлого созерцали тварный мир внизу.
— Мой господин.
Это Алефео. Я слышу неправильность в его голосе — старая рана в горло, до сих пор не зажившая. Я слышу контроль, и почтение, и за этим всем — боль.
— Мы достигли отметки высадки, — говорит он.
Я открываю глаза, и мир немедля устремляется через них и окружает меня — светлый, темный, всепоглощающий. Я вижу Воинство Разрушения. Я вижу шрамы и ожоги на их алой броне. Мои чувства мгновенно запечатлевают каждый угол очертаний, каждое изменчивое пятно цвета, каждую дрожь движения. Каждая наносекунда складывается в полную картину, непрестанно, и каждый взмах руки или взгляд в сторону заставляют вселенную разбиваться и вновь воссоздавать себя перед моим взором.
В каждом наимельчайшем мгновении жизни сокрыто так много — столько всего, что не могут видеть люди. Мое восприятие обрабатывает бесконечный поток деталей, разделяет их на слои. Я вижу следы патины на каплях-слезах, украшающих щеки маски Алефео. Пять капель. Вторая из них на микрон сдвинута в сторону. Мастер-художник, сделавший маску, был потревожен во время работы. Вторжение нарушило его внутреннее равновесие. Ему потребовался всего один удар сердца, чтобы вновь взяться за инструменты, но в это время ущерб его работе уже свершился. Я вижу это в ошибке, и я чувствую изъян в своем сердце.
Я спохватываюсь и возвращаю свои чувства назад, на уровень тех существ, что стоят рядом со мной — моих жестоких и прекрасных детей. Мне нужен лишь один взгляд, чтобы прочесть их намерения и их сердца. Сколько значений в том, как Алефео опускает голову, и еще больше — в том, как его рука лежит на рукояти пристегнутого к поясу болтера. Я вижу тяжесть его страхов, пусть даже эти полу-ангелы не ведают страха. Невозможно вырезать сердцевину страха из человеческой природы, можно лишь заставить их не слышать криков. И внутри эти ангелы смерти — созданные, чтобы приносить просвещение, подобное удару молнии — внутри все они кричат.
— Люки открываются, — голос пилота эхом отдается в отсеке.
Пульсируют красные лампы. Ревут сирены. Люки в боковой стене скользят в сторону, открываясь. Звук и воздух вырываются наружу, в светлеющую ночь. Я вижу «Штормовых орлов», «Грозовых воронов» и «Громовых ястребов», следующих за нами из-под купола неба — красные росчерки в глубокой синеве. Как капли крови. Как слезы.
Я шагаю к краю открытого десантного люка. Ветер бьет мне в лицо. Я смотрю вниз — туда, где вершина города-горы поднимается из запятнанных рассветом облаков. Я поворачиваюсь спиной, балансируя на краю. Шестьдесят серебряных лиц смотрят на меня из отсека.
— Не оставляйте никого в живых, — говорю я и шагаю назад в ревущий воздух.
***
Генерал Гален не поднимала взгляда от планов битвы, пока все до единого офицеры не покинули стратегиум. Яркий солнечный свет струился через купол над головой, касаясь теплыми лучами ее склоненной шеи. Она знала эти планы наизусть, но всё равно не поднимала головы.
Он по-прежнему был здесь, по другую сторону стола. Он не шевельнулся. Случалось, ей сложно было смотреть на него — даже после десяти лет войн, проведенных с ним рядом. В каком-то смысле она не знала, что именно увидит каждый раз.
— Прошу вас, генерал, задавайте свой вопрос, — произнес Ангел.
— Я... — она почти вскинула глаза, но спохватилась и принялась перебирать листы полевых донесений. Покачав головой, она вздохнула. — Я полностью осведомлена о всех элементах операции. Дальнейших разъяснений не требуется.
— Но у вас есть вопрос, Гален, — сказал он. Его голос звучал мелодией, чистой, точно единственный удар колокола. — Не все дела войны ограничиваются пулями и приказами. Спрашивайте, что хотели спросить.
Она замерла, не отрывая взгляд от пергамента под руками.
— Почему вы настояли на этом? — наконец, она решилась посмотреть на него.
Сангвиний, примарх Девятого легиона, Архангел Ваала, стоял, залитый холодным светом стратегиума. Кремово-белая туника и тога ниспадали складками поверх мышц и гладкой кожи. Золотые волосы обрамляли лицо, выражение которого говорило о мудрости и понимании. Совершенное лицо, лицо, вызывающее в памяти идеалы человечества. Она встретила его взгляд. Его сложенные за спиной крылья шевельнулись, и она вдруг поразилась, заметив, что перья были не просто белыми, но бесконечных оттенков тени. Он был прекрасен настолько, что казался нереальным, — и он был ужаснее, чем всё, что она видела за полсотни лет безжалостной войны.
— Так должно случиться, — сказал он, и она ощутила, как ужас и восхищение постепенно меркнут. — Вы участвовали в штурме города Н___. Меня не было там, но я видел это в ваших словах — и в тех словах, что вы предпочли не говорить.
Зрачки Гален дрогнули и расширились — воспоминание вернулось...
Когда Н___ взорвали первую бомбу, гравитация на пять километров вокруг перестала действовать. Даже в десяти километрах она чувствовала, как поднимается над землей. Желчь подступила к горлу. Потом она услышала крик адъютанта и посмотрела вверх.
Взрыв разворачивался в безмолвии, поднимаясь всё выше и выше к выцветшей голубизне неба. Он дрожал, точно рябь на воде. Он казался ей полупрозрачным. Тысячи крохотных точек плясали в расширяющейся колонне взрыва. Она моргнула. Кожу на лице покалывало. Затем она поняла, что точки были людьми: десятки тысяч солдат, которых она послала в город, и сотни тысяч тех, кто жил там. Свет изгибался и сворачивался внутрь. Пятна тьмы росли и лопались, как пузыри. И тишина распространялась всё дальше, точно звук уничтожен был жестокостью того, что она видела. Секунды растягивались в вечность, пока колонна изломанной реальности не коснулась купола небес.
Тогда она рухнула.
И всё внутри перестало существовать.
Воздух устремился в освободившееся место. От резкого перепада давления у Гален лопнули барабанные перепонки; взрывная волна разметала ее офицеров и их транспорт.
Там, где взорвалась бомба, не было ничего. Только черная рана, что висела над землей, точно туман, втягивая в себя свет.
Гален моргнула, и воспоминание исчезло во взгляде Сангвиния.
— Но даже так, мой господин, даже если Н___ готовы использовать такое оружие...
— Дело не только в бесчеловечности того, что они сделали. Сопротивление истине — это трагедия, но оружие, которое мы выбираем для сражения, остается в вечности. Император постановил, что нельзя допустить существование подобного оружия, и использование его навлечет Его гнев.
— Я уже сказала — я понимаю, что должно быть сделано, но, мой господин...
Он склонил голову. Она почувствовала, как дыхание замерло в ее легких.
Было нечто в его жесте — нечто столь простое, столь человеческое. Когда он поднял взгляд, от боли на его лице она едва не вскрикнула.
— Я тоже понимаю, генерал, — он протянул руку и взял ее ладонь в свои. Его взгляд был по-прежнему тверд, но ей показалось, что тень омрачает его лицо. — Вопрос, ответ на который вы хотите знать — не почему я настоял на этом, но как я могу совершить подобное.
— Оружие, которое мы выбираем для сражения, остается в вечности, — сказала она ему.
Он кивнул, услышав собственные слова, но она видела лишь, как жестче стали его глаза.
— И я — создание Императора, Гален. Хотя я — Его сын, но я был сотворен его искусством, а не рожден. Я — таков, каким он создал меня. Я был создан, чтобы исполнить свою функцию для человечества.
— Но, делая это, как можем мы утверждать, что мы лучше, чем те люди, которых мы хотим насильно привести к свету?
— Мы не можем утверждать этого, — он повернулся, глядя в сторону. Его зрачки исчезли, утонув в свете, льющемся из стеклянного купола наверху. — Вы и человечество можете претендовать на свет, что останется после наших деяний, но я могу утверждать лишь одно: что я знаю свою природу. — Он вновь обернулся к ней, и взгляд его был ясен. — И даже в мифах прошлого ангелы не были созданы для милосердия.
***
Я падаю сквозь свет новорожденного дня — один. За моей спиной Воинство Разрушения падает со мной вместе. Облака проносятся мимо. Город-гора растет под нами, туман скатывается с его склонов. Я вижу многоуровневые террасы и здания за крепостными стенами. Я вижу дороги и людей, движущихся в последних тенях ночи. Светящиеся купола силового поля мерцают, пропуская через себя туман. Орудия на высоких башнях не поворачиваются нам навстречу. Нас недостаточно много и мы слишком малы, чтобы системы их машин обратили на нас внимание. Те, кто установил их следить за небесами, совершили ту же ошибку, что допускали цари древности, прежде чем их владения горели в расплате за гордыню — они забыли старейшие из уроков.
Первый штурмовой катер появляется в поле зрения высоко над нами. Орудия на башнях видят его. Дула взмывают вверх. Энергия струится в зарядные камеры. Вычисления проносятся через кремний микросхем.
Мы падаем, и город поднимается.
Орудия стреляют. Колонны ослепительного света вздымаются в небо, выжигая низкие облака. Раздается визг рвущегося воздуха. Катер уходит в спираль, уворачиваясь от пылающей энергии.
Я вижу силовые поля под нами, их мерцающую оболочку. Фигурки на дорогах и укреплениях смотрят вверх, и одна из них поднимает руку, указывая на нас. Я расправляю крылья, и перья ловят тяжелый от росы воздух. Надо мной мои сыновья активируют прыжковые ранцы. Пламя выхлопов останавливает их падение точно в тот момент, когда мы касаемся купола силового поля и проходим сквозь него.
Над нами горит воздух; под нами просыпающийся город видит нас. Мои крылья распахнуты, и копье в моей руке воздето. Я вижу приговоренных. Я вижу их лица. Я вижу ужас на лице солдата, выходящего на свет позади своего отряда. Я вижу его глаза. Я вижу, что он не был солдатом, пока не началась война. Я вижу, что он уже убивал. Я вижу его страх смерти и его жестокость в дрожи поднимающегося оружия. Я вижу его любовь к жизни в глазах за прицелом. Я вижу всё человечество в этом взгляде. Острие моего копья ударяет его в середину лба.
Первая кровь этой жатвы оседает брызгами на моих крыльях, когда я приземляюсь.
***
Алефео, командующий Вторым Серафическим воинством Девятого легиона, задержал дыхание и начал отсчет. Чувствуя, как время просачивается в его мышцы, он поднял кисть. Ее кончик был черным, набрякшим тяжелой тушью. Он сам растер эту тушь, используя уголь, пережженный из единственного дерева, которое он срубил в лесах Макрэгга в те дни, что провел с Тринадцатым легионом. Рукоять кисти была костяной — из человеческой кости. Пустая внутри, она была легкой и идеально сбалансированной, когда на нее набирали необходимое количество туши. Кость принадлежала его брату-по-рождению, переданная Алефео, когда последний из его родичей погиб в испытаниях за право стать одним из Ангелов.
Он улыбнулся, когда печаль этого воспоминания коснулась его мыслей. Он позволил печали обрести свое место, чувствуя, как она сочетается с избранным им предметом размышлений. Свиток бумаги, висевший перед ним, мерцал белизной свежевыпавшего снега, словно бы сияя в сумрачном свете, что просачивался из высоких окон. Разрушенная крепость, которую они сделали своей базой на время приведения Н___ к Согласию, была наполнена тенями и отмечена шрамами забытых войн, но здесь, в высокой центральной башне, всё же оставалось светло.
Кончик кисти коснулся бумаги. Алефео задержался на мгновение, а затем его мысли развернулись, обретая форму через нервы и мускулы. Кисть заскользила по поверхности бумаги, оставляя черный след. Теперь, придя в движение, она не останавливалась. Плавные черты следовали ритму, заданному биением его сердец и песнью мыслей. Касания кисти, неравномерное течение туши, ее запах по мере того, как она высыхала, — всё это вплеталось в ритм творения.
Закончив, Алефео отступил на шаг и взглянул на то, что его душа вызвала к бытию.
— «И существом моим порождается разрушение», — раздался голос за его спиной. — «И от тени меча моего выпадает роса и поднимается солнце». Древние мудрецы Хараби немало подивились бы, увидев их язык и искусство воссозданными здесь.
Алефео обернулся и опустился на колени одним слитным движением, не выпуская из рук кисти; его черные одежды зашуршали.
— Мой господин, — произнес он.
— Поднимись, — сказал Сангвиний. — Нужно вымыть кисть, пока тушь не засохла.
Алефео повиновался, поочередно окуная кисть в семь каменных чаш с водой и вытирая ее сложенной тканью. Сангвиний сделал шаг вперед, не отводя взгляд от каллиграфического стиха, вьющегося спиралью на бумаге.
— Мертвые языки говорят яснее, чем голоса живых, ты не находишь?
— Мертвы ли они, если кто-то по-прежнему знает их? — спросил Алефео, промакивая кисть мягкой черной тряпицей. — Спетая песня остается песней, даже если она не звучала тысячи лет.
— Ты прав, сын мой, — кивнул Сангвиний и погрузился в молчание, пока Алефео не вернулся с чистой кистью в руках.
— Чем я могу служить, господин? — сказал он, вновь поворачиваясь к своему примарху.
— Я отдал приказ: система Н___ подлежит децимации. Население, приведенное к Согласию, будет рассеяно по Империуму. Другие придут сюда и построят новые города под этим солнцем. Но они и всё, что они создали здесь, перестанет существовать. Их имя будет забыто, их города — стерты с лица планеты.
Алефео молчал несколько мгновений, затем коротко кивнул:
— Это было предрешено, как только они использовали свое оружие.
Глаза Сангвиния скользили по черным словам, выведенным на бумаге.
— Вынесенный приговор требует большего, — сказал он.
Алефео замер без движения, а потом обернулся к чашам с водой, в которых омывал кисть. Он принялся сливать их содержимое в простой глиняный кувшин; чернильные завитки клубились в воде.
— Все мы должны нести бремя своей природы, — произнес Алефео, не поднимая взгляд, пока переливал смешанную с тушью воду из шестой чаши.
— Мы должны. Тяжкая судьба — быть несущими гнев в этот просвещенный век.
Алефео оглянулся, услышав, как негромко звякнул металл — что-то опустили на каменный пол.
У ног Сангвиния лежал шлем. Безмятежное лицо, выкованное из черненого серебра, смотрело на Алефео пустыми глазами. Капли слез отмечали его щеки, и нимб из острых лучей венчал его. Это была посмертная маска, снятая с умирающего брата по легиону в последние его часы и затем отлитая в серебре. Их носили лишь те, кто был призван отринуть свои имена и служить среди Разрушителей легиона. Скрыть лицо за такой маской значило принять на себя бремя жестокости, необходимого зла в век одновременно просвещения и войны. Это было бремя, разделенное всем легионом — быть призванными, а затем отставленными в сторону, когда дело было сделано.
— Я хочу назвать тебя Доминионом Воинства Разрушения, — сказал Сангвиний.
Алефео смотрел на шлем, но не поднимал его. Он по-прежнему держал в руках седьмую чашу с водой. Поверхность жидкости была гладкой, как зеркало.
— Разумеется, мой господин, — ответил он, отмечая, как тщательно следит за своими интонациями.
— В этом задании ты не будешь собой, сын мой. Алефео умрет на то время, когда твои руки будут совершать это деяния.
— Но ты всегда остаешься собой, мой господин. Если я должен быть частью этого, почему мне даровано искупление обезличенности, когда оно не дано тебе?
Тень боли скользнула по лицу Ангела, и он улыбнулся — черты его в равной мере выражали любовь и печаль.
— Вы все происходите от человечества, сын мой, и созданы были из людей. Я же — нет. Тьма, которую мы должны принести, — не то, что я могу отставить в сторону. Под тенью моих крыльев увядает жизнь и кровь орошает землю.
Алефео склонил голову и опустился на колени, чтобы подобрать серебряный шлем.
Затем он выпрямился, всё еще держа в другой руке чашу с чернильно-черной водой.
— Я стану смертью, сокрушителем миров, — произнес он и опрокинул седьмую чашу на каменный пол.
***
Мои сыновья опускаются рядом со мной. Гранаты сыплются из них, точно семена. Фосфекс вспыхивает белым пламенем, разгораясь и пожирая камни зданий. Радиационные гранаты падают и безмолвно лежат среди разрастающегося огня. Они не станут убивать сейчас. Они останутся ждать здесь, в тени нашего шествия.
Из башен изливаются войска. Свет дробится на гранях черного стекла их брони. Один из моих сыновей приземляется на верхушку башни. Гранатомет в его руках ревет, рад-снаряд взрывается среди группы солдат. Я чувствую уран и барий — солью в воздухе.
Гудение и лязг отдаются эхом по улицам. Я оборачиваюсь, уже зная, что увижу. Н___ сохранили многие чудеса из эпох до Древней Ночи, но также сохранили и многие из тогдашних ужасов. Создания, что шагают по дорогам из камня и стали, закованы в черные, зеркально блестящие панцири, похожие на надкрылья жуков, и ковыляют на семи ногах. Глаза в стеклянных капсулах усеивают их подбрюшья. Человеческие глаза, лишенные век, налитые кровью, глядящие во все стороны. Эти существа созданы были в наказание за преступления против монархов Н___ — инакомыслие или предательство. Каждое из них — целая семья, чья плоть была отобрана и изменена. Братья и сестры, матери и отцы: их нервы, искалеченные мозги и органы чувств сплавлены в единое киборгизированное тело. Внутри них — слепая ярость и смятение, и стремление убивать.
Я смотрю в скопления глаз ближайшего из них, надвигающегося на меня. Веер тонких и острых игл вырывается из дула его оружия. Мои крылья поднимают меня в воздух. Оно смотрит на меня, отслеживая траекторию взлета черными дулами и налитыми кровью глазами. Я бросаю копье. Оно вонзается в первое чудовище, взрывая его ударом молнии. Осколки стеклянно-черной брони, хромированной стали и плоти разлетаются в стороны. На мгновение запах электрических разрядов перебивает смрад горящего города. Я приземляюсь на спину мертвого чудовища, когда оно падает, освобождаю копье и уничтожаю второго и третьего киборга без малейшей заминки, переворачиваясь в воздухе.
Надо мной я вижу, как поддерживающие силовое поле колонны рушатся с вершины города-горы. Энергетические щиты отключаются мгновенно, с сухим раскатом грома. Штурмовые катера и бомбардировщики выныривают из облачного слоя мгновение спустя. Они сбрасывают свой груз. Инферно-бомбы, цилиндры с фосфексом и радиационные снаряды падают среди рядов уже горящих зданий. Жар опаляет края моих крыльев. Через огонь и над ним идут мои сыновья, мои ангелы разрушения — сребролицые, в темнеющей от копоти броне, стреляя во всё, что движется.
Человек встает передо мной, поднимая оружие, а затем перестает быть — один удар, и я не останавливаюсь. Я среди толпы, что заполняет улицы, выбирая людей одного за другим и повергая их в пламя, раскалывая броню, разворачиваясь, пронзая, разрубая. И я не колеблюсь. Я не замедляюсь ни на секунду, раздумывая или взвешивая. Обреченные бегут от меня, пылая, ослепнув — их глаза вскипают. Я освобождаю их от жизни, проходя через них. Я даже не чувствую, как копье входит в плоть. Выстрелы из укрытий в зданиях треплют мои крылья. Кровь отмечает мой путь, разливаясь волной. Я — не жив. Меня нельзя причислить к живым существам. Я лишь приговор, я — смерть. И сейчас я не чувствую скорби.
***
Хорус Луперкаль, примарх Шестнадцатого легиона, улыбнулся навстречу своему брату, ступившему через порог. Он был без брони — его белый с серым доспех висел на стойке в углу покоев. Вместо этого он был одет в простую черную тунику. Хотя комната была тесной и скудно обставленой, свет единственного осветительного шара не достигал ее углов. Любая из приемных «Мстительного духа», не говоря уже о командном зале, вместили бы эту комнату множество раз, но братья предпочли встретиться именно здесь, в пространстве, которое простой смертный мог бы пересечь за десяток шагов.
— Ты опоздал, — заметил Хорус, не поднимаясь.
— Да, — согласился Сангвиний, оглядывая незамысловатую обстановку: низкий стол с доской для игры и пару металлических стульев. — Но я не хотел лишать тебя возможности указать мне на это. — Он посмотрел на брата с непроницаемым лицом. — Так что я не спешил.
Хорус расхохотался. Сангвиний улыбнулся, усаживаясь напротив. Он был одет в черно-красную мантию, подвязанную на поясе золотым шнуром. Крылья были плотно сложены за спиной, а свои золотые волосы он подрезал коротко, сделавшись похожим на ожившие изображения древних героев. Взяв глиняную чашу, стоявший рядом с доской, он отпил глоток. Хорус смотрел, как его брат медленно кивнул, глядя в глубины темной жидкости в чаше.
— Не знай я тебя, я бы заподозрил, что тебе пришлось немало потрудиться, чтобы отыскать нечто столь отвратительное на вкус.
Хорус отхлебнул из собственной чаши, сделал паузу и нахмурился.
— Ты ошибаешься... — он отпил еще. — Я не слишком старался, — он поморщился и рассмеялся снова. — Но вкус и вправду ужасен. — Он указал на доску между ними. Высокие фигуры, вырезанные из кроваво-алой кости и эбонита, расставлены были на перламутровых и угольно-черных шестиугольниках. — Я отыскал кое-какое новое развлечение, это...
— Вариант игры «уллатур», распространенный среди касты мудрецов Полуденного предела. Почти повторяет по сути своих терранских предшественников, но с добавлением двух новых фигур — Посланца и Исчадия. — Сангвиний подобрал одну из кровавых костяных фигурок и повертел в пальцах, любуясь игрой света на трех ее головах, растущих из одного тела. — Эти сделала слепой мастер Гедосия после того, как утратила зрение. — Он поставил фигурку — на другое поле, не то, откуда взял. — Твой ход.
Хорус приподнял брови.
Сангвиний медленно моргнул.
— Не беспокойся, братец. В этом варианте тот, кто начинает первым, считается в невыгодной позиции. — Он отпил из чаши.
— Я знаю, — сказал Хорус, и передвинул черного ворона, снимая с доски красную старуху. Он поставил фигурку рядом со своей чашей. — Но отрадно, что ты полагаешь, будто можешь дать мне преимущество и выиграть.
— О, я прекрасно знаю, что могу выиграть — мне просто нравится смотреть, как ты думаешь, будто можешь выиграть тоже.
Хорус не ответил, и воцарившаяся в комнате тишина нарушалась далеким гулом двигателей «Мстительного духа», влекущих корабль через пустоту космоса. Стены слегка вибрировали, заставляя вино в чашах идти рябью.
— Тебя что-то беспокоит, — произнес наконец Хорус.
Сангвиний вскинул взгляд от доски. Хмурые морщины пересекли совершенство его лица.
— Как и тебя, — сказал Ангел, забирая две фигурки одну за другой; его Посланник касался доски с сухим стуком, перепрыгивая от одной жертвы к следующей.
— Верно, — кивнул Хорус, меняя местами своих светоносцев и рыцарей. — Но я спросил первым.
Сангвиний откинулся назад. Его крылья чуть дернулись.
— Старый вопрос? — сказал Хорус.
Сангвиний кивнул.
— Парадокс нашего существования, — Хорус вновь перевел взгляд на доску. — Впрочем, это на самом деле не парадокс — просто факт. Мы существуем, чтобы разрушать — и, делая это, мы созидаем.
— Но что ты думаешь о том, что мы должны уничтожить? — спросил Сангвиний.
— Трагедия, необходимость, жертва — всё, что грядет, будет больше и величественней, чем то, что потеряно.
Молчание вновь опустилось между ними, и только фигурки на доске постукивали о полированное дерево и перламутр.
— А что до тебя, брат мой? — сказал Сангвиний. — Твоя звезда светит всё ярче. Твои сыновья славят тебя, становясь лучшими среди всех. Наш отец призывает тебя к себе в войнах и в советах чаще, чем кого-либо из нас... — Хорус не отрывал взгляд от доски. Протянув руку, он коснулся кончиком пальца черного князя. — И всё же ты встревожен.
Хорус поднял взгляд — темный и тяжелый на мгновение — но тут же покачал головой.
— Меня ничто не тревожит. Вопросы — это часть понимания, часть мудрости.
— А если они остаются неотвеченными? — возразил Сангвиний. — Я же вижу, Хорус. Я чувствую. Некая мелочь грызет молчание внутри тебя.
Хорус передвинул князя, но не убирал палец с его резной головы.
— Мы создаем будущее. Мы творим его из крови и идей, из символов и слов. Кровь — наша, и мы — символы. Но идеи? Говорил ли наш отец хотя бы раз с тобой о будущем?
— Много раз, и столько же много он говорил с тобой.
— Он говорил об идеях единства и человечества, о величественных замыслах — но сказал ли он хотя бы единожды, что случится между кровавым настоящим и грядущим золоым веком?
Сангвиний вновь нахмурился, и тени легли на его лицо.
— Подобные мысли не приводят ни к чему хорошему, брат.
Хорус усмехнулся:
— Врачу, исцелися сам.
Лицо Сангвиния не изменилось.
— Настоящее далеко от завершения, Хорус, и будущее хранит еще немало скорби и немало чести. Звезды по-прежнему остаются непокоренными.
Хорус внимательно посмотрел брату в глаза, а затем пожал плечами.
— Но что случится после этого? Что случается с ангелами после того, как создано новое небо и новые земли?
Взяв черного князя, Хорус передвинул фигурку. Ангел взглянул на доску и опрокинул своего красного короля.
— Сыграем снова? — спросил Хорус.
Сангвиний улыбнулся, и хмурое выражение исчезло, точно тающие под лучами солнца облака.
— Еще бы — мне кажется, ты наконец начинаешь играть лучше.
***
Я стою на самой верхней из башен города-горы. Жар пламени дышит в мое открытое лицо. Копоть покрывает мои перья. Мои волосы обгорели, и золото моей брони почернело от огня и крови. Мое лицо покрыто волдырями, обожжено радиацией и пожарами, через которые я прошел. Всё это исцелится прежде, чем я вернусь на свой корабль на орбите этого мира, но сейчас я ничем не похож на ангела света и красоты — я ангел разрушения, от тени крыла которого спящие просыпаются в ужасе.
Алефео приземляется в развалинах подо мной. Его алые доспехи измяты и потемнели от пламени. Он поворачивает ко мне мертвое серебряное лицо, проливающее вечные слезы.
— Всё сделано, — говорит он. Я слышу тяжесть его слов. Он будет нести этот шрам в своих снах, и это просочится в те стихи, что он пишет на языках мертвых. Он поймет тогда, что мы — ангелы. Красота не принадлежит нам; она — то, что мы должны сжечь, чтобы быть тем, что мы есть.
Под нами умирает город; камни зданий начинают плавиться в море огня.
Я поднимаю взгляд. За пеленой дыма облака расходятся, приветствуя рассвет. Солнце касается моих глаз.
— Да, — говорю я. — Всё сделано.
Я расправляю крылья и взмываю в воздух, поднимаясь от пламени и жестокости к свету будущего.