«‘I will not argue with you, Erebus. I know you, Kor Phaeron and your old friend Calas Typhon cling to your belief that you were enlightened before all others, and are therefore uniquely placed to steer Fate itself. But I will give you this last coin of advice, to take or leave as you will. You will not enlighten Sanguinius.’
　Lorgar passed a hand through the air before him. An image of a haloed warrior, garbed in blood-bright armour and framed with magnificent wings of the most pristine white, shimmered into existence.
　‘Look at him and what do you see? An angel. The Angel. In a universe that the Emperor claims is godless – in an Imperium where our civilisation’s wisest and greatest have dismantled all the trappings of religion – Sanguinius is an icon of something that should not exist, glorious and supernatural. My brother knows this. He feels it. He’s too intelligent, too soulful, not to.’
　Lorgar lowered his head, the shadow of his hood darkening his features down to his chin.
　‘The Emperor, for all his many flaws, knows his sons well. Horus was chosen as Warmaster because he is the best of us. In Horus, all things are found in balance, and yet every facet is raised to excellence. Sanguinius is similar. His virtues eclipse the rest of us, for which of us could match his grace, his compassion, or his understanding of the human condition? And yet our brother is unbalanced. Profoundly so. He represents both the very best and the very worst of what it is to be a primarch. He is the noblest of us but also the most fearful; a glorious creature enslaved by insecurities.’
　Lorgar gestured again and the glowing image of Sanguinius vanished.
　‘Oh yes, the Angel is righteous and he is strong and he is beautiful in practically every way. But he has a cancerous weakness in his heart – a weakness known to only a few of us. Sanguinius is loyal to our father out of perfect love and perfect nobility, and if that were all, he might still be turned or killed as you so desire, my son. But what you fail to consider is that he is also loyal out of perfect fear. He fears the reason he has wings. He fears what they might represent. He fears something went terribly wrong during his creation and he fears the effects this may have upon his own gene-sons.’
　Angron watched Lorgar with undisguised fascination, the Nail-induced fire in his skull momentarily forgotten. Erebus maintained a resolute silence.
　‘The insecurity that binds Sanguinius to the Emperor, perhaps more so than any other of our father’s sons, is that he believes he has the most to prove.’
　Lorgar looked down to the smooth, gold-inked skin of his hands and exhaled softly. ‘And yet, in comparison with the rest of us, that simply is not the case.’»

　«— Я не буду спорить с тобой, Эреб. Я знаю, что вы с Кор Фаэроном и вашим старым приятелем Каласом Тифоном продолжаете считать, будто достигли просветления прежде всех остальных, и потому именно вы должны направлять пути Судьбы. Но я дам тебе один последний совет — можешь принять его или отвергнуть. Ты не принесешь просветление Сангвинию.
　Лоргар провел рукой в воздухе — и перед ним соткалось мерцающее изображение увенчанного сиянием воина, облаченного в кроваво-алые доспехи и с вздымающимися за спиной крыльями чистейшей, незапятнанной белизны.
　— Взгляни на него. Что ты видишь? Ангела. Да, именно ангела. Во вселенной, где, как утверждает Император, нет богов — в Империуме, где мудрейшие и величайшие представители цивилизации уничтожили все до единого атрибуты религии — Сангвиний представляет собой воплощение того, что не должно существовать, возвышенного и сверхъестественного. И мой брат знает это. Чувствует. Он слишком умен, слишком проницателен, чтобы не понимать.
　Лоргар опустил голову, позволяя тени от капюшона скрыть лицо.
　— Император, несмотря на все его недостатки, хорошо знает своих сыновей. Хорус был избран Воителем потому, что он — лучший из нас. В нем всё находится в равновесии, и в то же время каждая грань доведена до совершенства. Сангвиний — такой же. В своих добродетелях он превосходит всех нас, ведь кто из нас может сравниться с ним в милосердии, в сострадании, в понимании людских сердец? Но все же нашему брату не достает равновесия. И этот изъян глубок. Он представляет собой одновременно наилучшие и наихудшие стороны того, что значит — быть примархом. Он благороднейший из нас, и он же — сильнее всех подвластен страху; блистательное создание в плену своей неуверенности.
　Лоргар повторил жест, и сияющее изображение Сангвиния исчезло.
　— О да, Ангел праведен, непревзойден, прекрасен — во всех возможных аспектах. Но в его сердце есть смертельная слабость — слабость, о которой известно лишь немногим из нас. Сангвиний верен нашему отцу из совершенной любви и совершенного благородства — и будь это всё, его можно было бы обратить или убить, как ты того желаешь, сын мой. Но ты упустил из вида, что он верен также из совершенного страха. Он боится причины, по которой получил свои крылья. Он боится того, что они могут означать. Он боится, что при его создании была допущена некая ужасная ошибка, и он боится последствий, которые это может принести его генетическим сыновьям.
　Ангрон наблюдал за Лоргаром с неприкрытым интересом, на мгновение даже позабыв о полыхающем в его черепе огне от Гвоздей. Эреб хранил упрямое молчание.
　— Неуверенность, которая привязывает Сангвиния к Императору — возможно, сильнее, чем любого другого из сыновей нашего отца — то, что он считает, что должен доказывать больше, чем все остальные.
　Лоргар опустил взгляд на гладкую, покрытую золотыми письменами кожу своих рук и негромко вздохнул:
　— Хотя, в сравнении с остальными из нас, это вовсе не так.»